– Десять тысяч за сеанс. – Какой-такой сеанс? – опешила она. – Ну, если в бутылке, продукт ценные свойства теряет. Молоко в глаз должно напрямую поступать. Из груди. Только тогда эффект. Она пошла красными пятнами. Вот извращенец проклятый! А дед продолжает сладким голосом: – Я тебе худого не сделаю. Можешь мужа с собой взять, чтоб охранял. Полина даже дар речи потеряла на мгновение. А когда снова смогла говорить, заорала: – Да пошел ты! Схватила коляску, заторопилась прочь. Дед не отстал – рядом плетется, причитает: – Ну, пожалуйста! Спаси! Я… я тебе по пятнадцать тысяч буду платить! По счастью, впереди подростки идут, галдят. Полина крикнула во весь голос: – Парни! Сигаретка есть? Молодняк притормозил, заржал: – А тебе не вредно, мамашка? Но полезли, сердобольные, за куревом. Поля вместе с коляской затесалась в их толпу и даже, чтоб из роли не выходить, сделала пару затяжек омерзительным никотином. Извращенец больше ее не преследовал, но Полине весь вечер даже дома было противно и страшно. И мидии в маринаде (свое фирменное новогоднее блюдо) она на нервной почве жестоко пересолила. * * * Тридцать первого декабря Юра Стокусов крепко принял на грудь. Новый год на подходе, а старый-то проводить надо как следует, чтоб не обиделся! Машка притворялась, будто водки не хочет, но злющими глазюками так и зыркала. Завидовала – оно и понятно. Выпить всякому хочется, да и надоело ей давно с пузом таскаться. Но на то оно и бабье дело: детей вынашивать, мужика обхаживать. Тем более семью он обеспечивает, вчера получку принес и даже тринадцатую зарплату. Машке, правда, все мало. Москвичка она у него, с фанаберией. На шубу норковую копит, квартиру трехкомнатную в ипотеку мечтает взять: тесно ей в «двушке» втроем, с отцом его парализованным. На все ради денег готова, непорядочная. Юра только за стол присел – сразу грузить начала. Кран на кухне течет, хлеба в доме ни крошки. – Так сходила б сама за хлебом! – упрекнул. – Скользко! – заверещала. – Хочешь, чтоб я маленького потеряла? – А ночами гулять нормально? – Когда сухо, можно. А сегодня опасно – гололед! – Ну, курьера тогда вызывай. – Тебе, что ли, сложно? Все равно мимо магазина шел! Как по нему, насчет хлеба в семье должна женщина думать. Даже если беременная. И если гололед. Но спорить не стал. Молча жахнул первую. Горло ожгло, хрустящий огурчик хрустнул, истек соком. – Не чавкай! – снова придралась Машка. – Закусь тогда порежь. Если хочешь, чтоб все культурно было, – сказал он миролюбиво. – Надо дела сначала сделать по хозяйству, а потом водку жрать! Больше пререкаться не стал. Сгреб бутыль, стакан, банку с огурцами. Ушел с кухни в залу. Когда, наконец, закончится беременность Машкина, придирки ее бесконечные. Потом, правда, недосыпания начнутся, колики у младенца… Вот почему так нескладно! Еще год назад даже мечтать не мог: свобода, и женщина своя, и деньги какие-никакие. А случилось – и все равно не радостно. Машка осталась на кухне, гремела остервенело посудой. Никакого ужина не захочется. Хозяйничать подруга не умела, вечно у нее то масло брызнет, то картошка прижарится настолько, что сковородку выбрасывать. Вот и сейчас: что-то грохнуло, Машка визгливо ругнулась. Отставил со вздохом рюмку, выглянул. На полу – дуршлаг и брызги, подруга в слезах. Мыслимое ли дело – воду с пельменей без приключений слить не может! Да и вообще разве дело: к новогоднему столу покупные пельмени варить? Молча подошел, поднял утварь, пол вытер. Но ей опять не так. Верещит: – Тебе лишь бы пол чистый! А что у меня на душе – плевать! Покорно спросил: – Что твоей душеньке угодно? Говори. – Кра-аба хочу. И та-апочки пушистые на Новый год. Хоть тут угадал. Достал с верхней полки шкафа коробку, протянул: – Вот, держи. Дед Мороз уже приходил. Обожала его Машка всякие волосатые помпончики, кофточки, шапки – чтоб на них обязательно шерсть дыбом стояла. Скинула крышку, схватила обувку, повеселела: – Ой, какие миленькие! – А то, – сказал гордо. – Специально самые волосатые выбирал. Но начала босой ногой в тапочку тыкать – сразу понурилась: – Не лезет. Малы. Ты какой размер брал? – Тридцать восьмой. – Так у меня сейчас тридцать девятый! Потому что отеки! Я ведь тебе говорила! Вспомнил смутно: действительно что-то чирикала. Сказал примирительно: – Ну, потом, значит, поносишь. Когда отеки пройдут. – Так я сей-ча-ас хочу! Тапочку отшвырнула, снова в слезы, лицо злое: – А краб где? – Машенька! Краб натуральный – целая тыща за банку. Я сейчас схожу в магазин, крабовых палочек тебе куплю. Самых лучших! – Нет! Это суррогат! Мне настоящий нужен! Вот вечно ты: даже подарка нормального сделать не можешь! Честное-благородное, лучше б в пивную пошел. Или где-нибудь на вокзале сообразить на троих со случайными мужиками! – Машка, Новый год скоро. Можешь хоть праздник не портить? – Да не нужен мне праздник! – выкрикнула. – И ты не нужен! Бегом в коридор, рвет дрожащими руками с вешалки шапку, куртку. Надо бы остановить: поздно, действительно скользко, Новый год через несколько часов. Но ведь и он человек. В праздничную ночь добра хочется, уюта. А если не лелеют, не холят, хотя бы не трогайте. Дайте просто посидеть в тишине и спокойно прикончить бутылку. Потом тысячу раз себя корил. Но кто подумать мог, что в благополучной, прошитой видеокамерами Москве случится такое? И Машку свою вздорную, но любимую и привычную он больше никогда не увидит? * * *