Джанкарло очнулся от своих грез и прервал внутренний спор Харрисона с самим собой. Высоко над ними, справа от автострады, горделиво возвышался монастырь — прибежище вдов из разных стран, мужья которых пали много лет назад на полях сражений. Машина рванулась мимо дорожных знаков поворота Джанкарло приподнялся на сиденье, вытащил из набедренного кармана пачку денег. — Я не подумал о бензине, — засмеялся он суетливо и нервно. Теперь кран был закручен до отказа: ни струйки слабости из него не пробивалось. — Аррисон, не глупи. Ты заплатишь пошлину за право проезда по автостраде. Пистолет все время будет нацелен на тебя. Тебе плевать, что случится со мной, но ты должен думать о себе. Если сделаешь глупость, умрешь. То, что и я умру, тебе не поможет. Понимаешь, Аррисон? — Да, Джанкарло. Харрисон вывернул руль направо, почувствовав, как под ним шуршат шины. У ворот пункта сбора дорожной пошлины он затормозил. Джанкарло снова сел на свое место и расправил свой легкий пиджак, чтобы нижняя часть руки не была заметна. Дуло пистолета с силой уткнулось в бок Харрисона. — Не вступай в разговор. — А что, если со мной заговорят? — спросил Харрисон, заикаясь. Напряжение, исходившее от юноши, было заразительным. — Если будет нужно, я сам с ним поговорю... Смотри, если ты что–то задумал, я убью тебя. — Я знаю, Джанкарло. Возможно, но только если представится случай. Ты ведь знаешь ответ, Джеффри. Он нажал на тормоз, когда кабина пункта сбора дорожной пошлины замаячила перед ним. Почти отвернувшись, он протянул банкноту в окошечко. — Grazie. Этот голос испугал Харрисона. Снова контакт с реальной и непрекращающейся жизнью, с чем–то ясным и знакомым. Его взгляд последовал за рукой, он не увидел лица. Оно не появилось в поле его зрения он видел только руку, темную, покрытую волосами, с грязной, запачканной жиром ладонью. Эта рука приняла у него деньги и исчезла, а потом появилась снова с горстью монет в ладони. Такого случая больше не представится. В бок ему упирался пистолет, а человек даже не видел их лиц. Голос за его спиной был пронзительным: — Una staxione de servizio, per benzina? — Cinquen cento metri. — Grazie. — Prego. [9] Шлагбаум подняли, Харрисон включил мотор. Может, ему надо было что–то предпринять? Но дуло пистолета по-прежнему давило на него, царапало кожу. Для тех, кто не знает, что это такое, все нормально. Пусть бы они посидели здесь, на его месте, и нашли собственный ответ на вопрос о том, что такое трусость. Через несколько минут впереди загорелись огни бензозаправочной станции, мешаясь с лучами восходящего солнца. — Ты точно следуешь моим инструкциям. — Да, Джанкарло. — Поезжай к дальней колонке. В том месте, где было потемнее от заслонявшего солнце здания, Харрисон остановился. Джанкарло ждал до тех пор, пока он не нажал на ручной тормоз, переведя машину на нейтральный ход, прежде чем выдернуть ключи зажигания. Потом резко распахнул дверцу со своей стороны, захлопнул ее и затрусил вокруг машины, пока не оказался у дверцы со стороны Харрисона. Он приспустил свой анорак на талию и закутался в него с невинным видом, не вызывающим никаких подозрений. Харрисон увидел человека в синем комбинезоне, неспеша шедшего навстречу машине. — Venti mila lire di benzina, per favore. — Si. [10] Заглянет ли он в машину, заставит ли любопытство, взлелеянное долгими часами одиночества, отвернуться от юноши, стоящего рядом с дверцей водителя, и поинтересоваться тем, кто сидит в машине? Теперь как раз наступает спасительный момент, Джеффри. Теперь, только теперь, не жди следующего случая. Как? Распахни дверцу, врежь ею по телу Джанкарло. Ты собьешь его с ног, он упадет, поскользнется. На сколько ты выведешь его из строя? Этого будет достаточно для того, чтобы убежать. Наверняка? Ну, не наверняка. Но это шанс. А как далеко ты успеешь убежать, прежде чем он снова окажется на ногах? На пять метров? Потом он выстрелит. И не промахнется, нет, этот малый не промахнется... А кто здесь есть еще, кроме полусонного идиота с закрытыми глазами? Джанкарло передал человеку деньги и подождал, пока он отойдет. Потом зашипел в окно машины: — Я сейчас обойду машину. Если ты двинешься, буду стрелять. Сквозь стекло, это не препятствие. Не двигайся, Аррисон. Джеффри Харрисон почувствовал, как по его коленям и голеням, растекается страшная слабость, захватывая и желудок. Он смочил языком губы. Ты бы уже был мертв, Джеффри, если бы попытался что–то сделать. И ты это знаешь. Разве нет? Ему казалось, что он это знает. Казалось, что он ведет себя разумно, как умный человек, ответственность которого подпитывается