* * * Иван Алексеевич действовал не раздумывая, по старой армейской привычке, полностью полагаясь на рефлексы. Думать надо на стадии планирования операции — неважно, командуешь ты военным округом, дивизией, группой из трех человек или одним собой. А когда доходит до горячего дела, думать некогда — надо быстренько соображать и еще быстрее действовать. Передышка кончилась; черные сделали неожиданный ход, атаковав белого ферзя десятком пешек и двумя слонами, один из которых к тому же оказался ярко выраженным душманом — не узбеком и не таджиком, и, уж конечно, не афганцем, но явным, природным мусульманином с широкой плоской мордой и раскосыми азиатскими гляделками. Пробираясь через заросли ольхи и орешника к задам своего участка, Твердохлебов дивился тому, как быстро противник отреагировал на сделанный им позавчера ход. Он-то был уверен, что найти его невозможно. Что может быть неприметнее мотоциклиста с удочкой в чехле? Только мотоциклист без удочки… Да еще в такой дождь! Тот факт, что его атаковали не бандиты из казино, а милиция, неприятно удивил Ивана Алексеевича. Книги, которые он читал, утверждали (и жизненный опыт, к слову, этого утверждения не опровергал), что самостоятельно, без посторонней помощи, российские менты не способны отыскать даже собственные подштанники. А если ненароком и найдут, можно не сомневаться, что им либо хорошо за это заплатили, либо основательно припугнули — словом, дали стимул. Стимулировать их в данном случае могли только хозяева казино, то есть отпетое ворье, бандиты, гангстеры, место которым за решеткой, а еще лучше — на кладбище. А раз так, милицейская форма суть не что иное, как маскировка, к которой прибег хитрый, коварный враг. Потому что милиционер, работающий на бандитов, — это уже не милиционер, а уголовник в погонах. Разобравшись в этом сложном вопросе, Иван Алексеевич почувствовал спокойную уверенность. Все снова было, как на войне: свои по одну сторону, чужие — по другую. Противник превосходящими силами захватил временно оставленный без охраны объект, и теперь следовало решить, что с этим делать. Окажись под рукой у майора Твердохлебова хотя бы пяток ребят, он выбил бы этих пятнистых жаб из дома и занял оборону. Да что пяток! Хватило бы и одного Сереги Сухова, чтобы эти клоуны в трикотажных масках полетели отсюда вверх тормашками! Однако ничего легкого эта война, как и любая другая, ему не сулила. Наступать было невозможно — одному и без оружия против полутора десятков вооруженных профессионалов, — но и отступать Твердохлебов не мог. Без денег, без приличной одежды, в камуфляже и резиновых сапогах — ну куда ты станешь отступать? Если эти жабы нашли дачу, то городская квартира, надо полагать, уже давно у них под колпаком. Черт, как же они ухитрились его найти, да еще так скоро? Кроме всего прочего, спасаться бегством, ничего не оставив противнику на память о себе, было не в правилах командира десантно-штурмового батальона Твердохлебова. Время в индивидуальной Вселенной майора Твердохлебова остановилось в тот самый миг, когда мощный взрыв сбросил его с лобовой брони бронетранспортера. Майор увяз где-то во второй половине восьмидесятых и окаменел там, как муха в куске янтаря. Контузия, неприятие того, что творилось в стране на рубеже восьмидесятых и девяностых, и вызванное всем этим нервное расстройство возвели вокруг частного мироздания Ивана Алексеевича стены, которым позавидовала бы любая цитадель Средневековья. Поэтому суетная современная жизнь обтекала его с двух сторон, как быстрая река, бурля и пенясь, обтекает торчащий на самой стремнине валун, не оставляя на его гладкой поверхности видимых следов. Он совершенно искренне полагал, что его дом — его крепость, что смелого пуля боится, что у всех без исключения сотрудников правоохранительных органов обе ноги левые и что его архаичный красный мотоцикл служит наилучшей гарантией полной незаметности. А когда жизнь, в течение которой он столь опрометчиво вмешался, без видимых усилий вышибла ворота возведенной им цитадели и ворвалась внутрь, топча коваными сапогами хрупкие цветы иллюзий, Твердохлебов отступил на