* * * В свете фар, которые на фоне яркого утра казались бледными, белая «альфетта» спустилась по пологому гребню с шоссе за Виминале. Точно такая же машина с непрозрачными, как бы затуманенными стеклами толщиной в полдюйма и с укрепленным корпусом следовала сразу же за ней. Она походила на обеспокоенного терьера, который боится упустить добычу. Единственный среди членов итальянского правительства, Министр внутренних дел отказался от синего, как полночь, «фиата-132» после похищения Президента своей партии. Для него и его телохранителей был выделен пуленепробиваемый транспорт. Как–то министр прилюдно заявил, что ему отвратительна герметически закрытая капсула, в которой его перевозили из части города в другую в разгар душного лета. Но посте хора протестующих голосов и нападения на столь уязвимую машину Моро и уничтожения его эскорта, состоявшего из пяти человек, вкус и предпочтения Министра уже не имели особого значения. Под завывание сирен и в сопровождении мотоциклистов «альфетта» прорывалась вперед. Шофер сгорбился, сконцентрировав все свое внимание на дороге, левая рука его лежала на руле, правая свободно покоилась на переключателе скоростей. Рядом с шофером старший охранник Министра баюкал на коленях свой короткоствольный автоматический пистолет, рядом находился запасной магазин, еще два лежали на полу между его ступней. Для Министра и его гостя, Британского Посла, беседа была трудной. Каждый держался за страховочный ремень со своей стороны салона. Посол ехал по приглашению Министра, его попросили присутствовать в последнюю минуту. Будет ли ему угодно послушать отчет о деле бизнесмена Харрисона во время переезда от офиса министра до резиденции Премьера? Где–то позади среди римских улиц затерялся посольский «роллс-ройс», который должен был забрать посла из Палаццо Чиги. Будучи общественными деятелями, оба были одеты в строгие костюмы. На итальянце был красный шелковый галстук поверх синей рубашки. Посол предпочитал широкие цветные полосы, соответствовавшие его кавалерийской форме времен войны. Оба задыхались от жары в закрытой машине, и Министр не скрывал раздражения тем, что стал причиной неудобства своего гостя. Но посол отмахнулся от его извинений и слегка щелкнул языком, чтобы показать, что эту проблему обсуждать неуместно. В отличие от многих своих коллег Министр говорил по-английски бегло, лишь с небольшим средиземноморским акцентом. Он был образованным и просвещенным человеком, профессором права, автором многих книг. Дорогой он объяснял послу сложившуюся ситуацию. — Итак, сэр, мы теперь столкнулись с другим кошмаром. Нам предстоит еще одно путешествие в бездну отчаяния, как и после убийства нашего друга Альдо Моро, хотя мы надеялись, что это никогда больше не повторится. Для всех нас здесь, в Совете министров и в Директорате «Демокрациа Кристиана» решение отвернуться от нашего друга было горьким и мучительным. Тогда мы все молили о знаке свыше. Все, сэр. Мы все ходили в церковь напротив на Пьяцца Гезу и все, как один, опускались на колени и молили Бога о знамении. Если он ниспослал его нам, то в особой форме. И его посланцем оказался Берлингуэр, генеральный секретарь Коммунистической Партии, который сообщил, что взаимопонимание между нашей партией и его, находящееся в зачаточном состоянии, не выдержит шатаний. Коммунистическая Партия поставила условие: никаких уступок Красным Бригадам. Требование выпустить тринадцать заключенных, названных ими, было отвергнуто. И шанс спасти одного из великих людей нашей страны, был нами упущен. Кто может сказать на чьей стороне оказалась победа, а на чьей поражение в нашей борьбе с «бригадовцами»? Министр промокнул пятно пота на шее надушенным носовым платком. Запах одеколона был достаточно ощутим, чтобы оскорбить обоняние посла. Монолог с изложением ситуации сегодняшнего дня продолжился: — Теперь мы снова должны принимать решение. И прежде всего решить, будем ли следовать тем же правилам, что и прежде, или наш ответ будет иным. В данном случае заложник — не итальянец, он не общественный деятель, которого можно было бы обвинить в нынешнем состоянии общества, в несчастьях, постигших страну. Не буду их перечислять. Перейду к природе требования выкупа. Требуют выпустить только одну узницу, только одну. На тринадцать мы не могли согласиться, но это мы, пожалуй, можем проглотить, хотя кость застрянет в горле. Посол задумчиво раскачивался на своем сиденье. Они срезали путь по извилистому холму от Квиринале и с шумом пронеслись, пересекая Пьяцца Венециа и распугивая туристов, похожих в своих джинсах и коротких рубашках на рои саранчи. На этой стадии посол не может себе позволить дать ответ, не может до тех пор, пока от него не потребуют высказать его особое мнение. Министр вздохнул, как если бы надеялся, что бремя его ответственности разделят, и с сожалением понял, что должен продолжать. — Нам было бы крайне огорчительно потерять вашего мистера Харрисона и просто нестерпимо выпустить эту женщину Тантардини. Мы считаем, что должны сделать все, что