Мы взяли в заложники английского преступника, представляющего транснациональный капитал, Джеффри Харрисона. Все, кто работает, способствуя успеху транснационального заговора, будь то итальянцы или иностранцы, — являются эксплуататорами и помехой на пути чаяний рабочих и пролетарской революции. Враг Харрисон в настоящее время содержится в Народной тюрьме. Он будет казнен в 9:00 по среднеевропейскому времени 27 числа сего месяца, послезавтра, если узница Франка Тантардини, содержащаяся в концентрационном лагере, не будет освобождена и ей не дадут возможности уехать из Италии. Никаких других коммюнике или предупреждений не будет. Если Тантардини не освободят, приговор будет приведен в исполнение без жалости. В память Паникуччи. Победа за пролетариатом. Победа за рабочими. Смерть и поражение буржуазии, капиталистам и транснационалам. Нуклеи Армати Пролетари Джанкарло перечитал свой текст, напрягая глаза, чтобы видеть его в тусклом свете. Франка бы высказалась бы так же. Она довольна им, вполне довольна. — Аррисон, у тебя нет какого–нибудь документа? Конверта, водительских прав? Он ткнул пистолетом в сторону англичанина, чтобы придать вес словам, и в ответ получил тонкий бумажник из набедренного кармана. Там были деньги, но он не обратил на них внимания и вытянул пластиковый футляр с кредитными карточками. Еврокарта, Америкэн Экспресс, Дайнерс Клаб. Америкэн Экспресс — это как раз то, что нужно. — Может быть, когда–нибудь ты получишь их назад, Аррисон. Подсунь их под дверь вместе с бумагой. Для тебя важно, чтобы их нашли рано утром. Подсунь аккуратно, карточка должна быть вместе с запиской. Это тоже очень важно. Джанкарло сложил листок бумаги и написал на внешней стороне большими печатными буквами символ «НАП». Он передал бумагу и кредитную карточку своему пленнику. Тот подсунул обе бумажки под главную дверь офиса мэра Семинары. — Теперь ты поведешь машину, Аррисон, и будь осторожен, потому что я буду следить за тобой и потому что у меня пистолет. Я убил троих, чтобы добиться своей цели, ты должен это знать. Джанкарло Баттистини скользнул на пассажирское место, освободив место водителя для Джеффри Харрисона. Их остановка в центре Семинары отняла у них не более трех минут. Оттого, что теперь Джеффри Харрисон вел машину, шок и ступор стали проходить, высвобождая его ум. Ни один из них не пытался завязать беседу, и это давало возможность Харрисону полностью отдаться езде, в то время как юноша рядом с ним в темноте сражался с картой, складывая ее и отмечая их маршрут. В то время, как минуты убегали, дурное настроение Харрисона тоже таяло. Пока что он не получил от юноши никаких объяснений, все еще оставалось неясным, но теперь опасность не казалась такой близкой и неотвратимой. Однако он постепенно осознавал новую ситуацию. То, как рука сжимала его запястье, говорило ему о многом, а именно — что он снова узник и находится под строгим надзором. Пистолет же сказал ему еще больше — это было свидетельство молниеносного нападения, ярости и решимости в достижении цели. Было еще предупреждение в Семинаре, высказанное так, будто в виду не имелось ничего дурного: — Я убил троих, чтобы добиться цели. Трое убитых, чтобы Харрисон мог свободно вести машину сквозь теплую ночь мимо дорожных знаков в города, о которых он не слышал, вдоль ограниченных фонарями дорог, по которым никогда раньше не путешествовал. Снова узник, во второй раз. Заложник, учитывая подсунутую под дверь записку, где излагались условия его выдачи. И тем не менее он не чувствовал страха перед пистолетом и юношей со склоненной головой рядом с ним, потому что его способность приходить в ужас была исчерпана. Он не испытывал нетерпения услышать обещанное объяснение. Вот они миновали Лауреану, пронеслись мимо высохшего русла реки. Харрисон старался заставить «фиат-127» унести его прочь от воспоминаний об амбаре в Косолето и мужчин в капюшонах и сапогах, наносивших жестокие удары по его телу. По его расчетам до рассвета еще оставалось несколько часов. У него не было искушения пожаловаться. Но мозг его был затуманен необходимостью вести машину дорогой, по краю которой мелькали огни фонарей. Изредка его внимание ослабевало, и, когда он оборачивался, то видел юношу, сидящего со сложенными руками и пистолетом под локтем с дулом, направленным ему под мышку. Час по дороге вниз от Семинаре мимо знака поворота на Пиццо, и наконец молчание было прервано: — У вас нет сигареты? — спросил Харрисон. — У меня их очень немного. Достаточно откровенно, подумал Харрисон. — Я не выкурил ни одной за последние несколько дней, понимаете? Мне бы очень хотелось хоть