заранее подготовленные, тщательно укрепленные позиции и занял круговую оборону. Связь с действительностью временно прервалась; пенсионер, проводящий свои дни за возделыванием огорода, собиранием грибов и чтением третьесортных боевиков, не прекратил свое существование — он просто взял небольшой тайм-аут, а его место занял матерый, опытный профессионал-десантник. Выйдя на исходную позицию, он в последний раз проверил снаряжение и очень удивился, обнаружив у себя в руке плетеное лукошко с грибами. Пожав плечами, он отбросил этот посторонний предмет. Лукошко покатилось по склону, подпрыгивая и щедро разбрасывая рыжие лисички и разноцветные сыроежки, а потом застряло в кусте орешника. Противник хозяйничал на даче, как у себя дома. Видимо, те, кто возглавлял этот налет, пришли к выводу, что Твердохлебов давным-давно дал тягу куда-нибудь за Уральский хребет. А почему, собственно, он этого до сих пор не сделал? — промелькнул где-то на заднем плане сознания вопрос. В сущности, это было уже неважно: что сделано, то сделано и не может быть переделано. Важно было другое: приписав Ивану Алексеевичу разумный поступок, которого тот по неизвестной ему самому причине не совершил, противник расслабился. На глазах у майора сидевшие в засаде омоновцы начали покидать позиции и лениво стягиваться к дому. Некоторые закуривали прямо на ходу, небрежно прижимая автоматы локтями к твердым из-за бронежилетов бокам. Один, сказав что-то находившемуся ближе всех коллеге, свернул к нужнику, за которым притаился Твердохлебов. Дымящаяся сигарета торчала из круглого отверстия трикотажной маски; в двух других отверстиях поблескивали глаза, без определенной цели шарившие по сторонам. Омоновец вошел в нужник и встал, широко расставив ноги, спиной к открытой настежь двери. Поза у него была очень характерная, и верно: вскоре послышался плеск мощной струи и долгий, раскатистый треск, с которым простодушный воин выпустил на волю излишки газа. Иван Алексеевич великодушно позволил ему справить нужду и застегнуть штаны, после чего точно и сильно ударил ребром ладони по белевшей между воротником и краем трикотажной маски полоске незагорелой кожи. Омоновец крякнул и начал валиться головой вперед, норовя проломить ею заднюю стенку сортира. Твердохлебов подхватил его, развернул лицом к себе и аккуратно усадил на пол. Пол был обильно залит мочой, что сулило омоновцу дополнительные неприятные ощущения после того, как он придет в себя, но майора это ничуть не беспокоило: кто ж виноват, что он не способен попасть струей в дырку? Если стреляет он так же метко, как мочится, ему самое место не в ОМОНе, а в богадельне… Тупоносый милицейский автомат, пистолет Макарова, вороненые наручники, электрошокер и баллончик со слезоточивым газом в два счета поменяли хозяев. В заднем кармане серых камуфляжных штанов обнаружился бумажник с приличной по меркам пенсионера Твердохлебова суммой в рублях и даже, черт возьми, в иностранной валюте. Это было неудивительно. Книги, которые читал на досуге Иван Алексеевич, не лгали, по крайней мере, в одном: нет такого запретного плода, от которого не вкусили бы сотрудники российских правоохранительных органов. Напоследок, просто чтобы противник лучше представлял себе, с кем имеет дело, Иван Алексеевич нашел во внутреннем кармане поверженного российского Голиафа служебное удостоверение, развернул его и аккуратно пригвоздил к дощатой стенке нужника тем самым перочинным ножиком, с которым ходил за грибами. Когда он уходил, его наконец заметили. Кто-то заверещал, как недорезанный, требуя, чтобы он остановился; вслед за дурацким предупреждением прозвучал выстрел — естественно, в воздух. Иван Алексеевич лишь иронически усмехнулся: противнику было угодно зачем-то соблюдать видимость приличий и правил. Что ж, в добрый час! На войне стреляют без предупреждения, и чем позднее противник усвоит эту простую истину, тем больший урон успеет нанести ему одинокий белый ферзь. Вырвавшись из колючих объятий разросшейся на пустующем участке облепихи, майор Твердохлебов в два прыжка пересек открытое пространство дороги, взбежал наверх по косогору и