в наших силах, чтобы спасти мистера Харрисона. Дилемма состоит в том, заключает ли эта формула «все, что в наших силах», вмешательство в процесс судопроизводства, направленный против Тантардини. Посол созерцал свои руки, лежащие на коленях. — С учетом того, господин Министр, что решение должно исходить от итальянского правительства. — Вы предоставляете решение вопроса нам одним? Посол отозвался, как бы отвечая затверженный урок: — Все остальное было бы грубейшим вмешательством во внутренние дела давнего и уважаемого друга. Министр улыбнулся, но как–то мрачно и безрадостно. — У нас очень мало времени, господин Посол. Поэтому мои вопросы вам будут кратки. Чтобы не было никаких недоразумений. — Согласен. Министр попробовал свой вопрос на вкус прежде, чем его задать. Это был главный вопрос, ради которого он пригласил Посла сопровождать его. — Есть ли вероятность, что Правительство Ее Величества обратится к нам с призывом пойти на сделку с этой женщиной Тантардини, чтобы спасти жизнь Харрисона? — Весьма маловероятно. — Ответ Посла был уверенным и решительным. — Мы бы не хотели принять какой–либо план действий, а потом получить от Уайтхолла просьбу поискать иной подход. — Повторяю, Министр, это весьма маловероятно, чтобы мы просили освободить Тантардини. Министр посмотрел на Посла своими измученными голубыми глазами. Его рот выражал недоумение. — Вы жесткие люди... Вы высоко цените принципы. В нашем обществе они не имеют особой цены. — Мое правительство не считает правильным потакать требованиям террористов. — Я предложу Вам другую гипотезу. Если мы откажемся вступать в переговоры с наповцами о возможности предоставить свободу Тантардини и в результате этого Харрисон умрет, сильно ли будут нас критиковать в Британии за нашу жесткую линию, «ля линиа дура», как мы это называем? — Весьма маловероятно. — Посол выдержал вопросительный взгляд Министра, не дрогнув. Его ответ был четким, как пистолетный выстрел. — Мы не сильная страна, Посол, мы предпочитаем обходить препятствия, попадающиеся на пути. Мы не обладаем ментальностью вашей кавалерии и не бросаемся на врага с саблями наперевес. Мы предпочитаем с ним не встречаться... Машина остановилась, шофер и телохранитель откинулись назад чтобы отпереть задние дверцы. Снаружи в вымощенном камнем дворе Палаццо Чиги Посол вдохнул чистый, свежий воздух и промокнул руки о складку на брюках. Министр, не переставая говорить, деловито повел Посла в центр двора, где светило яркое солнце и не было никого, кто мог бы подслушать их разговор. Министр крепко держал Посла за локоть. — Без просьбы вашего правительства у нашего кабинета нет даже предлога обсуждать возможность вариантов для Тантардини. Вы понимаете, что я хочу сказать? — Конечно. — Вы цените принципиальную точку зрения? — Мы ценим именно такой подход, — ответил Посол спокойно и без эмоций. Министр продолжал нажимать: — Принцип... даже, когда единственно, кто выиграет, окажется Республика Италия... — Тем не менее это будет важно для нас. — Посол поправил галстук, ослабив его. — Сегодня рано утром ко мне приходил человек, представитель фирмы Харрисона, и я сказал ему то же, что и вам. Он назвал меня Пилатом, сказал, что я умываю руки, не принимая участия в судьбе этого человека. Возможно, он прав. Я могу только высказать свое мнение, но думаю, что оно будет ратифицировано Лондоном. Министр, все еще мрачный, не выпуская руки Посла, сказал: — Если Вы отказываетесь освободить Тантардини, я не думаю, что мы еще увидим Харрисона. Посол серьезно кивнул, принимая эту точку зрения. — Я передам ваше мнение в Уайтхолл. Двое мужчин стояли рядом, Посол был намного выше. Высоко над ними портреты на старинных фресках, равнодушно взирали на них, как бы игнорируя их столь не важные для хода истории планы. Оба вспотели, но были слишком заняты разговором, чтобы вытирать бисеринки пота. — У нас есть взаимопонимание, друг мой. Я скажу своим коллегам, что Британская сторона не просит о сделке, как и о какой–либо торговле или переговорах... И что бы ни случилось... на нашей стороне победа принципов... Посол прервал его речь коротким придушенным смешком: — Я уверен, что Министерство обороны послало бы специальное подразделение, как это было сделано в случае с Моро. Оно могло бы быть здесь уже сегодня днем, если бы только это могло помочь. Министр, казалось, фыркнул, выразив свое мнение о бессмысленности таких действий, и направился к широким ступеням лестницы Палаццо. * * * Те, кто в это утро пришел поздно к своим письменным столам на второй этаж здания в Виминале, убедились, что коридоры и офисы стали местом повальной оживленной деятельности. Веллоси сновал по комнатам, выясняя, насколько бюрократам и полицейским необходимы их рабочие места и драгоценные телефоны, и в тех случаях, когда не находил удовлетворительного ответа, отдавал приказания очистить места и сажал тем своих подчиненных. К десяти он обеспечил себе пять дополнительных помещений, все они находились недалеко от его собственного офиса, так что его люди могли