— Ба! Не уходи! У него вышло это так же жалобно, как и много лет назад, когда бабушка выходила из его спальни и гасила свет. А он, боясь оставаться в темноте, всегда просил ее не уходить. Именно так просил: — Ба! Не уходи! Женщина замерла и встала как вкопанная. И не поворачивалась очень долго. Он успел перелезть через забор, оставив Машку бесноваться возле запертой калитки. Добежал до входа в дом. Встал, не поднимаясь по ступенькам. И снова повторил: — Ба! Не уходи! Ее прямая спина дернулась. Она медленно повернулась. И глянула на него, как много раз смотрела в детстве: с обожанием, нежностью, радостью. — Гошенька мой… — прошептала она тихо, но он услышал. — Любимый мой Гошенька… Они обнимались и плакали, и просили друг у друга прощения, и обещали никогда-никогда больше не расставаться. — Поехали домой, ба. Они сидели в актовом зале, который Нона Игнатьевна сама отперла ключом. Пили чай и разговаривали уже почти час. В дверь без конца заглядывали местные обитатели. Подслеповато щурясь, рассматривали их. Улыбались и, с пониманием качая головой, уходили. — Поехали домой. Я уже позвонил отцу. Он ждет. Мама ждет. — Это хорошо. Это значит, что все меня простили, — она гладила его по щекам, трогала его волосы. — Мальчик мой… Как же я люблю тебя… — Я тоже тебя люблю, ба, — сдавленным голосом отвечал он. Это Машке можно было реветь сколько угодно. Хлюпать носом, всхлипывать и причитать без конца: — Хорошо-то как, Господи! Как же хорошо… Ему плакать было нельзя. Он же мужчина. — Как хорошо, что вы приехали навестить меня, — проговорила она, залезая в карман и доставая оттуда какой-то узелок. — Что значит навестить?! Ба, мы приехали тебя не навестить, а забрать! — Игорь встал со стула, взволнованно заходил вдоль длинного стола для заседаний. — Если у тебя есть какие-то вещи, собирайся. Если нет, то поехали прямо так, в чем есть. Все купим. — У меня тут все, — произнесла она с виноватой улыбкой. — И это я не смогу забрать с собой. — Что все? — не понял он. — Друзья, дело. Я ведь работаю здесь на полставки культработником. Заведующая уговорила органы соцзащиты трудоустроить меня, и я тружусь. В полную свою силу. Как я все и всех брошу? Они мне верят. Ждут моих вечеров. Каждую субботу. И есть один человек, который… Он не сможет без меня, Гошенька… Она покраснела. И ее седые мягкие волосы, по-прежнему непослушными прядями вьющиеся возле висков, мягко качнулись. — Я останусь, прости. — Ба, ну как же так?! — Он опустился перед ней на колени, взял ее ладони, прижал к лицу. — Я только нашел тебя и снова… — Все хорошо. Все хорошо, милый. Будешь приезжать. Навещать меня. Я счастлива была видеть тебя. Она встала, заставила его подняться. И принялась совать ему в руки небольшой узелок. — Что это, ба? — Взгляни, — попросила она со странной улыбкой. Он осторожно развернул и заглянул. — Ба! Да это же те самые пуговицы! Из того голубя! Ты их сохранила? Надо же… — Игорь рассмеялся, вспомнив, как делал из них длинную-предлинную дорожку на полу. — Это тебе на память, на жизнь, — тихо проговорила бабушка и сонно зевнула. — Прости. Режим. Жду в следующие выходные вас с отцом. Ну и мама… Если пожелает. Пусть приедет… — Они не очень ладили, — рассказывал Игорь на обратной дороге. — Вечное противостояние между невесткой и свекровью. Какими бы умными ни были эти две женщины, противостояние было, есть и будет. Но мама все равно к ней собирается. Расплакалась, когда я ей позвонил. Ну, бабушка! Ну, молодец! Работает! Ухитрилась найти там работу, а! — И любовь, — тихо обронила Маша. — Она нашла там любовь… Машка через сорок километров уснула. И проспала всю дорогу, которая почему-то оказалась вдвое короче. Ехали не там. Грибник был прав. Добравшись до города, Игорь решил не останавливаться на ночлег и поехал прямиком до места. К старому дому, выстроенному его прадедом, они подъехали в девять утра. Машка выспалась, Игорь вымотался и сразу после душа ушел спать. И проспал почти до вечера. Проснувшись, пошел на запахи из кухни. Машка хлопотала у плиты, жарила мясо с овощами. На кухонном столе длинным ручейком лежали пуговицы, которые подарила ему бабушка на память. — Игралась? — спросил он, целуя Машку в макушку. — Игралась, размышляла. — Она обернулась на него, чмокнула в подбородок. — Размышляла о чем? Он сел к столу, взял самую крупную пуговицу, которая всегда у него лежала первой. Машка положила ее в хвост. Он поменял. — О том, почему твоя бабушка вдруг сохранила эти пуговицы? Почему, когда дарила тебе, сказала, что тебе это на память и на жизнь? — И до чего додумалась? — Игорь втянул носом запах. — Давай уже на стол накрывай, есть хочу. Где узелок? Хочу убрать пуговки туда же. — Погоди… Маша выключила плиту. Присела к столу. Взяла одну из пуговок, покачала в ладони, будто взвешивала. — Никогда не задумывался, почему они не очень легкие, Игореша? — Старинные потому что. Не было тогда такого легкого пластика и… — Не-а… И Машка, швырнув пуговку под ноги, резко опустила на нее каблук домашней туфли. Раздался слабый хруст. Она убрала ногу. Нагнулась. Порылась в цветных пластиковых скорлупках и через мгновение положила перед ним на стол камешек чистейшей воды. — Вот почему, Игореша. Все эти пуговицы оставила тебе на жизнь бабушка в качестве приданого. А твой дядя Валера и знать не знал, с чем выпроваживает из дома свою мать. — С чем?! Он таращился на цветной ручеек из пуговиц на столе и не мог поверить, что все это — драгоценные камни старой барыни, которыми она расплатилась за свою жизнь и жизнь своей семьи. — С целым состоянием, Гошенька. — Маша улыбнулась, сгребла пуговки в кучу и спросила. — Ну, уже подумал, как распорядишься? — Что скажешь? — Он вообще ничего не понимал, растерялся. — Я думаю, что забор у дома, где живет твоя бабушка со своими друзьями, отвратительный, — принялась загибать она пальчики. — А также крыша старая. Актовый зал никуда не годится. Что это за старый стол под зеленым сукном? Бэ-э! И еще ландшафт! Я бы посадила там… Она очень хорошая — его девушка, подумал он. Пусть даже ее иногда бывает слишком много и она мешает ему думать своей болтовней. Она очень хорошая. И не корыстная. И очень надежная. А это точно не продается. Ни за какие деньги. Даже за то огромное состояние, которое сейчас беспорядочно валялось перед ними на столе. * * * notes Примечания 1 Papillon — по-французски означает «бабочка». 2 Гельсингфорс — старинное название Хельсинки. (В указанное время Польша и Финляндия входили в состав Российской империи.)