почти беззвучно растворился в зарослях молодого березняка, заполонивших обширное пространство, некогда являвшееся стадионом пионерского лагеря «Журавушка». Глава 5 Благодаря мстительному упрямству майора Свинцова Климу Неверову пришлось заново, и притом в одиночку, проделывать работу, которую до него столь блестяще провели оперативники убойного отдела. На телефонные звонки Свинцов не отвечал, и это было вполне объяснимо: наступил уикенд, и истомленный непосильным трудом майор, скорее всего, просто отключил тот из своих мобильных телефонов, которым пользовался по служебной надобности. Посему ни имен свидетелей, ни номера замеченного на местах обоих преступлений мотоцикла Неверов не получил, в результате чего был вынужден почти до утра просидеть за компьютером, сначала разыскивая в базе данных ГИБДД владельцев мотоциклов «Ява-350», а затем сопоставляя добытую информацию со сведениями, извлеченными из других баз данных — увы, далеко не полных, хотя компьютеризация в Москве длилась не первый десяток лет и зашла уже довольно далеко. Результатом этого ночного бдения стал список из четырех имен людей, которых следовало проверить на предмет их участия в недавнем налете. Откровенно говоря, Клим не ожидал, что владельцев мотоциклов «Ява» в Москве окажется так много; впрочем, у него была надежда, что из всех этих древних драндулетов на ходу по сей день остается только один, от силы два. Он собирался встать часиков в семь, но организм оказался хитрее. Организм поздно лег спать и хотел выспаться; кроме того, организму было доподлинно известно, что наступившая суббота у большинства нормальных россиян считается выходным днем, и он решил для разнообразия присоединиться к их сплоченным рядам. В итоге, когда Неверов наконец продрал заспанные глаза и, зевая и волоча ноги в домашних шлепанцах, побрел на кухню заваривать кофе, было уже начало двенадцатого. В то самое время, когда агент Неверов из подразделения «Слепой», сидя на разоренной постели, натягивал спортивные штаны и нашаривал босой ногой завалившийся под кровать шлепанец, на обочине лесной дороги, проходившей мимо заброшенного пионерского лагеря с ласковым названием «Журавушка», закончился инструктаж. Две команды игроков в пейнтбол выстроились в одну шеренгу; от правого фланга до середины строй пестрел коричнево-зеленым армейским камуфляжем, от середины до левого фланга — черно-серым милицейским. Черные маски с прозрачными плексигласовыми забралами были одинаково сдвинуты назад и вверх, на лоб; похожие на короткие спецназовские автоматы маркеры пребывали в полной боевой готовности: расположенные сверху ствольных коробок толстые пластиковые улитки магазинов заполнены шариками с краской, в баллоны, по совместительству играющие роль прикладов, закачан сжатый газ, красные кнопки предохранителей сдвинуты в положение для стрельбы. — Повторяю последний раз, — прохаживаясь перед строем, унтер-офицерским голосом вещал мордатый рыжий инструктор, он же владелец этого недавно вошедшего в моду увеселения. — Маски не поднимать ни в коем случае! Оболочки шариков желатиновые, краситель внутри пищевой, но, если эта хреновина попадет в глаз, придется вставлять стеклянный. Дамочка, я к вам обращаюсь! Глазки будете строить потом. А если не послушаете, что я говорю, то и строить будет нечего… Лена Кузина, к которой был обращен этот грубый окрик, поспешно придала лицу сильно утрированное, почти карикатурное выражение тупого послушания и вытянулась по стойке «смирно». Когда удовлетворенный инструктор отвел взгляд, она снова повернула голову к мужу и показала ему язык. — Наблюдатели, развести команды на исходные позиции! — генеральским голосом скомандовал рыжий хозяин балагана. — Начинать по моей команде! — Я тебя убью, Кузин, — пообещала Лена своему горячо любимому супругу. — Готовься к смерти, негодяй! — Это мы еще посмотрим, — уклончиво возразил муж. Андрей Кузин был старше жены на десять лет. Это был высокий, почти двухметровый, заметно погрузневший и обрюзгший от хорошего питания и сидячего образа жизни блондин с простоватым рыхлым лицом, которое могло принадлежать мелкому чиновнику