— Вот так, — негромко сказал, обращаясь к Ржавому, Кожа. — Сначала снайпер, теперь это… Тебе не кажется, братан, что мы слишком многого не знаем? Два лимона — не шутка. Это многое меняет. Нам на четверых обещали двадцать тонн зеленью. Сколько это — один процент? — Есть предложения? — быстро спросил Ржавый, который, несмотря на внешность типичного провинциального быка, тоже неплохо соображал. — Были бы, если бы не снайпер, — задумчиво проговорил Кожа. — А что — снайпер? — встрял неугомонный Рыло. — Он где остался, а мы — вон где… Ищи нас свищи! — По сторонам оглядись, баран, — посоветовал Кожа. — Что видишь? Рыло послушно завертел из стороны в сторону толстой, скверно выбритой мордой. — Улицу, — сообщил он. — Дома… — Ночь, улица, фонарь, аптека, — с тоской проговорил начитанный Кожа. — А на улице что? — Ну, машины… — Правильно, машины. А в машинах? — Лохи московские… — А ты что, документы у всех успел проверить? И везде так и написано: «лох»? А вдруг вот этот, этот, этот и еще вон тот, — длинный костлявый палец Кожи поочередно указал на машины, которые двигались в транспортном потоке спереди, сзади и по обеим сторонам синего микроавтобуса, — никакие не лохи, а реальные пацаны, которые нас ведут? Подумай хоть раз своей тупой башкой! У нас в кузове два миллиона. Зачем отдавать нам даже один процент, если пара рожков к «калашу» или один выстрел к «мухе» обойдутся намного дешевле? Такая перспектива заставила забеспокоиться даже толстокожего Рыло. Каким-то чудом удержавшись от очередного глупого вопроса, он извлек из-за спины все еще покрытый мелкими капельками воды «ингрэм», сменил магазин и деловито передернул затвор. — Вот это правильно, — не оборачиваясь, одобрил его предусмотрительность Кожа. — Только шмалять погоди. Он тоже сменил обойму в «узи»; судя по донесшимся из глубины кузова звукам, Лещ последовал его примеру, а сидевший за рулем Ржавый, которому сегодня так и не довелось пострелять, просто проверил, легко ли вынимается засунутый сзади за пояс джинсов семнадцатизарядный «глок». — Что делать будем? — спросил он у Кожи, отлично понимая, что все эти военные приготовления ничего не изменят, если заказчик и впрямь вздумает устроить на них засаду. — Пока — по плану, — недовольно грызя нижнюю губу, отрывисто ответил Кожа. — Деваться все равно некуда. Тачка засвеченная, стволы мокрые, и неизвестно, какие еще сюрпризы приготовила для нас эта тварь из телефона… О! — изумленно и, как показалось Ржавому, испуганно воскликнул он, услышав пиликанье мобильного телефона. — Кажется, легок на помине… Слушаю! Да, в порядке… Краем уха слушая, как Кожа говорит по телефону, Ржавый мучительно искал выход из сложившейся неприятной ситуации. Видимо, смекалистый и скептичный Кожа был прав с самого начала, говоря, что не следует браться за это сомнительное дело. Какие-то анонимные звонки по телефону, какие-то искусственные, электронные голоса, нашептывающие в уши соблазнительные вещи, странные, туманные письма, приходящие по электронной почте, — все это и впрямь казалось очень подозрительным. А с другой стороны — ну что тут такого? Две трети заказчиков (те, которые менее опытны и более глупы) сыплются сразу же, как только от чисто теоретических размышлений — дескать, было бы очень даже неплохо, если бы тетя Соня или, скажем, дедушка Петя вдруг приказали долго жить, — переходят к конкретным действиям в желаемом направлении. Первым делом эти горе-заказчики набредают на знакомого алкаша, про которого точно знают, что он сидел, и просят свести с нужным человеком, по наивности своей даже не подозревая, что их знакомый сиделец пьет в основном, на деньги, полученные от своего куратора — опера из ментовки. Так что «нужным человеком» в