Но Зиганшин ни о чем не жалел. Сразу после выпускного он представил Лену родителям и будущность свою видел совершенно ясно. Жить ради жены и будущих детей, ради них делать карьеру, чтобы они ни в чем не нуждались и гордились им. Поэтому, оказавшись в армии, он без колебаний отправился в зону боевых действий, чтобы Лена гордилась мужем-героем. А вернувшись, узнал, что она вышла замуж за очень состоятельного человека, глубокого старца, как ему тогда казалось, Иваницкого. Зиганшин не винил ее, понимая, что Лена слишком хороша для такого обычного парня, как он. Олигарх Владимир Иваницкий подходил ей гораздо больше, и, наверное, она была с ним счастлива. Они с мужем отдавали часть своего колоссального состояния на добрые дела, интернет пестрел статьями о благотворительности супругов, на которые Мстислав Юрьевич постоянно натыкался. Лена, чья красота с годами не увяла, а только стала более четкой, с удовольствием позировала фотографам то на фоне своего загородного дома в обнимку с тремя детьми, то в больнице, где ее радением появилось новое оборудование, то на конкурсе юных дарований. И Мстислав Юрьевич почти ненавидел себя за то, что, когда он смотрит на фотографии бывшей возлюбленной, сердце его переворачивается почти так же, как в четвертом классе, когда он впервые увидел Лену. После измены Лены он не превратился в женоненавистника, но остался однолюбом. Ни к одной девушке его не влекло так мощно и неодолимо, и никогда он не чувствовал больше волшебного слияния душ и тел, как было у них с Леной, а без этого создавать семью казалось ему глупостью. Он будто заново пережил восторг их первого поцелуя, странное и мучительное чувство нежности, которое испытал, прикоснувшись к ее телу. Тогда он на секунду понял все о смерти и бессмертии, и сейчас, кажется, смерть снова махнула над ним своим крылом. – Вот он я, смотри, Господи, и ересь моя вся со мной, – услышал он по радио и счастливо улыбнулся. «Больше я не буду тосковать о Лене, – понял он, – но теперь знаю, что станет моим воспоминанием в последнюю секунду жизни». В небе неожиданно показалась большая и яркая луна, осветив Зиганшину путь. Он увидел серебристые поля вокруг, полосу леса вдалеке, и мысли его успокоились. – С Богом, в дальнюю дорогу! Путь найдешь ты, слава богу! Светел месяц, ночь ясна, чарка выпита до дна! – громко продекламировал он и засмеялся, услышав, как Найда, чуткая к настроению хозяина, завозилась на заднем сиденье. Подъезжая к деревне, Мстислав Юрьевич так погрузился в размышления о деле Михайловского, что заметил мчащегося ему наперерез Льва Абрамовича в самую последнюю секунду. Он резко затормозил, прошипев себе под нос нехорошее слово. Сосед бросился к водительской дверце и стал бестолково дергать за ручку, пришлось махнуть ему рукой, чтобы отошел. – В чем дело? Фрида цела? – быстро спросил Зиганшин, выходя. – Слава богу, слава богу! Темная ночь не могла скрыть волнения Льва Абрамовича, и, глядя на него, Мстислав Юрьевич встревожился. – Вы не знаете, как позвонить в полицию с мобильника? – сосед помахал перед ним зажатым в кулаке телефоном. – Слушайте, не знаю… Сто двенадцать вроде бы, или как-то так. Я сам себе-то не звоню. А что случилось? Вместо ответа Лев Абрамович повел его к себе. – Вот, – сказал он, входя в комнату. Зиганшин присвистнул. На полу возле печки лежал Реутов, на первый взгляд совершенно мертвый. Присев на корточки, Мстислав Юрьевич потрогал пульс на сонной артерии, посмотрел зрачки… – Не трудитесь проверять, – сказал Лев Абрамович раздраженно. Зиганшин опустил покойнику веки и внимательно осмотрелся. Причина смерти была ясна. В левом подреберье торчала рукоятка кухонного ножа. Он покачал головой и встал. – Вы? – А кто же еще? Зиганшин только остро взглянул на соседа. – Так а что вы хотите? – вспылил Лев Абрамович, – у меня не было бы второй попытки, в конце концов, я старый человек! – Где Фрида? – Спит наверху. Она после суток. – То есть она ничего не видела? – Нет. И давайте не шуметь до приезда полиции. Девочка устала на работе, пусть уж отдохнет, сколько получится. – Ну пусть. Как все произошло? Лев Абрамович рассказал, что Фрида ушла спать в десять, а он по-стариковски засиделся допоздна с планшетом и только хотел ложиться, как уловил на крыльце какую-то возню. Он схватил с буфета нож и насторожился. Возня не прекращалась, наоборот, стала яснее. Притаившись в углу, он услышал, как дверь открывается, и скорее почувствовал, чем