районной управы или склонному к злоупотреблению спиртным грузчику из гастронома. Кузин не являлся ни тем, ни другим; он был грамотным, умным, а главное, удачливым адвокатом, который в свои тридцать четыре года уже приобрел некоторую известность и мало-помалу входил в моду у нуворишей, что в не столь отдаленном будущем сулило ему, а значит и его жене, неисчислимые материальные блага. Наличие же материальных благ открывает широчайший доступ к благам духовным, и это обстоятельство, по мнению Андрея Кузина, ставило жирную точку в старом как мир споре о том, что первично: материя или сознание. Такое плебейское, а главное, сопряженное с физическими нагрузками развлечение, как пейнтбол, адвоката Кузина нисколечко не прельщало. С куда большим удовольствием он отправился бы в консерваторию или, скажем, в казино. Но Лена буквально бредила этим самым пейнтболом с тех пор, как увидела передачу о нем по телевизору, и Кузину пришлось уступить. Попытка отправить жену веселиться в одиночестве с треском провалилась, и теперь Андрей Ильич Кузин, модный дорогой адвокат, стоял, как во время срочной службы, в строю с дурацкой пневматической пукалкой наперевес, в дурацком сером камуфляже и еще более дурацком слюнявчике, который рыжий инструктор именовал бронежилетом, со сдвинутой на лоб дурацкой маской, поролоновый уплотнитель которой, несомненно, был насквозь пропитан чужим потом. Испытываемая им по поводу маски, а также выданных перчаток гадливость в равных пропорциях смешивалась с раздражением, которое вызывал у него надутый рыжий индюк, именовавший себя инструктором. Этот тип людей Андрей Ильич знал и люто ненавидел еще со времен армейской службы. После армии он с ними почти не сталкивался, и вот, извольте видеть, стоит дурак дураком в пятнистом клоунском наряде и покорно, а главное, за свои же деньги слушает изрыгаемые этим болваном пошлости! Строй распался. Напоследок подмигнув мужу и еще раз продемонстрировав ему кончик острого розового язычка, Лена Кузина сняла и спрятала за пазуху очки, после чего опустила на лицо маску. Мир перед глазами сразу сделался размытым и нечетким. Лена с детства страдала близорукостью, но не сомневалась, что без труда опознает мужа, несмотря на серый камуфляж и маску: его внушительная фигура возвышалась над строем игроков, как одинокое дерево над зарослью каких-нибудь кустов. Пусть только господин адвокат попадет ей на мушку! Уж она его разрисует, да так, что никакому Пикассо и во сне не снилось! На ходу обсуждая стратегию и тактику предстоящего боя, команды разошлись на исходные позиции. «Зеленые» рассредоточились по пустым, засыпанным обвалившейся штукатуркой, осколками отбитой кафельной плитки и лесным мусором комнатам и коридорам двухэтажного корпуса, что стоял в глубине лагеря. «Серые» оттянулись к окраине дачного поселка, откуда должны были повести наступление с целью ворваться в здание и захватить оберегаемый «зелеными» флаг. Флаг представлял собой махровое, изрядно вылинявшее от частых стирок, помятое бордовое полотенце, в числе прочего снаряжения предоставленное инструктором. Заняв отведенную ей позицию у широкого, во всю стену, окна, из которого хозяйственные дачники давно вынули не только стекла, но и раму, Лена с любопытством огляделась по сторонам. Она выросла в интеллигентной, недурно обеспеченной семье, так что картина полного и окончательного запустения, которую являл собой лагерь, была ей в новинку. Со второго этажа открывался вид на поросшую березами и соснами, уже основательно заполоненную кустарником территорию. В высокой траве еще угадывались очертания дорожек и каких-то площадок; справа виднелся возведенный не без сдержанной помпезности, свойственной архитектуре семидесятых годов, корпус, в котором, судя по некоторым признакам, некогда размещались столовая, просторный актовый зал и, наверное, помещения администрации. Крошащиеся пологие ступени крыльца были густо засыпаны лесным мусором, у широкого парадного входа, взломав бетон, поднялась молодая березка. Плавно закругляющаяся стена была декорирована мощными вертикальными выступами, похожими на планки жалюзи или