девяноста пяти процентах подобных случаев оказывается все тот же опер, который весьма рад случаю без каких-либо усилий и даже с некоторым артистизмом упечь за решетку очередного дурака… Посему умный человек, у которого нет прочных связей в уголовном мире, но есть острая нужда в услугах квалифицированных исполнителей, вынужден проявлять предельную осторожность и шифроваться всеми мыслимыми и немыслимыми способами. В наш просвещенный век сделать это помогает электроника, и это нормально — по крайней мере, более нормально, чем навешивание на себя накладных бород и составление подметных писем из букв, вырезанных ножницами из журнала «Работница» и наклеенных силикатным клеем на листок из школьной тетради… И вообще, в таких делах секретность лишней не бывает. Предположим, их замели бы на месте преступления. Да, ограбление; да, мокруха. Ехали мимо, увидели аварию и не удержались — решили пощипать богатую тачку. Ну, сажайте, раз виноваты! Зато заказчика, которого в глаза не видели, они не смогут выдать даже под пыткой. Заказчику, конечно, хорошо, но ведь и им неплохо! Предварительного сговора нет, заказного преступления нет, а есть, если попадется грамотный адвокат и сговорчивый судья, простое убийство по неосторожности… Ну, это уже, положим, фантастика. И все-таки заказчика понять можно: на что ему лишние проблемы? А дело, между прочим, было выгодное. По пять тысяч долларов на брата за шестьдесят секунд не шибко обременительной работы — это что, плохо? Мало это? Ну, так пойди и заработай больше, если такой умный. Но, с другой стороны, Кожа прав: два миллиона баксов — это более чем серьезно. Своего первого человека Ржавый еще по малолетке завалил по пьяному делу из-за смехотворного долга в пять советских рублей, о котором убитый якобы забыл. Память ему Ржавый освежил обломком кирпича и, между прочим, ни разу с тех пор о том не пожалел. Пять рублей! А тут — два миллиона баксов… За такие бабки не то что убьют — живым в асфальт закатают при большом скоплении зевак! — Хорошо, — говорил между тем Кожа в телефонную трубку. — Что? Нет, командир, верят в церкви, а мы — деловые люди. Просто имей в виду, что у нас здесь канистра бензина. И если нам что-то вдруг не понравится, хоть один из нас да успеет перевернуть ее над этими мешками и чиркнуть зажигалкой… Ржавый бросил на него короткий одобрительный взгляд. Да, голова у Кожи работала, как и раньше, на все сто. Это, наверное, был единственный способ обеспечить себе относительную безопасность: дать заказчику понять, что его денежки целы, пока все спокойно. Какой смысл убивать исполнителей, если вместе с ними пропадет вся добыча от тщательно спланированной операции? Не проще ли пожертвовать одним-единственным процентом от гигантской суммы? Кожа прервал соединение и завозился на сиденье, заталкивая мобильник в узкий карман джинсов. Ржавый снова посмотрел на него, на этот раз вопросительно. — Пока по плану, — ответил на его невысказанный вопрос головастый Кожа. — А там поглядим… Ржавый понимающе кивнул. Да, вырвавшись из города, можно немного изменить планы, свернуть в другую сторону и, затерявшись на бескрайних российских просторах, поторговаться с этим телефонным умником. А почему, собственно, всего один процент? А может быть, два? Или десять, или, чем черт не шутит, пятьдесят? А будешь умничать, вообще ничего не получишь… Он рефлекторно вел машину по заранее намеченному, тщательно изученному маршруту, которым на протяжении последней недели проехал не менее тридцати раз. В нужный момент он притормозил и, включив указатель поворота, свернул во двор. Его не ко времени разыгравшееся воображение на какой-то миг заполонила фантастическая картина: они въезжают в глухой захламленный дворик, где