Пока они разговаривали, на пороге возникла фигура в белом одеянии. — Спать вы собираетесь? — спросила фрау Мёршель. — Часа три у вас еще есть. — Да, мама, — ответила Барашек. — Раз уж так, сегодня с отцом посплю. И Карл ночевать не придет. Так что забирай его с собой, твоего… Дверь за ней захлопнулась. Кого «твоего», так и осталось недосказанным. — Мне не очень хочется здесь… — виновато проговорил Пиннеберг. — Здесь, у твоих родителей, не очень-то прилично… — Боже мой, милый, — засмеялась она: — Я и сама начинаю думать, что Карл был прав. Ты самый настоящий буржуй. — Вовсе нет, — попытался возразить он. — Если твои родители и правда не против… — Он все еще сомневался: — Если доктор Сезам ошибся… У меня при себе ничего нет… — Тогда так и будем сидеть в кухне, — согласилась она, — хоть у меня уже все тело затекло. — Ладно уж, пойдем, — сказал он с чувством полного раскаяния. — Ну как же, тебе ведь не хочется?.. — Это я баран, Барашек! Настоящий баран! — Выходит, мы два сапога пара. — Скоро мы это узнаем, — подытожил он. Часть первая Провинциальный городок ВСЕ КАК ПОЛАГАЕТСЯ: СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ НАЧИНАЕТСЯ СО СВАДЕБНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ. ОСТАЕТСЯ ОДИН ВОПРОС: ЗАЧЕМ НУЖНА ГУСЯТНИЦА? Субботний поезд, который отправлялся с вокзала Плаца в 14:10, уносил с собой в Духеров, в купе для некурящих вагона третьего класса, супружескую чету Пиннебергов, а в багажном отделении «громадную» дорожную корзину с Эмминым добром, ее постельными принадлежностями, — именно с ее подушками и одеялами («О своих пусть сам позаботится, нам это не по карману…») — и коробкой из-под яиц с Эмминой посудой. Вот уже вокзальная площадь Плаца, и сам обезлюдевший вокзал, остались позади, пригородные дома исчезли из вида и начались нескончаемые поля. Поезд мчался вдоль сверкающей на солнце Штрелы, а затем пошли леса, в окнах мелькали березы, выстроившиеся вдоль железнодорожного полотна. Вместе с ними в купе ехал какой-то неугомонный мужчина, который всю дорогу суетился: то газету полистает, то повосхищается видами из окна, а то примется разглядывать молодоженов; своим мельтешением он постоянно заставал молодых людей врасплох — в тот самый момент, когда они были поглощены только собою. Пиннеберг положил правую руку на колено, да так, чтобы продемонстрировать обручальное кольцо и чтобы этот чудак увидел, что они законные супруги. Но именно в тот момент чудак уже пялился в окно. — Красивое кольцо, — шепчет Пиннеберг Барашку. — Совсем не заметно, что оно всего лишь позолоченное. — Знаешь, у меня какое-то странное ощущение с этим кольцом. Знаю, что оно на пальце, и тем не менее все время посматриваю на него. — Это ты еще не привыкла. Супруги со стажем колец даже не замечают. Если потеряют — и то не заметят. — Со мной такого не случится, — яростно отреагировала Барашек. — Я всегда буду его чувствовать, всегда. Всегда. — И я тоже, — сказал Пиннеберг. — Потому что оно напоминает о тебе. — А мне — о тебе. И они придвинулись друг к другу еще ближе. Но тут же отодвинулись: угрюмый тип опять уставился на них, вообще не стесняясь. — Этот не из Духерова, а то бы я его знал, — прошептал Пиннеберг. — Ты, что ли, всех в своем Духерове знаешь? — Ну разумеется. Я ведь работал в магазине мужской и женской одежды Бергмана. Как тут всех не знать. — И почему ты ушел оттуда? Это же твоя специальность. — Не сошлись характерами с владельцем, — протараторил скороговоркой Пиннеберг. Барашку хотелось узнать подробности, но, чтобы не смущать его, она решила этого не делать. У нее еще будет время — теперь, когда они поженились, с этим можно не спешить. Он тоже подумал об этом. — Думаю, твоя уже вернулась домой, — сказал он. — Да, — ответила она. — Она рассердилась, потому и провожать нас не пришла. Когда мы вышли из зала регистрации, сказала, что это не свадьба, а не пойми что. — Мы же ей только деньги сэкономили. Вся эта обжираловка и пошлые шуточки не для меня. — Ну да, — согласилась с ним Барашек. — Но она хотела порадоваться. — Женятся не для того, чтобы повеселить мать, — отрезал он. Молчание… — И все-таки, — начала Барашек. — Расскажи, какая у нас квартира. — Думаю, тебе понравится. В Духерове выбор очень скромный. — Ну Ханнес, расскажи мне о ней еще раз. — Ладно уж. — И он снова, в который раз, описал ей их новое жилище: — Она за городом — это ты уже знаешь. И вокруг полно зелени. — Как здорово. — Это обычная меблирашка. Каменщик Мотес задумал построить за городом дом; рассчитывал, что к нему присоединятся другие строители. Но никто не откликнулся, вот дом и не достроили. — Почему это другие отказались? — Не знаю. Видимо, посчитали, что в этой глухомани не выгодно. До города двадцать минут и дорога немощеная. — Ну хорошо, а что квартира? — напомнила она ему. — Она на самом верху, у вдовы Шаренхефер. — А кто она такая? — Да господи, почем мне знать. Выглядела настоящей госпожой, все говорила, что видала лучшие дни, а сейчас инфляция и все такое. Разнылась, короче говоря. — Боже сохрани! — Успокойся, не будет же она ныть вечно. Лучше вообще не общаться с чужими. Нам достаточно общения друг с другом. — Да-да, конечно. А что, если она станет навязываться? — Не думаю. Это уже пожилая женщина, седая. Правда, она чересчур трясется над своей мебелью: мебель у меня вся в хорошем состоянии, от покойной матери осталась, на диван садитесь аккуратно, в нем пружины хоть и прочные, но уже старые, от лишней нагрузки могут сломаться. — Невозможно же постоянно об этом помнить, — сказала Барашек и задумалась. — Представь, от радости или от тоски я, погруженная в свои мысли, вдруг с ходу сяду на этот диван, разве будешь в такую секунду помнить о старых, хоть и прочных пружинах. — Придется думать, — очень строго сказал Пиннеберг. — Придется. Кстати, часы под стеклом, что стоят на комоде, нам заводить нельзя, потому что только она умеет это делать. — Вот пусть и забирает свои мерзкие часы. Мне не нужны часы, которые нельзя заводить. — Разберемся. В крайнем случае, скажем, что они слишком громко тикают. — Вот сегодня вечером и скажем! Ну да, вдруг эти драгоценнейшие часы заводить надо только ночью. Ладно, расскажи же, наконец, про саму квартиру. Вот мы поднялись по лестнице, открыли дверь и… — И входим в переднюю. Она общая. Налево дверь — там наша кухня. Вообще-то, я бы не назвал ее настоящей кухней. Это же чердак с косой крышей, но там есть газовая плитка… — С двумя конфорками, — загрустила Барашек. — Даже не знаю, как я с этим справлюсь. Всего на двух конфорках приготовить обед кто сможет? У матери вон их целых четыре. — Не сомневаюсь, что и двух вполне достаточно.