– Колики, наверно? – предположила Митрофанова. – Да хоть что! Я-то не робот! И не молокозавод! Тоже хочу поспать, хотя бы часик! – Водички ему надо укропной… – Полно всего, целая полка! И укропная, и «Симетикон»! И масла эфирные даю ему нюхать, все без толку! Он из принципа орет! Чтоб меня довести! Никогда Надя не видела Люську в таком состоянии. Но если не спать из ночи в ночь – понять можно. – Давай все-таки покорми – и я с ним пойду погуляю. А ты поспишь. Молодая мать нехотя приняла ребенка. Егорушка нервничал, то и дело терял сосок, Люська ворчала: – Хватит кусаться! Задолбал! А в глазах – тоска беспросветная. Митрофанова честно катала коляску по промозглым улицам почти два часа, но Люська, пусть поспала, открыв дверь, все равно выглядела усталой и недовольной. Егорке даже не улыбнулась, проворчала: – У-у, надоел ты мне! «Депрессия у нее, похоже. Послеродовая», – поняла Митрофанова. Об опасном состоянии она успела почитать и знала: недуг серьезный. Особенно когда молодая мать без мужа и ребенку никто особо не рад. Надо срочно что-то придумывать. Поговорила с Люсиной мамой, рассказала ей пару страшных историй, когда женщины, доведенные до отчаяния, заканчивали совсем плохо. Подвела научное обоснование – это не каприз, гормональный фон резко меняется, плюс усталость постоянная. – Надо ее встряхнуть, а вы потерпите немного, помогите с Егоркой! Целую программу реабилитации для Люси составила. Записала подругу на массаж, к парикмахеру. Подарила ей веселую курточку с космическими принтами и надписью: «Детка, ты просто Космос!» А еще купила билеты в Главный театр на балет «Чайка», самый модный в этом сезоне. – Чего мне твоя классика, тоска смертная! – начала было возмущаться подруга. Но Митрофанова заверила: хоть и по Чехову, но музыка современная. И постановка прикольная: по сцене трактор ездит, мопед. Две овчарки в спектакле полноправно участвуют. Люся вырядилась неподобающе (кожаные брючки, мотосапоги, волосы с синими прядями распустила). На рафинированную театральную публику поглядывала насмешливо, но действием увлеклась. На Треплева в образе красавца-рокера смотрела с восторгом. Гневно хмыкала, когда под влиянием Тригорина бунтарь пытался обратиться в денди. После самоубийства (последнего перфоманса Константина) грустно усмехнулась: – А что ему оставалось? – И заявила Наде: – Вот увидишь, я тоже сдохну, если буду пытаться примерной мамочкой стать. – А потом жалобно попросила: – Поехали сейчас на Воробьевы горы?! – Зачем? – Там наши собираются. На мотоциклах. – Так зима ведь! – Ну и че? Шипы есть, дороги шкерят. – Сколько волка не корми, все равно в лес смотрит, – усмехнулась Митрофанова. – Ну, поехали! Пожалуйста! Надя задумалась. Времени – всего три часа (Дима настоял: идти надо в целях безопасности на дневной спектакль). До Воробьевых гор – пятнадцать минут на метро по прямой. Почему нет? Пусть подруга по полной развеется, раз из дома все равно вырвались. * * * Самаэль давно приметил: две точки часто находятся рядом. В основном – на адресе Люси, или где-то в окрестностях перемещаются всегда днем. Та, что родила, его больше не интересовала. Но вторая – с каждым днем обращалась во все большее наваждение. Вспоминал и вспоминал: ясные глаза, русые волосы. Он хотел ее. Адски хотел. Только подобраться никак не получалось. Следовала женщина лишь проверенными маршрутами – работа, дом, поликлиника, подруга. Но сегодня ситуация изменилась. В одиннадцать утра обе встретились у метро «ВДНХ». С половины двенадцатого находились в районе Главного театра. В обед переместились на Воробьевы горы. Минут пятнадцать обе точки светились рядышком, поблизости Главного здания МГУ. Потом вторая осталась там же, а номер один вдруг стартанула прочь. Да с приличной, километров сто, скоростью. «Что происходит?» – гадал Самаэль. Будь поблизости – обязательно бы использовал ситуацию. Воробьевы горы, конечно, не лес, но и не окрестности Главного театра, где вечно народ, полиция и камеры на каждом столбе. Однако добираться туда – минимум час, поэтому горячиться не стал. Продолжал наблюдать. Первая – промчалась по окрестным улицам и, минут через пятнадцать, вернулась. Вторая