решетку какого-нибудь гигантского воздухозаборника; все вместе это напоминало не то декорацию к фильму ужасов, не то фрагмент компьютерной игры, герой которой то и дело забредает в такие вот некогда помпезные, а ныне заброшенные, медленно разрушающиеся и, естественно, населенные недремлющим злом сооружения. Осмотрев комнату, Лена заметила, что обвалившийся со стен и залетевший снаружи через пустой оконный проем мусор аккуратно сметен в углы — сметен, надо полагать, рыжим инструктором, позаботившимся о том, чтобы клиенты не переломали себе ноги и, боже сохрани, не порезались каким-нибудь битым стеклом. Среди мусора яркими пятнышками выделялись шарики с краской — как лопнувшие, пустые, так и целехонькие, не то пролетевшие мимо цели, не то попавшие в нее уже на излете и оставшиеся невредимыми. Пройдясь по периметру комнаты, она набрала пять штук, открыла крышку пластикового магазина своего маркера и с лукавой улыбкой высыпала шарики туда. Теперь вместо положенных ста зарядов у нее было сто пять — пусть небольшое, но все-таки преимущество в предстоящей схватке. Невидимый Лене инструктор противным, казарменным голосом заорал: «Начали!» Занимая позицию у окна — корпус под прикрытием стены, левый глаз и ствол маркера снаружи, — она услышала звук, похожий на выстрел. Лена прицелилась в ближайшие кусты, но тут же опустила маркер: «серые», если они не ловчили и честно соблюдали правила игры, просто не могли добраться сюда так скоро. Вероятнее всего, это инструктор подал сигнал, пальнув в ближайшее дерево из запасного маркера… — Что там шутить? Пожалуй, к бою. Уж мы пойдем ломить стеною… — торжественно продекламировала Лена и умолкла, засомневавшись, как там было у Михаила Юрьевича: «шутить» или «хитрить»? Как было у Михаила Юрьевича, она так и не вспомнила: «Бородино» проходили в школе, и притом не в старших классах, и было это давненько — конечно, не так давно, как само Бородинское сражение, но тоже очень, очень давно. Вздохнув по поводу скоротечности времени (взрослой она начала себя считать уже в пятнадцать лет, а к двадцати четырем приобрела манеру прилюдно и не без кокетства именовать себя старухой и даже старой перечницей), Лена Кузина выставила в окно толстый ствол пневматического маркера и стала поверх него обозревать окрестности. Ее законный и горячо любимый супруг, входящий в моду у нуворишей адвокат Андрей Кузин в это время шел в наступление. Наступление началось из густых зарослей крапивы и бузины, что буйно зеленели на стихийной свалке твердых бытовых отходов, раскинувшейся за проволочной оградой дачного кооператива. Когда был дан сигнал, команда сразу рассредоточилась, так что Андрей Ильич теперь не видел ни соседа справа, ни соседа слева. Соседи были нужны ему столько же, сколько и само наступление, и его конечная цель в виде старого махрового полотенца, то есть совершенно не нужны. Но пережидать военные действия среди куч гниющего мусора, битого стекла и драного полиэтилена не хотелось, и адвокат Кузин неторопливо двинулся вперед, небрежно сунув под мышку дурацкий маркер и беспечно сдвинув назад дурацкую маску. Когда вместо чахлых от недостатка солнечного света елей и серого ковра мертвой хвои под ногами вокруг него раскинулась светлая березовая роща, адвокат Кузин остановился, с кряхтением растянулся в высокой траве, снял маску и перчатки, выковырял из-под непромокаемой камуфляжной куртки пачку дорогих сигарет и закурил, лениво пуская дым в голубевшее сквозь кроны берез и сосен безоблачное небо. Его слегка беспокоило то обстоятельство, что Лена может огорчиться, если ей не удастся выполнить свою шутливую угрозу «застрелить» мужа. Впрочем, очки под маску не наденешь, а без очков она видит немногим лучше крота. А значит… Андрей Ильич поднял крышку пластмассового рожка и выкатил оттуда два перламутрово-оранжевых шарика. Один шарик он раздавил у себя на груди, а другой (с особенным удовольствием) — на плексигласовом забрале лежавшей в траве маски. Совершив таким образом что-то вроде символического самоубийства, адвокат Кузин вытер ладонь о штаны, закурил новую сигарету, устроился поудобнее и стал