по уговору их должна поджидать сменная машина, а вместо машины видят взвод автоматчиков и сложенное из набитых сырым песком мешков пулеметное гнездо, откуда таращится крупнокалиберный ПКТ… Пулемета во дворе, естественно, не было, зато машина, белая грузовая «ГАЗель» с синим пластиковым тентом, оказалась на месте. Действуя в строгом соответствии с планом, Ржавый лихо развернулся и тормознул, остановив своего синего «мерина» так, чтобы его боковая дверь оказалась напротив заднего борта «ГАЗели». Крупный дождь споро барабанил по железной крыше и пластиковому тенту, по асфальту стремительно бежали мутные полноводные ручьи, на поверхности которых ежесекундно вздувались и лопались тысячи пузырей. Вода рушилась с неба серой стеной, мириады мелких брызг повисли в воздухе, снижая видимость почти до нуля. Натянув на жирные татуированные плечи нейлоновую ветровку, от которой, как он точно знал, все равно не будет никакого толку, и набросив поверх красного кепи шуршащий капюшон, Ржавый вылез из прокуренной кабины под дождь. Первым делом он осмотрел машину, проверяя, нет ли какого-нибудь подвоха. Машина была как машина — в меру потрепанная, но с виду вполне исправная. Ржавого порадовало то обстоятельство, что ее газовая установка была снабжена аж восемью баллонами сжиженного газа, которые, судя по показаниям манометра, были под завязку наполнены топливом. Это давало приличный запас хода, что с учетом обстоятельств было весьма кстати. Бензобак тоже оказался почти полным; ключ от замка зажигания, как и было обещано, обнаружился под резиновым ковриком в кабине. Напоследок Ржавый заглянул в кузов, где проворный Лещ как раз заканчивал укладку переброшенных из микроавтобуса мешков с деньгами. Посередине кузова грудой валялось какое-то изъеденное ржавчиной, испачканное приставшим песком железо — гнутые, рваные водопроводные трубы, ни на что не годная запорная арматура и иной хлам, явно подобранный на месте крупной аварии сетей водоснабжения. Ближе к передней стенке кузова в полумраке угадывались очертания обмотанных резиновыми шлангами баллонов газосварочной установки; в углу торчала поставленная на попа двухсотлитровая железная бочка. Грязноватые рабочие комбинезоны и куртки с надписями «АВАРИЙНАЯ ВОДОКАНАЛА» были аккуратной кучкой сложены на дощатой скамейке. Это тоже было очень кстати, и не только в плане маскировки — главное, что эти тряпки были сухими. Через две минуты белая грузовая «ГАЗель» осторожно выбиралась из узкой подворотни на залитую дождем улицу. В небе по-прежнему сверкало и гремело, тротуары опустели, пыльные газоны превратились в сплошное топкое болото, и пролетавшие вдоль бульвара машины вздымали колесами фонтаны грязной воды из глубоких луж. В стоках ливневой канализации глухо шумели целые водопады, поверх решеток плавал мелкий мусор. «Дворники» мотались взад-вперед, едва успевая убирать с ветрового стекла льющуюся потоками воду, плеск воды под днищем машины наводил на мысли о морской прогулке на катере. — Кажется, все чисто, — оглядевшись по сторонам, с некоторым сомнением произнес Кожа, деливший со Ржавым кабину полуторки. — Похоже на то, — согласился Ржавый, предварительно проинспектировав оба боковых зеркала. Там, в забрызганных водой выпуклых стеклах, действительно не усматривалось ничего подозрительного. Ржавый всегда, и в особенности когда это было ему нужно, запоминал машины, ехавшие с ним в попутном направлении. Сцены из детективных сериалов, где герои следили друг за другом, день-деньской мотаясь за объектом слежки на одной и той же машине, смешили его до колик: он просто не понимал, как человек, пребывая в здравом уме и твердой памяти, может не заметить такой «хвост». И теперь, внимательно оглядев