образованием и опытом. Не упустил ли он единственный шанс? Когда они миновали монастырь на Монте Кассино, Джанкарло приказал Харрисону свернуть с автострады. Они быстро проехали маленький городишко, похожий на безликий кроличий садок, и направились на север. Миновали мрачное кладбище времен войны, где были похоронены немецкие солдаты, павшие в боях задолго до рождения Джанкарло и Харрисона. Вскоре машина затерялась среди изгородей из дрока, покрытых ярко-желтыми цветами. Конечно, сюда могли забрести пастухи, присматривавшие за стадами коз, но, по мнению Джанкарло, можно было рискнуть. Наконец, они могли отдохнуть среди травы, буйного чертополоха и кустов на склонах холма. Рим лежал на расстоянии ста двадцати пяти километров. Они проделали большой путь и хорошо развлеклись. Когда машина остановилась, Джанкарло стал действовать стремительно. С гибким шнуром, который он нашел в отделении для перчаток, в одной руке, и пистолетом — в другой он последовал за Харрисоном между кустами дрока. Он велел ему опуститься на землю, беззлобно толкнув в живот, потом, встав на колени и держа пистолет между ног, связал его руки за спиной. Потом то же самое проделал с ногами, туго стянув их шнуром в щиколотках. Для верности завязав узел, он отошел на несколько шагов и шумно помочился в траву. С запозданием спохватился, что не предоставил этой привилегии англичанину, но пожал плечами и выбросил это из головы. Он не испытывал к своему узнику никаких чувств. Этот человек был только средством, которое поможет ему приблизиться к его Франке. Глаза Харрисона уже были закрыты, дыхание стало глубоким и ровным, потому что он заснул. Джанкарло наблюдал, как медленно поднимались и опадали его плечи. Он положил пистолет на траву и погладил пряжку на поясе, а потом эластичную подкладку на поясе трусов. Франка. Дорогая, сладостная, прекрасная Франка. Я иду, Франка. Мы будем вместе, всегда вместе, Франка, и ты будешь меня любить за то, что я сделал для тебя. Люби меня, моя прекрасная. Люби меня. Джанкарло опустился на траву. Солнце играло на его лице. Подул легкий ветерок. Было слышно, как в траве гудят насекомые, а в кустах поют птицы. P38 был под рукой, и юноша был предельно спокоен. 13 Спящий Джанкарло выглядел совсем ребенком, измученным, усталым, с издерганными нервами. Он свернулся калачиком. Его подлинный возраст выдавала только чрезмерная худоба. Левая рука закрывала лицо от поднимающегося солнца, а правая зарылась в траву. Пальцы затерялись в листьях и стеблях, по-прежнему твердо сжимая рукоять P38. Он видел сны. Он грезил об успехе, о подвигах. В его лихорадочном мозгу толпились картины триумфа. Мужчины в синих «фиатах», несущиеся со своим эскортом к общественным зданиям столицы, прокладывающие путь сквозь лавины камер и микрофонов с гневными словами на устах. Комнаты, синие от густого дыма и споров, где все разговоры о Джанкарло Баттистини и Франке Тантардини и НАП. В воздухе — кризис. Кризис, зародыш хаоса. Кризис, посеянный и зачатый семенем маленького лисенка. Перед государственными мужами уже разложены бумага и перья приготовленные помощниками. Официальные печати с орлами будут всей тяжестью давить на каракули подписей... Будет отдан приказ, освобождена Франка, вырвана из рук врага рукой ее возлюбленного. Такой приказ будет отдан, в сонном и беспокойном мозгу Джанкарло это не вызывало сомнений. Потому что он сделал так много... он зашел так далеко. Он сделал так много, и они не могли лишить его удовольствия получить награду. Среди образов спящего в поле юноши был еще один. Тюремные ворота, закрывающие небо и затеняющие улицу и двери, которые медленно распахнутся, отворяемые против их воли руками Джанкарло. Там была колонна полицейских машин, звучали сирены и горели огни полицейских мигалок, и в это июльское утро свет был ярким-ярким, в утро освобождения и возвращения его Франки. Она сидела среди них, как королева. В ее глазах было презрение к дубинкам и пистолетам. Это будет величайшая победа, которую когда–либо одерживало движение НАП. Он любил себя, любил свой сон. И во сне Джанкарло стал шарить правой рукой, стараясь удержать воспоминание о Франке, о ее теле и омытой солнцем коже. Но чары рассеялись. Зеркало треснуло. Сон отлетел со скоростью тигра, потревоженного у водопоя, пятно света, воспоминание и рябь. Потерянный и разбитый, он исчез, был разрушен. Дрожа от гнева, Джанкарло сел. — Джанкарло, Джанкарло, — звал его Джеффри Харрисон. — Я хочу помочиться, но не могу с этими путами. Харрисон увидел ярость на лице юноши, вены на его шее рельефно обозначились. Напряженность чувств