Прочесывание заброшенного пионерского лагеря закончилось быстро, буквально в считаные минуты, когда один из омоновцев, проходя мимо оставленных игроками в пейнтбол на обочине дороги машин, услышал доносившееся из кузова потрепанного ижевского пикапа сдавленное мычание. Заглянув внутрь, боец обнаружил сидящего на голом железном полу человека. Человек был рыжий, мордатый и недурно упитанный, а из одежды имел на себе только несвежие белые трусы, носки с дырками на больших пальцах и вороненые стальные наручники, с помощью которых какой-то злоумышленник ухитрился свернуть его в мудреный крендель. Даже опытному омоновцу стоило немалых трудов распутать этот хитрый узел, не переломав при этом конечности потерпевшему. Разобравшись с наручниками, боец вынул грязную тряпку, которой был заткнут рот пострадавшего, но не услышал ничего, кроме потока маловразумительных непечатных возгласов, жалоб и стонов. Все было ясно, тем более что в плотном ряду поставленных впритирку друг к другу на узком травянистом пятачке иномарок зияла брешь, от которой на дорогу вели две хорошо заметные свежие колеи. Оставалось только объявить план «Перехват» и наблюдать за развитием событий, которые, черт их дери, окончательно вышли из-под контроля. Для этого в первую очередь надлежало выяснить, какую именно машину угнал сбесившийся инвалид. Сделать это было проще простого, ибо хозяин угнанного автомобиля, несомненно, находился среди игроков в пейнтбол, которые все еще бродили по лагерю, хором выкликая какую-то Лену. — Чего они там орут? — хмуро спросил майор Свинцов. — А я знаю? — пожал покатыми плечами капитан Назмутдинов. Старшина Гавриленко благоразумно промолчал, хотя уже начал понимать, какую Лену зовут и почему эта Лена не откликается. Догадка понемногу превращалась в очень неприятную уверенность, но старшина помалкивал в тряпочку, надеясь, что кривая вывезет и что потерявшаяся Лена просто заплутала в лесу. Увы, его надеждам не суждено было оправдаться. Спустя каких-нибудь десять минут старшина Гавриленко стоял в пустом просторном помещении на втором этаже спального корпуса номер три. За исковерканным пулями голым оконным проемом негромко шумели на поднявшемся ветру березы и сосны. Толстый желто-коричневый шмель, деловито гудя, раз за разом тыкался в нагретую солнцем кирпичную стену, на которой, вводя его в заблуждение, красовалось оставшееся от одной из предыдущих игр пятнышко желтой краски. Под окном, на бетонном полу, с которого кто-то заботливо смел куски штукатурки и опавшую листву, лежал человек в коричнево-зеленом армейском камуфляже и черном пластиковом шлеме с прозрачным плексигласовым забралом. Рука в толстой перчатке с поролоновыми вставками еще цеплялась за рукоятку маркера, который вблизи так же мало походил на автомат, как детский водяной пистолет на боевой ствол. Плексигласовое забрало шлема было густо забрызгано красным — увы, не снаружи, а изнутри. Почти по центру прозрачного лицевого щитка виднелось аккуратное круглое отверстие. Судя по его расположению, пульс у лежащего на полу человека можно было не искать. Сам не зная, зачем это делает, майор Свинцов наклонился и снял с головы лежащего простреленный шлем. По грязному бетонному полу рассыпались густые каштановые волосы. Левый глаз, серо-голубой и, как показалось Свинцову, удивленный, был широко открыт. На месте правого зияла кровавая дыра, но, несмотря на это, лицо убитой казалось нереально красивым. — Прямо в глаз, как белку, — констатировал майор и повернулся к старшине Гавриленко, который стоял поодаль, свесив длинные, как у гориллы, руки, и исподлобья наблюдал за его действиями. — Ты что наделал, мудак? — Так, а чего она?.. — с интонацией нашкодившего школяра забормотал громадный омоновец. — Она пальнула, ну, и я… Откуда ж мне знать? Я машинально… — Машинально, — с горечью передразнил майор. — Тоже мне, Шура Балаганов. Чтоб тебе ни дна ни покрышки! Старшина снова что-то забормотал, но Свинцов его уже не слушал. Он испытывал крайне неприятное ощущение стремительного падения в бездонную пропасть. «Вот уж действительно ни дна ни покрышки», — подумал он и, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты. В пустом замусоренном коридоре ему повстречался высокий и грузный человек с рыхлым простоватым лицом — кажется, муж убитой. Он все еще был одет в пятнистый серый камуфляж с оранжевым пятном на груди. — Вы здесь главный? — спросил он и, не дожидаясь утвердительного кивка майора, сообщил: — Мою машину угнали. «Порш-кайенн», внедорожник. Номер я продиктовал вашим людям… А моя жена не нашлась? — Там, — коротко бросил Свинцов, ткнув большим пальцем через плечо, и, обойдя адвоката Кузина, торопливо зашагал к лестнице. * * * Выслушав доклад, излишняя красочность которого говорила о том, что Неверов основательно задет за живое, Федор Филиппович по-новому оценил некоторые изменения во внешности своего лучшего агента. — Развлекаешься? — спросил он, неодобрительно разглядывая свежие ссадины на костяшках пальцев его правой руки. Проследив за направлением генеральского взгляда, Клим с непринужденным видом убрал руку под стол. — Отнюдь, — сказал он, поигрывая пустой кофейной чашкой. — Тоже мне, развлечение. Просто не смог удержаться. Ну и, наверное, не захотел. — Потакать своим желаниям как раз и означает развлекаться, — заметил Потапчук. — Разве нет? Клим невесело улыбнулся и покачал головой. — В чем-то вы, несомненно, правы, — сказал он. — На то я и генерал, — как бы между делом напомнил Федор Филиппович. — Но! — воздев к небу указательный палец, многозначительно провозгласил Неверов. — Если бы я действительно потакал своим желаниям, этот тупой мент уже поменял бы обувку. — То есть?.. — То есть мне стоило большого труда сдержаться и не пристрелить его к чертовой матери. Экая глупая скотина! Взять и в два счета изгадить дело, с которым справился бы и первоклассник! Этот хваленый профессионал Твердохлебов на поверку оказался хрестоматийным валенком! Мотоцикл во дворе, винтовка на чердаке… Просто обернута брезентом и засунута между стропилами. Представляете? Отщелкал, кого требовалось, вернулся домой, почистил оружие, убрал его на место — не в тайник, а вот именно на место, потому что тайником это никак не назовешь, — и живет себе дальше как ни в чем не бывало, словно ничего и не произошло. Грибы собирает. Если бы это стадо баранов явилось к нему на дачу хотя бы получасом позже, они б его взяли тепленьким. А если бы этот дурень в майорских погонах не выпячивался и делал, что приказали, вместо них туда явился бы я и, уж конечно, не упустил бы клиента. — Надеюсь, — сдержанно согласился Федор Филиппович. — Поэтому, — произнес Клим, — мне действительно стоило большого труда удержаться. Я бы, может, и не стерпел, да вдруг подумал: ну, нет, это для него слишком легкий выход. Шлепнешь его, а назавтра на Петровке вывесят фотографию в траурной рамке — дескать, погиб на боевом посту. Да еще и наградят посмертно. Пускай живет. Хотя я бы на его месте, наверно, предпочел, чтобы меня застрелили. — Что так? — с деланым интересом спросил Федор Филиппович. — Думаешь, он знает, что такое угрызения совести? — Ха, совесть! — воскликнул Неверов. — При чем тут какая-то совесть? Угрызать его будет не совесть, а муж убитой. Его зовут Андрей Кузин, и он, чтоб вы знали, адвокат — преуспевающий, с деньгами и связями, с обширной клиентурой, которая на него чуть ли не молится, а главное, очень грамотный. — У-у-у, — протянул генерал, на этот раз совершенно искренне. — Да-а… Вот это незадача! Не ситуация, а страшный сон российского мента. Свидетелей, как я понимаю, толпа, и все будут просто счастливы дать показания против родного столичного ОМОНа. Как говорится, отольются кошке мышкины слезки. М-да… Жалко дурака. Ей-богу, лучше б ты его пристрелил. Того, что его ждет, злейшему врагу не пожелаешь. — Дураков надо не отстреливать, а учить, — возразил Неверов. — Иначе получится, как в песне. Помните, была такая — «Битва с дураками»? — Не помню, — признался Федор Филиппович. — Ну как же! «Друзьям раздайте по ружью, ведь храбрецы средь них найдутся, друзьям раздайте по ружью, и дураки переведутся»… — Ну? И какова мораль сей басни? Неверов ухмыльнулся и торжественно продекламировал: — Когда последний враг упал, труба