одну. — У меня их очень мало, — повторил юноша. Харрисон не отрывал глаз от дороги. — Я не спрашиваю, что, черт возьми, происходит, я не устраиваю скандала. Я жду, чтобы мне рассказали все, когда вы сочтете время подходящим. Все, что я прошу — это сигарету... — Вы говорите слишком быстро для меня. Я не понимаю. Маленькая гадина, притворяется, что не понимает. Непонимание чужого языка — удобное прикрытие. — Я сказал только, что, может 6ыть, вы поделились бы со мной сигаретой. — Что вы имеете в виду? — Я имею в виду то, что я бы мог покурить и вы тоже, а пока мы будем курить, вы можете все мне рассказать. — Мы оба могли бы выкурить сигарету? — Насколько мне известно, у меня нет заразных болезней. Юноша неохотно полез в нагрудный карман своей рубашки, и углом глаза Харрисон увидел красную пачку. Она была туго набита или все–таки нет? Да, его не назовешь щедрым, этого типа. Вспыхнул огонек зажигалки. Медленно тлеющий фитилек сигареты, казалось сводил его с ума. — Благодарю вас, — сказал Харрисон очень отчетливо, когда юноша передал ему сигарету. Первый контакт, первое проявление человечности. Губы Харрисона сомкнулись на фильтре, он с силой втянул дым в легкие и ослабил нажим ноги на акселератор. — Благодарю вас, — повторил Харрисон с чувством. — Теперь ваша очередь. В этом не будет ничего смешного, я буду вести машину, а вы говорить. Так? Харрисон быстро перевел взгляд с освещенных дорожных знаков и линий налицо юноши, и сразу же заметил признаки сосредоточенности и хмурую складку на его лбу. — Вы должны продолжать вести машину, — впервые он ощутил в его голосе тлеющую враждебность. — Дайте мне, пожалуйста, сигарету еще раз. Одна отчаянная затяжка, как воспоминание о пьяных минутах в английском пабе, когда на прилавке пиво, а хозяин собирает пустые стаканы. — Как ваше имя? — Джанкарло. — А другое ваше имя. Что это такое «Джанкарло»? — Харрисон говорил так, будто они беседовали от нечего делать, и ответ был чем–то неважным и тривиальным. — Вам его незачем знать. — Как вам угодно. Я буду звать вас Джанкарло. Меня зовут Джеффри. — Я знаю, как вас зовут. Аррисон. Это ваше имя. Трудное продвижение вперед. Будто бежишь вверх по песчаному холму. Помни о стрелке, если не хочешь, чтобы из твоей под мышки полился кетчуп. — Куда вы хотите ехать, Джанкарло? — Вы должны вести машину в Рим. — В голосе молодого итальянца проскользнула неуверенность. Ему не хотелось, чтобы кто–то раскусил то, что он задумал. — А как далеко до Рима? — Возможно, километров восемьсот. — О Боже! — Вы все время будете вести машину. Мы остановимся отдохнуть, когда наступит день. — Это чертовски далеко. Вы не смените меня за рулем? — Я наблюдаю за вами. Так же, как и пистолет. А, Аррисон? Итальянец насмехался над ним. — Я не забываю о пистолете. Джанкарло. Поверьте мне, я об этом помню. ' Надо начать сначала, попытаться использовать другой подход, Джеффри. — Но вы говорите со мной, иначе я усну. Если это произойдет, мы оба окажемся в канаве. Харрисон, Джанкарло и пистолет, все мы будем в канаве. Мы должны найти какую–то тему для разговора. — Ты устал? — Не скажу, что я вполне бодр и свеж. — Харрисон позволил себе малую толику сарказма. — Ну что ж, для начала можем поговорить о вас. Машина подпрыгивала и виляла на неровной дороге. Даже автострада, гордость моторизованного общества, была в состоянии ползучего разрушения. В недавнее время эта ее часть была покрыта заново, и человек, ведавший контрактами, хорошо заплатил за помощь людям в красивых и модных костюмах, интересовавшихся такими проектами. За привилегию проезда машин в этот район он был вынужден поплатиться тем, что его прибыли сильно снизились. Пришлось экономить на слое вновь укладываемого на дорогу тармака, который портили зимние дожди. Харрисон приник к рулю. — Я сказал тебе, что мое имя Джанкарло. — Верно, — Харрисон не отрывал взгляда от ветрового стекла и дороги. Запахи их двоих тесно смешались и переплелись, объединяя их в единое целое, до тех пор, пока они не станут неразлучными. — Мне девятнадцать лет. — Так. — Я не из этой части страны, и не из Рима. Харрисону больше не требовалось отвечать. Запруда прорвалась и атмосфера в маленькой машине давала надежду на то, что беседа будет продолжаться. — Я боец, Аррисон. Я боец за права и чаяния пролетарской революции. Наша группа борется против коррупции и загнивания общества. Ты живешь здесь и знаешь то, что видишь своими глазами, ты часть пены, накипи, Аррисон. Ты приехал сюда как представитель транснационалов, ты здесь надзираешь за рабочими, но у тебя нет обязательств перед итальянскими рабочими. Ты для них как пиявка.