Для вида пошатавшись по коридорам и сфотографировав бронзовый бюст какого-то бородача с десяти разных ракурсов, Зиганшин дождался, пока Тиглиев с Сережкиным сядут пить чай, и присоединился к ним. В непринужденной беседе признался, что много пишет на криминальную тему и, как всякий журналист, мечтает создать шедевральный роман, в идеале детективный. Много лет назад у него исчезла подруга, поэтому тема без вести пропавших в мирное время людей особенно его волнует. Друзья сочувственно покивали, но на лицах их Зиганшин не прочел ничего, кроме законного недоумения людей, которым ни с того ни с сего начинают изливать душу. Что ж, Мстислав Юрьевич перевел разговор на автомобили, но оба собеседника оказались приверженцами физических нагрузок и алкоголя, поэтому ходили пешком. Закруглив разговор, псевдожурналист стукнул в дверь кабинета завуча. Клименко восседал в академической тиши и неподвижности, обложившись бумагами лишь для вида, и, кажется, обрадовался гостю. Зиганшин спросил про фотографии, которые видел в музее кафедры, и дальше провел неожиданно увлекательный час, беседуя с Клименко о былых деньках, как со старым товарищем. Он едва не забыл, зачем пришел, и, только вставая, спохватился и выдал свою легенду про интерес к пропавшим людям, заранее убежденный, что Клименко ничего интересного ему не скажет. Но тот вдруг нахмурился и сделал Зиганшину знак сесть на место. – У одного моего товарища пропала жена, – сказал Клименко спокойно, – правда, очень давно, двадцать лет назад или даже больше. Мстислав Юрьевич затаил дыхание. – К сожалению, подробности мне неизвестны, – продолжал завуч, – мы с ним познакомились в девяносто девятом, когда уже прошло несколько лет после исчезновения жены. Знаете, как это бывает, у человека иногда возникает потребность поделиться наболевшим, и в такой момент нехорошо выпытывать детали. – А как вы думаете, он согласится со мной поговорить? Клименко пожал плечами: – Честно говоря, мы с тех пор не пересекались. Он дальше по военной линии пошел, я выбрал научную стезю… Мы не были друзьями, просто это единственный случай бесследного исчезновения человека в моем окружении, слава богу! Клименко не знал ни адреса, ни телефона своего боевого товарища, но только Зиганшин успел подумать, как муторно будет устанавливать его, когда нет даже гарантии, что он живет в Петербурге, как завуч сказал: «Оксана Васильевна должна его хорошо знать». Оказывается, Черных приняли на необременительную должность терапевта именно по протекции этого товарища, который вдруг лет десять назад прорезался из небытия, ходатайствовал за Оксану Васильевну и исчез обратно. Как обычно происходит в таких случаях, Клименко выказал огромную радость, но телефона приятеля не сохранил. Мстислав Юрьевич вышел от Клименко, разве что не приплясывая. Наметилась ниточка к еще одной жертве, это серьезный прорыв! Следующим шагом логично представлялась беседа с Оксаной Васильевной, но Зиганшин медлил. «Маленький шаг для человека, огромный ужас для меня», – хмыкнул он, встретившись взглядом с этой жуткой женщиной. Если бы она хоть рассердилась на него за резкое обращение и нахамила при новой встрече, можно было сейчас таким же хамским тоном спросить телефон Зырянова (так звали товарища Клименко), но, увы, Оксана Васильевна источала мед и елей. Первое, что она сделала, когда увидела его, это прижалась пышной грудью, и протянув: «Что ж вы от нас так резко убежали?», вложила в голос столько сексапильности, что Зиганшин чуть не поседел. В общем, связываться с ней было крайне опасно, и Мстислав Юрьевич позвонил Шаларю. * * * Зиганшин не слишком жаловал модных адвокатов, но Василий Ильич Горчаков произвел на него впечатление дельного мужика. Мстислав Юрьевич не привык к роли просителя и, переступая порог роскошного офиса, чувствовал себя немного не в своей тарелке и заранее готовился отнестись к адвокату с неприязнью, но, слава богу, объективность оказалась сильнее детских эмоций. Василий Ильич Горчаков принадлежал к тому