победу прокричала. И в этот миг я осознал, насколько нас осталось мало… — Да, — уклончиво промолвил генерал, — глубокая мысль. В самом деле, дурак — понятие растяжимое. Так можно всех перестрелять… Вот не знал, что ты увлекаешься подобной музыкой. Мне казалось, что твой конек — классика. — Знать — не значит увлекаться, — возразил Неверов. — И потом, я разносторонний. — И как ты намерен применить свою разносторонность к интересующему нас делу? — осторожно поинтересовался Потапчук. Некоторое время Неверов молчал, глядя поверх оградки летнего кафе на золотящиеся купола и башни Кремля. По странному стечению обстоятельств это было то самое кафе, в котором на днях состоялась историческая встреча владельца сети казино «Бубновый валет» Павла Григорьевича Скорохода с безымянным кремлевским функционером. Правда, столик, за которым сидели Клим и Федор Филиппович, был другой, да и кафе сегодня не пустовало — в нем почти не осталось свободных мест, так что звяканье ножей и вилок, мелодичный перезвон бокалов, обрывки разговоров и чей-то смех вкупе с навязчивой попсовой музыкой, что лилась из подвешенных над стойкой бара колонок, создавали превосходный шумовой фон, гарантировавший конфиденциальность беседы. Немолодая усталая официантка с когда-то очень красивым, а теперь основательно поблекшим и измятым жизнью лицом наконец-то принесла Климу вторую чашку кофе. Генералу достался заказанный им зеленый чай — увы, далеко не высшего качества, о чем уныло свидетельствовал плавающий в чашке бумажный пакетик с заваркой. Перед тем как уйти, официантка забрала со стола испачканную пепельницу и, вынув из кармана передника, поставила на ее место чистую. Клим поблагодарил ее коротким кивком, которого она, похоже, не заметила, и вынул из лежащей на столе пачки сигарету. — Ну, — с видимой неохотой, словно преодолевая довольно сильное внутреннее сопротивление, заговорил он, — приходится признать, что моя попытка вести расследование традиционными методами с треском провалилась. Вернее, ее провалили, но это уже детали. Жаловаться на ментов — то же самое, что пенять на капризы погоды: все тебе сочувствуют, у всех есть что добавить к сказанному тобой, а помочь никто не может, и дела все эти разговоры никоим образом не меняют. — Очень здравая и, я бы даже сказал, зрелая мысль, — с легкой иронией польстил ему Федор Филиппович. — Немного азбучная, но, в конце концов, люди взрослеют по-разному: кто-то раньше, кто-то позже… Клим слегка усмехнулся, отдавая должное этому сомнительному комплименту. Последний прямо указывал на то, что настроение у Федора Филипповича заметно улучшилось, и причиной этого улучшения, несомненно, была вера генерала Потапчука в сообразительность и изворотливость своего подчиненного. Генерал, разумеется, уже понял, что у Клима есть конкретные деловые предложения, и был готов их выслушать. — Твердохлебов сбежал, — констатировал Неверов, — и искать его теперь, полагаю, бесполезно. Будучи психически больным человеком, он многое упустил из виду и едва не попался. Возможно, раздвоение личности у него зашло уже так далеко, что одна половина его сознания не ведает, что творит другая. — Доктор Джекил и мистер Хайд, — подсказал генерал. — Вот именно… Хотя и не совсем так. Светлая сторона сознания доктора Джекила была действительно светлой, а вот о Твердохлебове этого не скажешь. Человек-то он, как я понял, в целом неплохой, но — из песни слова не выкинешь — во-первых, профессиональный душегуб, для которого кровопролитие было работой, а во-вторых, душевнобольной, склонный к внезапным вспышкам неконтролируемого гнева… Хорошенькая картинка, правда? А теперь его спугнули, и, судя по тому цирку, который этот инвалид устроил у себя на даче, он вышел на тропу войны… Все это имело лишь косвенное отношение к делу, но Федор Филиппович слушал не перебивая. Клим хорошо знал то, о чем сейчас говорил, ибо ему довелось испытать все это на собственной шкуре. «Что ж, — с легким цинизмом, который являлся прямым и неизбежным следствием его профессии, подумал генерал Потапчук, — если кто-то и может понять логику психа и предугадать его действия, так