ждать, когда кончится эта унылая бодяга. Во всю мощь своих легких проорав: «Начали!» — рыжий инструктор длинно сплюнул в траву и, на ходу вынимая из кармана сигареты, двинулся к своей машине. В это время где-то в той стороне, куда пять минут назад удалились «серые», хлопнул одиночный выстрел. «Развлекаются, уроды, — подумал инструктор, решивший, что кто-то из «серых» захотел опробовать новое для себя оружие, пальнув в дерево, а то и в товарища по команде. — Господи, твоя воля! Всегда одно и то же…» Впрочем, выстрел был не совсем такой, как из маркера, а точнее, совсем не такой. Пожалуй, это были не «серые», а кто-то из дачников. Перепился по случаю всенародного праздника и пускает петарды. А праздник известный, тот самый, который в России справляют каждый божий день, — двухсотлетие граненого стакана… Эх, народ!.. Говно народ, что и говорить. Какой народ, такое и правительство, а какое правительство, такая и жизнь. Его потрепанный синий пикап производства Ижевского автомобильного завода стоял немного в стороне от сверкающих разноцветным лаком иномарок клиентов. Задняя дверь кузова была распахнута, рядом на траве красовался расстеленный брезент, а у заднего борта машины лежал на боку черный баллон со сжатым газом. Инструктор подумал, не убрать ли баллон в машину, но решил повременить. Маркеры были уже старые, некоторые потихонечку стравливали газ, и бывало, что в разгар «перестрелки» к нему подходили недовольные клиенты с претензиями: дескать, что такое — шариков еще навалом, а ружье не стреляет? Тогда резервуары их маркеров приходилось заполнять снова, и делать это надо было быстро — разгоряченные азартом потешной перестрелки клиенты спешили, как пилоты «Формулы 1» во время призовой гонки. Клиентов рыжий инструктор глубоко презирал — всех скопом, независимо от пола, возраста и общественного положения, — но они оплачивали его счета, и им приходилось угождать. Пока он стоял на обочине, дымя сигаретой и разглядывая баллон, позади него зашуршала под чьими-то торопливыми шагами высокая трава. Обернувшись через плечо, инструктор увидел быстро приближающегося к нему человека в зеленом армейском камуфляже и со стволом под мышкой. — Ну, что случилось? — раздраженно спросил он. — Ты зачем маску снял? Я же предупреждал… Он замолчал, только теперь разглядев, что предмет, поначалу принятый им за пневматический маркер для игры в пейнтбол, на деле является укороченным автоматом Калашникова, какими пользуются милиционеры и танкисты. Да и физиономию человека в камуфляже он, пожалуй, видел впервые в жизни. Какой-нибудь одичавший мент? Охранник дачного кооператива? Хорош охранничек, с таким-то стволом… Учения, что ли, тут проводят? Так ведь без погон и, главное, в резиновых, мать его, сапогах… Все эти бесполезные мысли вихрем пронеслись через сознание инструктора, а в следующее мгновение Иван Алексеевич Твердохлебов коротко, без замаха, ткнул его кулаком в подбородок. Забросив безвольно обмякшее тело в джинсах и белой футболке в открытый кузов пикапа, майор запрыгнул следом и прикрыл за собой дверь. Время близилось к полудню, солнце все сильнее пригревало с безоблачного неба, и лежать на припеке в натянутом поверх одежды плотном и невентилируемом камуфляже становилось по-настоящему жарко. Поэтому, докурив сигарету и ввинтив окурок глубоко в рыхлую, еще не до конца просохшую после недавнего ливня лесную почву, адвокат Андрей Ильич Кузин лениво приподнялся, прихватил с земли черную пластиковую маску с испачканным оранжевой краской лицевым щитком и уже успевший осточертеть пневматический маркер и, не давая себе труда разогнуться до конца, на получетве-реньках, как большой примат, все еще раздумывающий, освоить ему прямохождение или махнуть на эту глупую затею одной из своих четырех рук, перебрался в тень какого-то наполовину разобранного предприимчивыми дачниками кирпичного сарайчика. «Перебазировался», — вспомнив рыжего инструктора, иронически подумал он и полез за новой сигаретой. Оплата этого сомнительного увеселения была почасовой, но Кузин, как человек разумный и повидавший виды, сомневался, что, начавшись, так называемая