дорогу вокруг себя, Ржавый мог с полной уверенностью утверждать: ни одна из двигавшихся сейчас по бульвару машин в течение последнего получаса ему не встречалась. Впрочем, это еще ничего не значило, и Ржавый это прекрасно понимал. Немного успокаивало лишь то, что посреди оживленной улицы нападение было практически исключено. Да и с какой стати заказчику нападать на них? Вполне возможно, что они с Кожей сильно переоценили этого загадочного телефонного умника. Налет на черный «шевроле» он и впрямь спланировал отменно. Выдумка со спецназовскими куртками и масками была, спору нет, хороша: мало какому случайному свидетелю придет в голову звонить ментам, чтобы настучать на фээсбэшников. А если и придет, дежурный на пульте пошлет его подальше; а если даже и не пошлет, то наряд к месту перестрелки все равно выедет не раньше, чем ментовское начальство свяжется с Лубянкой и выяснит, что никаких операций в районе, откуда поступил сигнал, ФСБ сегодня не проводит. А пока они там во всем разберутся и десять раз переругаются по телефону, налетчиков и след простынет… С водопроводчиками тоже было придумано недурно, но что с того? Людям, даже самым умным и предусмотрительным, свойственно ошибаться. Вот и заказчик ошибся, доверив заезжим гастролерам два миллиона долларов наличными и снабдив их надежным и малоприметным транспортом. Теперь осталось лишь, действуя по пресловутому плану, выбраться за пределы Кольцевой дороги, а там на план можно будет смело наплевать. Россия велика, родная Украина тоже не за горами, и пускай этот умник из телефонной трубки попробует их найти! Два миллиона на четверых — это, ребята, по пятьсот тонн зелени на брата, а с такими бабками нигде не пропадешь. Ржавый не без усилия отогнал промелькнувшую в мозгу заманчивую мыслишку: как-никак, два миллиона или хотя бы один — это намного лучше, чем пятьсот тысяч. Может, намекнуть Коже? Но, с другой стороны, те двое в кузове могут прямо сейчас обдумывать эту же привлекательную идею. Как засадят в затылок прямо через стенку кабины!.. Нет, решил Ржавый, так думать не годится. Так можно до чего угодно додуматься, с такими мыслями лучше не жить, а прямо сразу застрелиться, не дожидаясь, пока тебя упакуют в смирительную рубашку и поволокут в дурдом. Надо же, что измыслил! Нет, правильно бабка-покойница говорила: деньги — от дьявола… Он притормозил, пристроившись в хвост длинной колонне собравшихся у светофора машин. Это была еще не пробка, но чувствовалось: стоит транспортному потоку еще хоть чуточку уплотниться, и затора не миновать. А уж если на перекрестке случится даже самая пустяковая авария, движение в этом районе будет парализовано основательно и надолго. Да, при всех своих многочисленных плюсах жизнь в столичном мегаполисе имела такое же большое количество минусов, и сумасшедшее движение на дорогах можно было смело отнести к последним. Что толку каждый месяц огребать кучу бабок и содержать дорогущий автомобиль, если ездить на нем все равно приходится со скоростью пешехода? Мимо, уверенно прокладывая путь между замершими в три ряда автомобилями, протарахтел мотоциклист. Ржавый присвистнул и толкнул локтем Кожу, указывая ему на это диво. Кожа изумленно хмыкнул, ибо диво и впрямь имело место быть. По самому центру гигантского мегаполиса, едва не задевая похожие на реактивные снаряды будущего «феррари», «майбахи» и «бентли», преспокойно ехал выходец из прошлого тысячелетия: верхом на древней «Яве» с примотанной к сиденью удочкой в линялом зеленом чехле, до самых глаз укутанный в мокрый брезент плащ-накидки, в нелепом полукруглом шлеме и забрызганных водой очках-консервах. Этот тарахтящий призрак смотрелся бы более уместно, наверное, на пыльной ухабистой улочке