ее ждала. Еще полчаса вместе покрутились в районе университета, а потом отправились назад. В шесть вечера вернулись вдвоем на квартиру Люси. Почти стемнело, обратно совсем ночью пойдет, но он не обольщался. Знал: в сумерках она на улице одна не показывается, мужик ее всегда встречает. Однако сегодняшние перемещения вдохновляли. Вошел в мессенджеры обеих, стал отслеживать. И в 22.30, когда вторая находилась дома, с ее телефона первой полетело сообщение. Фотография. Люся, встрепанная, с синим от холода носом, мчит на мотоцикле. Качество размытое – вероятно, снимали во время движения. Подпись: «Ты красотка!» И Люсин ответ: «Блин, Надька!!! Как я свой мотик хочу!!!!!» А вот это было очень, очень интересно. * * * Савельев сколько угодно мог утверждать, что оба дела раскрыты. Но Полуянов снова и снова прокручивал в уме происшествие на даче Василия. Детали в памяти подстерлись, зато перепуганное Надино лицо перед глазами дрожало отчетливо. Дай бог, это все-таки был вор. Осторожный – в хирургическом костюме, перчатках и бахилах. Но если все-таки нет и охотник на беременных существует? Находится на свободе и затаил злобу за то, что именно Митрофанова сорвала его лихой план? «Да ну. Детективный роман. Паранойя». Но все равно продолжал себя накручивать: Надьку нападавший теперь знает в лицо. А может, и с ним ее связать – у газетки «XXL» тираж, к сожалению, почти триста тысяч, и там на всю страну: Митрофанова, подруга журналиста Полуянова, ждет ребенка. Вряд ли, конечно, маньяк станет искать ее, чтобы добить. Но если изначально мстят все-таки не ей, а ему? Не зря ведь Савельев спрашивал о врагах из прошлого. И очень внимательно выслушал о Диминой роли в деле несправедливо обвиненного Николая Рокотова. Парень вроде бы никак не подходил – ни на роль маньяка, ни на роль мстителя. Но Диме сейчас вспомнилось одно его письмо. Пришло оно вскоре после того, как Полуянов честно признался сидельцу: таинственного свидетеля-«мальчика» он найти не сумел, поэтому оснований для пересмотра дела нет. Ответ пришел быстро. Легко тебе меня утешать! Попробовал, пошуршал, ничего так и не сделал, ну и ладно, пошел в бар дальше жрать коктейли. А сидеть-то мне! И женщину убили мою! Ты понимаешь, что она мне каждую ночь снится? Приходит. Плачет, что ее ребенок не родился. Спрашивает, почему ее убийца до сих пор на свободе? Что мне ей отвечать? Ты можешь умишком своим понять, как тяжело, когда твоей любимой и твоего сына будущего больше нет, а всем кругом все равно?! Но что взять с успешного, жирного, столичного кота, который никогда не любил и не страдал! Тогда Дима действительно не понимал. И даже возмутился: какие к нему претензии? Честно сделал все, что мог. Тем более и дальше продолжал помогать. Как только предположил, что здесь может быть замешан серийный убийца Кудряш, лично добивался возобновления расследования. И если б не начал мутить воду, кто знает, удалось ли бы Рокотову вообще выйти на свободу? Когда Николая освободили и все обвинения с него сняли, Дима, конечно, не ждал, что тот явится с коньяком и поклонами. Но хотя бы на скупое мужское «спасибо» надеялся. Тем более Рокотову несколько раз писал, рассказывал о ходе расследования, обнадеживал. Но ни единого раза тот больше не ответил. И когда все-таки вышел (отсидев вместо пятнадцати лет всего два года и девять месяцев), тоже никакой весточки не появилось. Только от следователя Дима узнал: Николай вернулся в родное Монахово. Устроился рабочим на свиноферму. Ремонтирует дом. «Поговорить бы с ним сейчас! Хотя бы просто сказать: теперь я его наконец понимаю!» – мелькнула мысль. Нельзя оставлять недопонимания, недоговоренности. Надо на всякий случай убедиться, что Рокотов дома и не затаил на него злобы. Нынешнего мобильника Николая у Димы, конечно, не было. Разворошил старые блокноты, нашел несколько номеров жителей Монахово – с кем общался во время командировки. По телефону старухи-травницы (той, кто услышала в лесу пресловутую фразу «Мальчик, помоги!») отозвался молодой женский голос. – Бабуля умерла. Еще в прошлом году. – А вы не могли бы мне телефон Николая Рокотова подсказать? – Это кто? – Он освободился года три назад.