перестрелка продлится больше пятнадцати, от силы двадцати минут. Мимо него, по пояс заслоненный кустами, с тяжким топотом целеустремленно пробежал в сторону лагеря какой-то здоровяк в сером камуфляже и черной маске. Он бежал, как солдат в атаку, выставив перед собой маркер. Во всяком случае, Андрей Ильич решил, что это был именно маркер, потому что — ну а что еще это могло быть? Кто-то из «серых», как и он, отстал от своих «товарищей по оружию» и теперь торопился их нагнать, боясь пропустить самое интересное. Правда, Кузин не помнил, чтобы в их команде водились особи, не уступающие, а может быть, даже и превосходящие габаритами его самого. А впрочем, во время так называемого построения он не особенно смотрел по сторонам, да и зрение, признаться, было у него немногим лучше, чем у жены. Посему, пропустив мимо себя рвущегося в бой здоровяка в сером милицейском камуфляже, адвокат Кузин спокойно закурил тонкую дамскую сигарету. Сигареты эти он курил, чтобы поглощать меньше никотина и смол, превосходно понимая при этом, что обманывает сам себя: конечно, вредных веществ в этих тонюсеньких соломинках было меньше, чем в обычных сигаретах, зато и выкуривал он их втрое больше. Ну и что с того? Он не бедствовал и мог себе это позволить, зато так получалось… гм… ну да, а что такого? — так получалось намного изящнее. Пока адвокат Кузин изящно курил, привалившись лопатками к шершавой стене полуразобранного кирпичного сарайчика, его жена Лена несла вахту у окна второго этажа здания, некогда именовавшегося спальным корпусом номер три. Пару раз ей почудились мелькнувшие среди белых березовых стволов пятнистые серые тени, но она не стреляла: во-первых, наступавшие находились еще далековато для прицельной стрельбы, а во-вторых, она не хотела прежде времени выдавать свою позицию. А то, чего доброго, ее могли вывести из игры раньше, чем она пометит маркером Андрюшку! Потом в поле ее зрения появилась громоздкая фигура в сером камуфляже, крадучись, от дерева к дереву, двигавшаяся прямо на нее. Судя по габаритам, это как раз и был господин адвокат. Зная отношение мужа к своей затее с пейнтболом, Лена слегка удивилась: она никак не ожидала, что этот сибарит и задавака станет играть всерьез, изображая из себя уморительную помесь Рембо и Моби Дика. — А ты азартен, Парамоша, — цитируя другого классика, с улыбкой сказала она и взяла на мушку мелькающую внизу, видную как на ладони восьмипудовую фигуру. Маркер громко хлопнул, выбросив из широкого дула белесый дымок, и на черной штуковине, представлявшей собой кусок обшитой плотной тканью клеенки, которую рыжий инструктор с уморительной серьезностью называл бронежилетом, возникло хорошо заметное даже на приличном расстоянии ярко-желтое пятно. — Умри, бледнолицый, — сказала Лена, корректируя прицел. Говорила она негромко, а пластиковая маска окончательно заглушила ее слова, так что подстреленный «бледнолицый» ее не услышал. Впрочем, даже если бы Лена Кузина кричала во весь голос, это вряд ли могло бы хоть что-то изменить: рефлексы работают быстрее разума, на то они и рефлексы. Старшина ОМОНа Гавриленко был опытным и, главное, сообразительным бойцом. Он мигом смекнул, куда может направиться сбежавший вооруженный преступник, и, вместо того чтобы гнаться за ним по пятам, как все, побежал наперерез, топча какие-то грядки, перепрыгивая через заборы и проходя сквозь них, как танк, там, где не мог или просто не успевал перепрыгнуть. Развитое чутье охотника, а может быть, просто счастливое стечение обстоятельств вывело его прямиком к открытой калитке в проволочной ограде дачного кооператива. Старшина проскочил превращенный в помойку участок елового леса и очутился в березовой роще, что произрастала на территории заброшенного пионерского лагеря. Справа, призрачно белея среди кустов, мелькнул какой-то сложенный из силикатного кирпича сарайчик, а впереди замаячили двухэтажные лагерные корпуса. Это было идеальное место для засады, и, памятуя о том, что преступник отныне располагает целым арсеналом, Гавриленко сбавил ход и пошел осторожнее, стараясь держаться под прикрытием деревьев. Увы, это