складу мужчин, которых Зиганшин про себя именовал «мордатыми», то есть имел мощную шею и щеки по ширине плеч, а в остальном теле сохранил юношескую стройность. Две лысины на его мощной голове, со лба «от дум» и с затылка «от дам», никак не могли слиться воедино и выдавали в адвокате разностороннего человека. Глаза скрывались за толстыми стеклами очков, и трудно было понять, красив ли Горчаков, уродлив или просто никакой. Он встретил Зиганшина в отлично сидящем костюме-тройке цвета соли с перцем, стоившим, наверное, целое состояние, но офис, большой и светлый, был обставлен очень просто, легкой функциональной мебелью, без показной роскоши. Критически оценивая адвоката, Зиганшин понимал, что сам тоже подвергнется анализу, поэтому подготовился к встрече. Из дальнего закоулка шкафа был извлечен и наглажен костюм благородного цвета маренго, всегда представлявшийся Мстиславу Юрьевичу шикарным, но, оказавшись рядом с щеголеватым Горчаковым, он вдруг почувствовал себя одетым будто в коробку из-под телевизора. Впрочем, неловкость быстро прошла, стоило заговорить о деле. Зиганшин не стал экзаменовать Горчакова и выпытывать его адвокатскую стратегию, понимая, что ничего, кроме раздражения, это не вызовет. Представившись и кратко пояснив свой интерес к делу, он рассказал все, что удалось выяснить. Горчаков кивал, делал пометки в блокноте и задавал очень толковые уточняющие вопросы, так что Зиганшин к концу сам стал разбираться в материале лучше, чем перед началом доклада. – Работа проделана большая, – сказал адвокат, – проделана большая. Но как доказать, вот в чем вопрос! – Докажем, – буркнул Зиганшин, – было бы что. – Допустим, вы правы, – адвокат снял очки, чтобы протереть их, и взгляд его сразу сделался отрешенным и растерянным, – мой подзащитный невиновен, а в области уже четверть века орудует маньяк. Допускаю также, что, если мы соберем наиболее полную информацию на всех жертв, нам удастся его вычислить. Вычислить, но не доказать его вину. Не доказать. – Ну хотя бы у вас будет внутренняя убежденность в невиновности Ярослава. Уже кое-что, – вздохнул Зиганшин. Горчаков резким движением насадил на нос очки и заметил, что это, увы, не гарантирует успех. Мстислав Юрьевич спросил, как там поживает Михайловский в камере, но оказалось, что Василий Ильич выбил ему изменение меры пресечения на домашний арест. Немножко позлословили о безалаберности Леши Кныша и о его знаменитой лени, адвокат обещал поднять дело Ани Лисовец, и на этом мужчины расстались, весьма довольные друг другом. Шаларь то ли уважал своего начальника, то ли хотел показать, как ловко он справляется в его кресле, но данные на Геннадия Анатольевича Зырянова Мстислав Юрьевич получил в тот же день. У Геннадия Анатольевича была славная биография. Родом из Владимирской области, он сразу после школы поступил в Военно-медицинскую академию и, получив диплом врача, успел еще повоевать в Афганистане. Вернувшись, учился в адъюнктуре, защитил диссертацию. Потом была командировка в Нагорный Карабах в самом разгаре вооруженного конфликта, и, только пройдя первую чеченскую войну, Зырянов успокоился и осел на должности начальника отделения в alma mater. Он женился в январе девяносто второго года, а в апреле девяносто третьего жена пропала, в связи с чем было заведено разыскное дело. Поиски не дали результата, и в соответствующие сроки Геннадий Анатольевич подавал иски сначала о признании жены безвестно отсутствующей, а потом об объявлении ее умершей. Вскоре после того, как последний иск был удовлетворен, Зырянов вступил в новый брак, в котором пребывал до сих пор, и, вероятно, был счастлив, поскольку наплодил четверых детей. Собрав весь отмеренный ему запас деликатности, Зиганшин позвонил по присланному Шаларем номеру и выдал вранье про журналиста, решив, что попытка не пытка, а если пошлют подальше, можно будет сыграть открыто, то есть сунуть гражданину удостоверение под нос и хорошенько припугнуть. Зырянов не то чтобы прямо послал, но долго мялся, прежде