только другой псих». — Хотя бы с малой степенью вероятности просчитать наперед поведение такого человека, как Твердохлебов, может лишь тот, кому довелось побывать в его шкуре, — сказал Неверов, не в первый раз заставив генерала заподозрить себя в умении читать мысли. — Так вот, мне кажется, что, пустившись в бега, он далеко не убежал. Он профессиональный солдат, и у него теперь появился противник — не потенциальный, а самый настоящий. Так сказать, кинетический. — Угу, — хмыкнул генерал, — московская милиция. Особенно ОМОН и уголовный розыск. — Ничего подобного, — возразил Клим. — Не надо забывать, с чего все началось. — С нападения на машину казино, — сказал генерал. — Опять мимо, — покачал головой Неверов. — Все началось с попытки высадить жестяной урной для мусора стеклянную дверь упомянутого заведения. Да и тот случай, как мне кажется, был не причиной, а следствием. Но дело не в этом. Дело в том, что началось все именно с казино. Чем-то оно не понравилось нашему пенсионеру, вот он и записался в ворошиловские стрелки. Полагаю, кто-то умело воспользовался его неприязнью к «Бубновому валету» и хорошо погрел на этой неприязни руки, оставив Твердохлебова в одиночку разгребать последствия. Последствия же выразились в налете Свинцова на его дачу. Даже Твердохлебов, уже не первый год живущий в добровольной изоляции, знает, что такое санкция прокурора и ордер на обыск. А поскольку ни того, ни другого у его гостей явно не было, он, конечно, решил, что их нанял Скороход. Логика-то простенькая! Если милиция действует в интересах негодяя, каковым Твердохлебов, несомненно, считает Скорохода, стало быть, это и не милиция вовсе, а шайка переодетых уголовников. И если он, майор Твердохлебов, бьется за правое дело — а он, сами понимаете, уверен в этом на все сто, — то все, кто против него, отпетые негодяи и его заклятые враги. — Ну, допустим, — неохотно согласился утомленный этим экскурсом в психологию Потапчук. — Но с чего ты взял, что это еще не конец? Может быть, твой стрелок давно уж на полпути к Тихому океану… — Не думаю, — уверенно возразил Неверов. — Там, на даче, ничто не мешало ему слинять втихую — просто повернуться и уйти, не поднимая шума. А он вместо этого одним ударом вырубил здоровенного омоновца, отобрал у него оружие и даже кошелек, а на закуску пригвоздил ножиком к стене его ксиву. По-вашему, это поведение беглеца? Вряд ли «калаш» и «пимка» нужны ему для того, чтобы с боем сесть в поезд Москва-Владивосток. Нет, Федор Филиппович, он намерен воевать, причем до конца. — И?.. — И я должен добраться до него раньше, чем в этой войне появятся новые жертвы. Я так понимаю, что Скороход, хоть и «приличный дядька», не станет сидеть сложа руки и ждать, когда его шлепнет полоумный инвалид. Да и заказчик, видя такое дело, тоже постарается как можно скорее убрать сбесившегося исполнителя. Не понимаю, кстати, почему он этого до сих пор не сделал… Так что, Федор Филиппович, если мы не хотим, чтобы все концы в этом деле были обрублены, мне придется в очередной раз проявить свою разносторонность. Мне надо быть не в стороне от событий, а в самом их центре. Отсюда вопрос: нет ли у вас какого-нибудь выхода на Скорохода, а еще лучше — на начальника его службы безопасности? — Ты хочешь сказать… — Я хочу сказать, что старший менеджер Нимчук приказал долго жить, — быстро подхватил Клим, — и его место вакантно. А я всю жизнь мечтал покататься на машине с полным багажником баксов! — Учти, это очень нездоровое занятие, — заметил генерал. — Курить и хлестать литрами кофе тоже нездоровые занятия, — сказал Клим, делая глоток из чашки и с удовольствием затягиваясь сигаретой. — Зато какие приятные! — Все-таки ты ненормальный, — с убеждением произнес Федор Филиппович. — Что и требовалось доказать, — удовлетворенно констатировал Клим. — Ладно, — вздохнул генерал, — попытаюсь что-нибудь придумать. Только будь осторожен. В ответ на последнее замечание, которое Неверов не без оснований считал бессмысленным, он только хмыкнул. Темные стекла его очков были обращены к реке, и в них, как в паре зеркал, отражалась слегка искаженная панорама Кремля.