услышать его, если бы он их позвал. Техники из подвала были заняты: они протягивали сеть кабелей и проводов, ставили передатчики и приемники, которые обеспечивали бы постоянный доступ к контрольному центру Квестуры и офису Карбони. Кое–кто из обездоленных слонялся в коридорах. Они выглядели прилизанными в своих костюмах и чистых рубашках и сладко улыбались, глядя на суету и движение тех, кто участвовал в работе, кипевшем рядом с ними. Они давали себе клятву добиться того, чтобы голову Веллоси принесли на блюде, если ему не удастся доставить Джеффри Харрисона свободным и невредимым к следующему утру. Обычно такого в Виминале не наблюдалось. Шум, повышенные голоса, телефонные звонки, радиосигналы — все смешалось и слилось в коридоре. Веллоси метался среди источников этой неразберихи. Он сказал судье, что тот — помеха и препятствие делу, генералу карабинеров, что, если он не пошлет подмогу в Косолето, то ему очень скоро придется уйти в отставку, упрямому редактору самой крупной социалистической газеты в городе, что его голову следовало бы спустить в унитаз, и чтобы он не путался под ногами, и послал за новой порцией сигарет, кофе и сандвичей. Операция и расследование были начаты в лихорадочном темпе, обескураживавшем всех, кто был в стороне от этого эпицентра деятельности. Все те, кто принимал в ней участие и те, кто праздно наблюдал, прикрывая рукой усмешку, могли согласиться в одном: настроение на втором этаже здания Виминале было из ряда вон выходящим, хотя очень немногие знали содержание телефонной беседы Веллоси с Министром, говорившим из приемной конференц-зала в Палаццо Чиги. Только круг доверенных лиц был в курсе этой беседы, тех, кто проявил твердость и на кого Веллоси мог положиться, если бы ему потребовались совет или помощь. Он хлопнул телефонной трубкой, опуская ее на рычаг, едва пробормотав слова благодарности Министру, и обратился к тем, кто находился в комнате с ним рядом. — Они твердо стоят на своем, наши власть имущие. Люди вилянья и компромисса выдерживают свою линию. Тантардини остается в своей камере и будет там гнить. Те четверо, что его слушали, поняли значение этого политического решения и улыбнулись друг другу улыбкой мрачного удовлетворения, затем опустили плечи, подняли брови и положили свои блокноты и справочники внутренних телефонов. По мере того, как его команда суетилась, задавала вопросы и кричала в телефоны, начала поступать информация. Формы и образы начали возникать из калейдоскопа тайны и тупиков, с которых начался день. Фотографии наповцев, находившихся на свободе, были разложены на столе портье пансиона, где было найдено тело Клаудио. Он не хотел быть замешанным в это дело, этот пожилой человек, работа которого требовала, чтобы он держал язык на привязи и выбрасывал из памяти все, что видел. Он просмотрел множество фотографий, не проявляя к ним никакого интереса, лишь бормоча что–то о несовершенстве своей памяти, о том, что она его подводит. Однако проблеск интереса свел на нет его нежелание сотрудничать, и детектив увидел то, что портье пытался скрыть, — этот интерес выдал его. То была работа полицейского фотографа — на обороте фотографии было напечатано имя Джанкарло Баттистини и информация о нем. Какое имя он назвал? Какой документ предъявил? Что было на на нем надето? Когда он прибыл? В какое время? Когда покинул пансион? Эти вопросы посыпались на старика в линялой форме, пока наконец его сдержанность не была преодолена и он не рассказал полиции то, что она хотела знать. Полученная информация внесла новое оживление в группу Веллоси, подстегнула их нравственное чувство и заставила продолжать действовать. — Это недалеко от станции, — орал Веллоси по телефону, обращаясь к мажжиоре Пубблика Сикурецца, — Совсем рядом со станцией этот пансион. Покажите фотографию Баттистини в кассах, работникам на платформах. Проверьте все поезда, которые отошли вчера утром в Реджио. Найдите контролеров этих поездов, узнайте их имена, где они сейчас. Суньте им под нос его фотографию. В его речи было столько обязательности, столько льстивости, столько угроз, что в течение целой минуты Джузеппе Карбони стоял в дверях офиса Веллоси, никем не замечаемый. Он выжидал своего часа, благоприятного момента. И это, думал он, было сделано им добровольно, ради этого он оставил свой стол в Квестуре и, незваный, пришел в Виминале. Веллоси готов был ринуться в новый обход, искать и науськивать своих людей, когда неожиданно налетел на плотную стену, фигуру полицейского. — Карбони, примите мои извинения, — рассмеялся Веллоси. — Мы здесь очень заняты, работаем изо всех сил... — Блестяще, Веллоси, блестяще. Взвешенный ответ, терпимый и спокойный. — ...Вы извините, что у нас такая горячка, но мы выявили важную связь... — Блестяще. — Этот мальчик из НАП, Баттистини, тот, которого мы упустили, когда взяли Тантардини. Это суть проблемы. Это он убил гориллу в отеле. Мы это установили, а также то, что Клаудио был среди тех, кто захватил вашего Харрисона... Мы не сидели, сложа руки. — Блестяще.