— Он придет, Морис? — шептала она, сидя на полу и боясь его ответа. — Нет. — Почему ты уверен так? — Потому что Диана для него важнее всего. Важнее жизни, свободы, важнее вас. — Откуда ты знаешь? Морис закрыл глаза, боясь разрыдаться перед нею. — Я знаю. Они молчали. Голод и жажда сводили с ума. Гертруда попробовала лизать влажный пол, но воды на нем не было. Только какая-то сырость. — Он не может быть так жесток. Он... Морис снова закрыл глаза: — Ну почему же. Вы предали его, он же вам говорил. И я предал. Жаль, что он не застрелил меня, было бы меньше мучений и не было бы надежды. Гертруда разрыдалась, а Морис отвернулся, чтобы она не увидела его слез. — Мы должны были умолять о прощении, стоя на коленях, — сказал он, — вместо этого и вы и я полезли в спор. Я что-то доказывал... мадемуазель, я доказывал, что сбежать невозможно! Как можно доказывать, что сбежать невозможно, если она уже сбежала? Я безумец. И я признаю свою вину, я ее проглядел. Я должен был с утра до ночи следить за нею, и уж точно не пускать ее в эти чертовы подземелья! — Прекрати! — Гертруда вскочила и бросилась к нему, — ты сошел с ума! Хватит обвинять себя! Ролан сошел с ума! Он — исчадие ада! — Вы не знаете, на что он сам пошел и еще готов пойти ради нее. Вы ничего не знаете. Вы не знаете, насколько она важна для него. Даже странно, что он не приказал и вас и меня колесовать, а избрал достаточно гуманный способ убить нас. — Гуманный? — Гертруда сжала кулаки, — да ты сумасшедший! Голод, холод и жажда — это гуманный способ? — Достаточно быстрый. Два-три дня и все кончено. Гертруда снова разрыдалась, прижавшись к нему. Ей было страшно. Страх залез в самое сердце и сидел там, ни на секунду не отпуская его и не давая ей сосредоточиться. — Так долго...так долго, Морис... Морис..., — она посмотрела ему в глаза, — ты можешь убить меня? Я так боюсь долгой страшной смерти. От голода, от болезни... Морис, просто задуши меня! Я дам ленту. Самой мне не хватит мужества... Ему тоже было страшно. Он сжал ее в объятьях — испуганную дрожащую девочку, прижал к себе. Он точно знал, что помощь не придет. Остается долгая и страшная смерть. — Давайте попробуем еще, мадемуазель. Возможно, выход есть. Теперь они сосредоточились на ключе. Ключ и прутья их клетки разделяло около четырех шагов. Слишком далеко, чтобы была возможность дотянуться. Тогда они пошли расшатывать тот прут, который позволил им пробраться в соседнюю клетку. Прошло несколько часов, когда прут поддался, и им удалось его согнуть. Но отломать не удалось, и думать об этом было невозможно. Оба обессилили от голода и жажды, но продолжали ломать прут, потому что только в нем видели свое спасение. Сколько времени им потребовалось, чтобы расшатать его и все же отломать от пола и посередине, никто сказать не мог. Но в конце концов прут треснул. Сначала наверху, и а потом внизу, и это было торжество, которое они отметили, упав в объятья друг друга. Все было бы хорошо, но прут оказался слишком коротким. До ключа он не доставал. Гертруда разорвала нижнюю юбку, и к концу прута были последовательно примотаны ее туфля и сапог Мориса. Ключ шевельнулся... и отскочил в сторону. Они побежали в другую камеру, и стали закидывать сапог из нее. Через некоторое время, когда Гертруда привязала к сапогу еще одну туфлю, чтобы конструкция была менее подвижна, им удалось подтащить ключ к камере. Они упали на пол, и начали неистово целоваться, от счастья, что они будут жить. По лицам их текли слезы счастья, губы были разбиты в кровь, но они целовались, как будто это был последний поцелуй в их жизни. Первым очнулся Морис, вдруг осознав, что происходит. Он отстранил Гертруду, стер с ее лица следы крови. Встал и помог подняться ей. — Последний этап, Гера, — он взял ключ из ее рук, отомкнул замок, и они рука об руку вышли из своего заточения. — Я ни секунды не сомневался, что вы справитесь, Гера. Ролан сидел за своим столом в кабинете в парижском доме, и смотрел на сестру без всякой радости. Он осунулся и выглядел уставшим. Еще бы, подумала она. Вчера вернувшись в Париж вопреки его приказу, она узнала, что Ролан тоже только что прибыл. Он разослал своих людей во все города Франции, пытаясь выяснить, куда же исчезла Диана, но никаких известий от нее не было. Но она его не жалела. Человек, который обрек свою сестру на страшную смерть не достоин жалости. — Мне еще вчера донесли, что вы выбрались, — он усмехнулся, — можешь считать, что мы квиты. — Вчера донесли? — удивилась она. — Я приказал проверить вас через три дня. — И этот человек выпустил бы нас? Он криво улыбнулся: — На его усмотрение. Все же есть в нем что-то хорошее, вдруг подумала Гертруда. Возможно, он не так ужасен, как ей казалось. С ее груди скатился огромный камень. Ее брат не исчадие ада. Он не обрекал их на смерть. Он наказал их, но не хотел убивать.