ему не помогло — его заметили, а заметив, не замедлили открыть огонь. Старшина услышал громкий, резкий хлопок, и сейчас же что-то несильно, но ощутимо толкнулось в бронежилет. Звук не был похож на выстрел из автомата; старшина решил, что преступник воспользовался пистолетом. Он служил в ОМОНе уже четыре года, но в него еще ни разу не попадали из пистолета, и, ощутив легкий, безболезненный толчок в ребра, Гавриленко удивился прочности стандартного милицейского бронежилета. Повернув голову на звук, он мигом засек в одном из пустых оконных проемов второго этажа фигуру человека, одетого именно так, как был одет сбежавший преступник, — в зеленый армейский камуфляж, который нынче можно купить на любом углу. Человек целился из автомата — целился, разумеется, не в папу римского и не в Александра Сергеевича Пушкина, а точнехонько в старшину Гавриленко. Отлично зная, что против автоматной пули легкому «бронику» не устоять, старшина рефлекторно вскинул автомат и нажал на спуск. «Калаш» зло забился у него в руках, оконный проем вспенился известковой пылью, во все стороны полетели осколки кирпича, завизжали рикошеты. Пятнистая зелено-коричневая фигура в окне исчезла. Нырнув под прикрытие толстой старой березы, Гавриленко увидел у себя на бронежилете какое-то влажное ярко-желтое пятно, но, занятый куда более важными делами, почти не обратил внимания на этот мелкий непорядок в своем гардеробе. Держа в правой руке наведенный на окна спального корпуса номер три автомат, левой он потянулся за рацией, и вдруг казавшийся пустынным лагерь ожил, будто по мановению волшебной палочки. Чуть ли не в каждом окне появилась обряженная в армейский камуфляж фигура; из-за кустов и из канав, заставив старшину усомниться в своем психическом здоровье, полезли какие-то типы — тоже в камуфляже, но уже в сером, и в диковинных черных шлемах с прозрачными забралами. Автоматы у них были какие-то диковинные, никогда прежде старшиной Гавриленко не виданные. «Спецназ ФСБ», — подумал старшина, на всякий случай бросая оружие на землю и поднимая над головой руки. — Ты что, мужик, охренел?!! — чуть ли не хором заорали на него со всех сторон. — Да за такие фокусы убивать надо! Через короткий промежуток времени, заполненный криками, размахиванием руками и взаимными угрозами, старшина немного пришел в себя, разобрался в обстановке и обнаружил, что стал жертвой дурацкого недоразумения. Людей в камуфляже оказалось не так много, как ему почудилось с перепугу, — человек девять или десять, никак не больше, — и вооружены они были вовсе не автоматами, а пневматическими маркерами для игры в пейнтбол. Именно из такого маркера кто-то из них и подстрелил старшину, о чем красноречиво свидетельствовало ярко-желтое пятно на его бронежилете. Консистенцией оно сильно напоминало сперму, и брезгливый старшина тайком порадовался, когда один из игроков объяснил ему, что краситель пищевой и что пятно без труда можно удалить обычной мокрой тряпкой. За всем этим шумом и гамом никто не обратил внимания на донесшийся со стороны дороги звук отъезжающего автомобиля. К тому моменту, как недоразумение более или менее разъяснилось, на место событий прибыли остальные участники неудачного захвата во главе с майором Свином и капитаном Назой. Почти одновременно с ними, лишь чуточку запоздав, явился привлеченный стрельбой адвокат Кузин. Участникам несостоявшейся игры бросились в глаза пятна краски на его бронежилете и плексигласовом забрале шлема, происхождение которых с учетом обстоятельств представлялось загадочным. Впрочем, расспросить модного адвоката по этому поводу никто не успел — он перехватил инициативу, поинтересовавшись, где его жена. Поскольку доблестные «внутренние органы» уже покинули собрание и, растянувшись редкой цепью, прочесывали лагерь, искать ответ на этот вопрос пришлось самим игрокам. Простой пересчет по головам показал, что одного человека в команде «зеленых» действительно не хватает, и было несложно догадаться, что отсутствующим игроком является Лена Кузина. Ее стали звать — сначала вразнобой, а потом и хором, скандируя на весь лес: «Ле-на! Ле-на! Ле-е-ена!!!»