чем назначил Мстиславу Юрьевичу прийти к нему домой завтра, после восьми вечера. «Мутный какой-то, – пожал плечами Зиганшин, убирая телефон, – не хочешь с журналистом разговаривать, пошли на фиг, и всего делов». Мстислав Юрьевич привез детей в город, снарядил их в сопровождении мамы на новый мультик в киноцентре, оставил денег на кафе на тот случай, если вдруг придется задержаться, и отправился к Зырянову. Геннадий Анатольевич жил в Московском районе, в типичном сталинском доме с арками, колоннами и завитушками по фасаду. Конечно, все это великолепие было слеплено непонятно из чего, от колонн отваливались целые куски, обнажая унылое цементное нутро, и из арок кое-где торчала ржавая строительная арматура, но стены были недавно покрашены в благородный терракотовый цвет и выглядели очень мило, если не придираться к мелочам. Зиганшин настраивался на сугубо деловой визит, поэтому удивился, когда ему открыла миловидная полная женщина и, обдав ароматом пирогов, пригласила войти. Мстислав Юрьевич в легком недоумении отдал женщине куртку и из темной, но просторной прихожей шагнул вслед за ней в гостиную, большую комнату в два окна. Чувствовалось, что Зырянов не купается в роскоши, но живет неплохо. Впрочем, когда у тебя четверо детей, при любых доходах особенно не пошикуешь. Мебель почти вся из магазина ИКЕА, но подобрана со вкусом и с умом. Женщина, усадив Мстислава Юрьевича в легкое кресло, куда-то исчезла, так что он остался один и смог без помех осмотреться. Да, все ладненько, добротно, а вот книг совсем нет. Зиганшин вздохнул. Он любил бывать в таких домах, где книги в каждой комнате, и даже в коридоре, и стоят не корешок к корешку, а хаотично, будто в движении. Он стал осматриваться дальше и обратил внимание, что в комнате неправдоподобно чисто. От журнального столика еще пахнет полиролью, и нигде ни пылиночки, а стекла в шкафу с посудой абсолютно прозрачны. Наверное, бригаде криминалистов не удалось бы найти тут ни единого отпечатка пальца, не говоря уж о волосках или других объектах биологического происхождения. На противоположной стене висело несколько семейных фотографий. Зиганшину хотелось их посмотреть, и только он задумался, вежливо ли будет в отсутствие хозяев встать с кресла и подойти, как вошел Зырянов, высокий сухопарый человек средних лет, чем-то похожий на Клинта Иствуда. Мужчины обменялись рукопожатием, оказавшимся у Геннадия Анатольевича сильным и сухим, и Зиганшин только хотел приступить к делу, как вплыла давешняя женщина, держа в руках большой поднос. Без единого слова она поставила его на подоконник и, накрыв журнальный стол салфеткой, белой, как вольтова дуга, стала расставлять чашки, чайнички, сахарницы, конфетницы и блюдо с пирожными, явно домашними. – Что вы, не стоило, – пробормотал Мстислав Юрьевич. – Вы же наш гость, – улыбнулась женщина и буквально впихнула ему в руку какой-то пирожок. Чай оказался неплох, ароматный и насыщенного багряного цвета. – Я думала, Гена отложит ужин до вашего прихода, – говорила женщина, мягко улыбаясь, – но он сказал, что вы не будете. Но если хотите, я с огромным удовольствием вас покормлю. Зиганшин покачал головой, думая, как противостоять такому напористому гостеприимству. – Мне тяжело думать, что вы уйдете и не попробуете моих фирменных огурцов, – вздохнула женщина, – но уж варенье вы просто обязаны отведать! Вот, пожалуйста, здесь вишневое. Берите, не бойтесь, оно без косточек, по старинному рецепту. Уверяю вас, вы не скоро забудете этот вкус! А я сейчас принесу еще клубничного! – Ни в коем случае! – вскричал Зиганшин. – Уверяю вас… – пропела женщина и с неожиданным для своей полноты проворством исчезла, чтобы через несколько секунд появиться снова, с хрустальной вазой на длинной тонкой ноге. Варенье выглядело аппетитно: ягодка к ягодке и прозрачный сироп, а не то месиво, что получается у большинства хозяек, но как бы то ни было, он должен помнить, что пришел не с добрыми вестями и не имеет права преломить хлеб с Зыряновыми.