этой маленькой свиньи напугала его. Он попытался отползти назад, чтобы избежать столкновения. — Мне надо помочиться, Джанкарло. Я прошу не так уж много. Юноша встал, с минуту не совсем уверенно держась на ногах, потом собрался с силами. Он огляделся кругом, рассматривая окрестности, словно они были ему совсем незнакомы и ему надо было их оглядеть, чтобы убедился в собственной безопасности. Он разглядывал длинную полосу, уходящую к горизонту, поля и отдаленные строения ферм мысленно деля их на секторы, чтобы изучить внимательнее. Харрисон видел, что юноша хорошо отдохнул, сон оживил его. В его спокойствии было что–то медлительное, напоминающее неторопливость рабочего, и вместе с тем что–то очень зловещее. Харрисон подумал: лучше было намочить штаны, чем будить его. Джанкарло подошел к нему, его ноги легко ступали по упругой траве, избегая камней. Его рука с пистолетом была вытянута, он целился в грудь Харрисона. — Не беспокойся, Джанкарло, я не играю в героя. Итальянец подошел к Харрисону сзади. Отчетливо слышался шорох его шагов. — Будь хорошим мальчиком, Джанкарло. Ты не знаешь, как это бывает. Я сейчас лопну, черт возьми... Удар правой парусиновой туфли Джанкарло был свирепым. Носок врезался ему в спину, в плоть, образующую защитную стенку, предохраняющую почки. Боль была мгновенной, за первым пинком последовал еще один, сопровождавшийся столь же острой болью. Все они слились в один удар, и Харрисон повалился на бок. — Ты маленькая свинья. Подлая... злобная... маленькая свинья... Слова вылетали с выдыхаемым воздухом, голос был напряженным хриплым, Харрисон не мог глубоко вздохнуть. Снова боль — последствия побоев в амбаре были еще чувствительны. Боль прежних ушибов смешивалась с болью новых. Харрисон посмотрел вверх в глаза юноши, в них было что–то животное, примитивное. Где они их делают, этих чертовых ублюдков? Где эта поточная линия? Где фабрика, штампующая этих омертвевших, черствых и жестоких людей. Где этот чертов камень, под которым выводятся эти змееныши? Медленно и осторожно юноша нагнулся за спиной Харрисона и, не отрывая дула пистолета, образующего вмятину на гладкой и безволосой коже за ухом, свободной рукой стал развязывать шнур. Это было делом нескольких минут, и Харрисон почувствовал, как освободились его запястья и лодыжки, и в них заструилась кровь. Он не стал дожидаться, когда ему разрешат встать, и неуверенно поднялся на ноги, затем пьяной походкой прошел полдюжины шагов и расстегнул молнию. Мощно бьющая струя и благо опорожнения. Вот к чему это теперь свелось: десять минут переговоров, побои, пистолет, приставленный к затылку — и все из–за того, что он хотел помочиться. Его столкнули в выгребную яму, низвели до состояния животного. Он смотрел вниз на прозрачную, отражающую свет лужицу у своих ног, и через минуту с изумлением увидел между двумя небольшими волнами черты своего озабоченного и напряженного лица. Джеффри, мы хотим домой. Мы не бойцы, старина, мы не похожи на тех, кто может сидеть в преддверии ада под ударами и толчками ветра. Мы — бедный маленький бизнесмен, которому плевать на эксплуатацию, революцию и права пролетариата, бедный маленький чертов бизнесмен, который хочет бороться только за выработку, продукцию и сырье, за то, что дает возможность оплачивать летний отпуск и одежду для Виолетты и добыть еще несколько гиней, чтобы их можно было добавить к вдовьей материнской пенсии. Это не наша война, Джеффри, не наша чертова борьба. Харрисон встряхнулся, качнулся, застегнул молнию и повернулся так, что смог посмотреть за спину. Его движения были осторожными, рассчитанными на то, чтобы не вызвать тревоги. Джанкарло наблюдал за ним, бесстрастный и столь же эмоциональный, как свежевыбеленная стена. Они оба, лишенные чувства родства и взаимной симпатии, смотрели друг на друга. Он убьет тебя так же легко, как раздавил бы стрекозу, Джеффри, и это не вызовет у него никаких чувств, не потревожит его сна. Вот почему он не расположен к общению, потому что ублюдок не нуждается в нем. — Что мы будем делать теперь? — спросил Харрисон слабым голосом. Джанкарло засмеялся, открывая рот так, что Харрисон увидел пломбы на его зубах и почувствовал зловоние его дыхания. Так, — подумал Харрисон, — евреи шли в телячьи вагоны на запасных путях без борьбы, демонстрируя покорность своим стражам. Понимаешь теперь, Джеффри, как они отказывались от сопротивления? У тебя нет мужества, парень. И ты знаешь это, и это мучительно. Он открыл дверцу машины. Джанкарло обошел вокруг и P38 занял привычное положение, упершись в его ребра. Харрисон направил машину к дороге.