захолустного райцентра с населением в десять тысяч человек. В крупных городах такие «ангелы ада на колесах» давно превратились в вымирающий биологический вид, а на столичных магистралях их и вовсе не встретишь. И вот — пожалуйста! И ведь не на скоростном спортивном байке, не на тяжелом харизматичном «харлее», а на несбыточной мечте едва ли не каждого подростка восьмидесятых, трескучей красной «Яве-350»! Дождевая вода струйками стекала на дорогу с тяжело трепыхающихся краев плащ-накидки, из тронутой ржавчиной выхлопной трубы валил льнущий к мокрому асфальту густой сизый дым. Красный габаритный огонь тускло рдел над забрызганной грязью жестяной пластиной архаичного номерного знака, выданного где-то во второй половине восьмидесятых годов прошлого столетия. Миновав «ГАЗель», мотоциклист на мгновение повернул голову и сквозь залитые водой стекла очков взглянул, казалось, прямо в лицо Ржавому. Ржавый, ухмыляясь во весь рот, показал ему большой палец: даешь, мол, мужик, так держать! Пускай они все хоть в лепешку расшибутся на своих «майбахах» и «дьябло», а ты тарахти себе спокойно по своим делам! Мотоциклист коснулся очков рукой в старомодной мотоциклетной перчатке с широченным раструбом, не то приветствуя Ржавого, не то пытаясь протереть густо забрызганные стекла, а потом, отвернувшись, проехал дальше, к светофору. Шлем у него на голове был красный, местами облупившийся до желтоватой пластмассы; очки держались на широкой, когда-то белой, а теперь посеревшей от старости и грязи бельевой резинке. — Вот это перец, — глядя ему вслед, восхищенно проговорил Ржавый. — Привидение на дороге! Колонна тронулась и медленно поползла вперед. Ржавый включил передачу и отпустил сцепление, в то же время левой рукой ловко прикуривая сигарету. Встреча с мотоциклистом, который выкатился на этот забитый транспортом, залитый дождем перекресток из полузабытых времен горбачевской перестройки, чудесным образом подняла ему настроение. Нервное напряжение, не отпускавшее с самого утра, пошло на убыль, и теперь Ржавый не испытывал ничего, кроме удовольствия от грамотно проделанной работы и приятных предвкушений, связанных с предстоящим дележом гигантской суммы в твердой валюте. Они без приключений выбрались из города, счастливо миновали Кольцевую и выкатились на Каширское шоссе. Здесь они ненадолго остановились в придорожной забегаловке, чтобы купить еды и пива. Стоя у кассы и собирая по карманам мелочь, Ржавый услышал, как снаружи протарахтел какой-то мотоцикл. Ему немедленно вспомнился чудак на ископаемой «Яве»; усмехаясь, Ржавый сгреб с прилавка сдачу, вернулся к машине и сел за руль. Настроение было приподнятое и достигло небывалых высот, когда заказчик снова позвонил Коже и, не поперхнувшись, проглотил наглое вранье последнего, согласно которому они в данный момент двигались к условленному месту встречи вовсе не по Каширскому, а по Волоколамскому шоссе. После этого звонка даже осторожный и подозрительный Кожа окончательно уверился в том, что имеет дело с образованным и умным лохом, который хорош у себя в кабинете, где решает сложные теоретические вопросы, и оказывается абсолютно беспомощным, имея дело с реальными, живыми людьми, которые хоть и без дипломов, но тоже не лыком шиты. Окончив разговор, Кожа выбросил мобильник в окошко, прямо под колеса ехавшей следом за ними фуры. Фура возмущенно прогудела клаксоном и, будто в отместку, пошла на обгон, забрызгав им все ветровое стекло грязной водяной пылью из-под колес. Беззлобно ругнувшись, Ржавый дал фуре оторваться, а когда дождь и неутомимые «дворники» наконец очистили стекло, увидел справа от себя, на обочине пересекавшей шоссе проселочной грунтовки, сиротливо мокнущий под проливным дождем