разглядел очертания человека, вошедшего в дом. По кислой вони Лев Абрамович догадался, кто его непрошеный гость, но тут Реутов существенно облегчил ему задачу, включив свет. Догадавшись, что явился тот не с лучшими намерениями, Лев Абрамович нанес удар. – Какого хрена вы не заперлись? – Ну, знаете, Слава, я старый человек! У меня аденома, я выхожу помочиться три-четыре раза за ночь. Естественно, отправляясь спать, я обязательно замкнул бы дверь. – И сразу убивать надо было? – Ну а как иначе? На моей стороне был только фактор внезапности. Если бы у нас завязалась драка, он легко бы меня убил и надругался бы над Фридой, а этого я позволить не мог. Я должен был или лишить его жизни, или ранить так серьезно, чтобы он не смог ничего делать. Но это, – вздохнул Лев Абрамович, – одно и то же, я ведь и «Скорую» не знаю как с мобильника вызывать. Да и пока бы они доехали… – Я вас понимаю. Слушайте, но как же так! Я же предупредил, что уезжаю, просил соблюдать особую осторожность, а вы… – Что толку теперь об этом говорить? И вы все равно не успели бы прибежать. – Да не в том дело! Он же видел, как я уезжаю с детьми, и решил, что путь свободен. – А, да! Не подумал, старый дурак. Тут они услышали шаги наверху и переглянулись. Зиганшин встал в дверном проеме так, чтобы загородить тело, лежащее возле печки. Фрида спускалась по лесенке. В темноте ее было почти не видно, девушка еще не добралась до прямоугольника света, льющегося из комнаты, но Мстислав Юрьевич чувствовал, какая она сонная и теплая. – Что случилось, дедушка? – спросила она. – Фридочка, ты только не волнуйся, – начал Лев Абрамович, выныривая из-под руки Зиганшина, которой он закрывал дверной проем. Пришлось больно ущипнуть деда, чтобы тот заткнулся. – Все в порядке, Фрида, – громко сказал Зиганшин, – я просто зашел посоветоваться с Львом Абрамовичем по очень важному делу. Простите, что разбудил. – Может быть, я вам чай сделаю? – Фрида уже спустилась, и Зиганшин вдруг разволновался, глядя на нее, такую милую в халатике и с перекинутой через плечо косой. – Нет-нет, не беспокойся, – Лев Абрамович встал рядом с Зиганшиным так, чтобы дверной проем оказался полностью закрыт, – мы сами. Это мужской разговор, так что иди к себе. – Но… – Пожалуйста, Фрида, иди спать, – произнес сосед с нажимом, и девушка, скороговоркой пожелав им спокойной ночи, быстро поднялась наверх. – Что ты пялишься! – вдруг возмутился Лев Абрамович, когда внучка ушла. – Да больно надо! Дед фыркнул. – Я специально пялился, чтобы она быстрее ушла. Или ты хотел, чтобы мы тут чай все вместе с трупом распивали? Короче, полицию вызывать нельзя, если ты, конечно, на старости лет не хочешь изведать лагерной романтики. Зиганшин притворил дверь и сделал Льву Абрамовичу знак, чтобы говорил шепотом. Покосившись на тело, он подумал, что надо бы его чем-нибудь закрыть. – Если ты думаешь, что будет самооборона, вынужден тебя разочаровать. Тут даже на превышение ее пределов не катит, даже на причинение смерти по неосторожности не натянешь. Дай бог, если квалифицируют как аффект, но на это я бы не стал надеяться. – Но, Слава, он вломился ко мне в дом… – Где это видно? – жестко перебил Зиганшин. – Замки не взломаны, входная дверь на месте, на вас ни царапинки… – Раз уж перешли на «ты», давай так и будем. – Давай. На тебе ни царапинки, а Фрида не просто цела и невредима, а даже не проснулась. Где тут самооборона? Объективно вырисовывается совсем другая картина. Бедный каторжник зашел попросить хлебушка, а ты его взял и грохнул. Потому что он одним только фактом своего существования оскорблял твою интеллигентскую натуру. Вот и все. Допустим, я расскажу, как он пугал Фриду. Но у нас разве есть закон, который запрещает человеку разговаривать с девушкой? Вреда здоровью он не причинил, а то, что она боялась, – так это ее личные проблемы. – Но разве тот факт, что он без спросу среди ночи вошел в наш дом, ничего не значит? – Может, у него живот заболел, и он пришел таблетку попросить, – фыркнул Мстислав Юрьевич, – знаешь, мне противно его обыскивать, и потом, если мы все же решим вызвать полицию, лучше ничего не трогать, но! – он учительским жестом поднял палец. – Даже если мы у него найдем перо или что-то в этом духе, это не считается, раз он не пустил оружие в ход. Ты думаешь, Фемида ради тебя чуть-чуть сдвинет с глаз повязку и подумает, ах, какой милый образованный старичок и какой противный Реутов, просто фу!