вишневый мотоцикл с никелированными крыльями и накладками на бензобаке. Ошибиться было невозможно — там, на проселке, четко выделяясь на темном фоне придорожных кустов, стояла хорошо знакомая им «Ява». Ржавый оторвал от руля руку, намереваясь указать на нее Коже, но не успел произнести ни слова. Шум проносящихся по мокрому шоссе автомобилей заглушил негромкий щелчок выстрела, дождь и порывистый ветер мгновенно развеяли легкий дымок. Остроносая бронебойно-зажигательная пуля продырявила выпуклый красный бок одного из восьми укрепленных под днищем кузова баллонов со сжиженным газом. Все восемь рванули почти одновременно; через какую-то долю секунды к ним присоединились баллоны находившейся в кузове ацетиленовой газосварочной установки. Последней взорвалась стоявшая в углу кузова двухсотлитровая бочка с высокооктановым бензином. «ГАЗель» парила в полутора метрах над шоссе, медленно переворачиваясь в воздухе, взрываясь и разваливаясь в полете на чадно полыхающие куски и клочья. К тому времени, как на место происшествия прибыл пожарный расчет, валявшийся вверх колесами в придорожном кювете искореженный железный остов еще дымился, но все, что могло гореть внутри и вокруг него, уже выгорело дотла. Глава 2 Защищенная от прямых солнечных лучей легким парусиновым тентом веранда летнего кафе была пуста и чисто прибрана. За перилами веранды плескалась, играя на солнце веселыми бликами, мутная вода Москвы-реки; за рекой виднелась гранитная набережная, над которой возносил в безоблачное небо свои стены, башни и купола Кремль. У входа на веранду лицом к улице стояли в одинаковых позах двое плечистых молодых людей в темных костюмах и белых рубашках. Их бесстрастные лица украшали непроницаемо-черные солнцезащитные очки, в ухе у каждого виднелся миниатюрный наушник рации. Легкий ветерок колыхал тент, теребил края крахмальной скатерти, которой был накрыт единственный занятый столик. За столиком сидели двое. Один, лет сорока с небольшим, имел спортивную фигуру и лощеную внешность завсегдатая дорогих и престижных парикмахерских, косметических салонов и тренажерных залов. Его сухое, безупречно выбритое, с чеканными чертами лицо было бесстрастным, как у тех двоих, что стерегли вход на веранду; глаза, как и у них, прятались за темными стеклами солнцезащитных очков. Рука с холеными ногтями легонько поигрывала ножкой хрустального бокала с минеральной водой, на безымянном пальце поблескивало тонкое обручальное кольцо. Его собеседник был лет на десять старше и весил килограммов на пятнадцать-двадцать больше — не за счет жира, хотя между полами расстегнутого пиджака модного пару сезонов назад цвета «электрик» уже проглядывала предательская округлость, — а за счет богатырского роста и ширины плеч, которым мог бы позавидовать любой атлет. Ворот белой рубашки тоже был расстегнут, и в глубоком вырезе виднелся повязанный с артистической небрежностью шейный платок. Правильность черт, свойственная его визави, была присуща его лицу в еще большей мере; производимое этим твердым, мужественным лицом впечатление силы и неотразимого обаяния подчеркивалось и укреплялось богатой, густой шевелюрой. Впечатляющая наружность была для своего обладателя как благословением (ибо кто же откажется от внешности покорителя женских сердец?), так и проклятием, с которым ему приходилось неустанно бороться на протяжении последних тридцати лет. По роду своей деятельности человек в пиджаке цвета «электрик» часто имел дело с чиновниками самого разного уровня, а чиновники все как один привыкли смотреть на людей сверху вниз, с чувством собственного превосходства. Когда же это им не удавалось (а в случае с Павлом Григорьевичем Скороходом это мало кому удавалось), они обижались, как капризные дети, раздражались, а раздражившись, начинали ставить палки в колеса даже там, где это казалось невозможным. Да и как не раздражаться, когда явившийся в кабинет проситель (а все, кто заходит в кабинет даже самого мелкого чинуши, помимо его начальства и коллег, автоматически оказываются в унизительной роли просителя) буквально во всем превосходит тебя настолько, что это с первого взгляда становится ясно и тебе, и ему, и, что хуже всего, даже твоей секретарше? Прекрасно это зная, Павел Григорьевич Скороход при общении с чиновниками старался держаться с почтением и всякий раз включал на полную катушку присущее ему обаяние. С чиновниками-женщинами это чаще всего срабатывало; с мужчинами было сложнее, и, когда обаяние оказывалось бессильным, приходилось прибегать к помощи денег, которых Павел Григорьевич за свою жизнь успел заработать (именно заработать, хотя некоторым больше нравился глагол «наворовать») преизрядное количество. Сегодня Павлу Григорьевичу приходилось туго. Волей злого случая очутившись в очень непростой ситуации, он был вынужден униженно просить и оправдываться. Собеседник же, точно зная, что деваться тому некуда, внутренне торжествовал. Надетая на лицо бесстрастная маска не могла обмануть проницательного Скорохода: он видел сидевшую перед ним шестерку в дорогом костюме насквозь и хорошо осознавал, что собеседник не испытывает по поводу услышанного ничего, кроме самого глубокого злорадства. Вообще, разговор был пустопорожний. Все, что Павел Григорьевич Скороход мог сказать по поводу вчерашнего инцидента, уже было известно хозяевам человека в темных очках — может быть, в самых общих чертах, а может быть, и в таких подробностях, которых самому Павлу Григорьевичу не суждено узнать до самой своей смерти. И решение по этому вопросу было принято задолго до их встречи, и принимал его, конечно же, кто-то другой, а вовсе не этот старший помощник младшего холуя. Так что происходившая в данный момент встреча была лишь частью бессмысленного ритуала, и заменить ее мог один-единственный короткий звонок по телефону… — Надеюсь, вы шутите, — после долгой паузы произнес чиновник. Сказано это было без какой-либо интонации, словно со Скороходом разговаривал не человек, а недурно запрограммированный и замаскированный под человека робот из фантастического кинофильма. Павел Григорьевич вздохнул. Его собственные солнцезащитные очки, радужные «хамелеоны» в тонкой золотой оправе, лежали перед ним на столе. Это был обдуманный жест, как бы говоривший собеседнику, что в отличие от него Павлу Григорьевичу нечего скрывать: не веришь — посмотри в глаза, которые, как известно, являются зеркалом души. — Пошутить я люблю, — признался он, — но, боюсь, наши общие знакомые вряд ли способны по достоинству оценить такой юмор. — Достойная оценка подобного юмора вряд ли придется по нраву шутнику, — заметил чиновник. Темные линзы его очков были направлены куда-то поверх плеча Павла Григорьевича, и Скороход видел в них уменьшенное, искаженное отражение плывущего по реке прогулочного теплохода и возвышающейся на противоположном берегу древней цитадели русских самодержцев. — Именно это я и хотел сказать, — смиренно согласился он, борясь с сюрреалистическим ощущением, будто с ним говорит не живой человек, а некое материализованное воплощение заключенного в кирпичных стенах, не слишком доброго духа. — Что именно вы хотели сказать, не столь важно, — бесстрастно заметил чиновник, имени которого Павел Григорьевич не знал и не хотел знать. — Важно другое: что вы намерены делать? Ведь что-то предпринять, согласитесь, необходимо. Это понятно всем, и, если вы не начнете шевелиться в самое ближайшее время, за вас это сделает кто-то другой.