– Бабоньки-гостюшки, киселька голубичного отведайте. Вот еще шанежек, – приглашала хозяйка женщин к столу. Гости постепенно расходились. Жены разводили мужей по домам. Степан еще не спал. Когда Елизавета раздевалась, повернулся к ней лицом. Скрипнули пружины кровати. В окошко светила полная луна. – Ну что, догуляли? – Ага. Разошлись. Нюра с Федором до калитки проводили. Я думала, ты третий сон смотришь, – ответила мужу, взбивая подушку и укрываясь краем теплого стеганого одеяла. – Степан? – Ну? – Я вот о чем давеча подумала. – О чем? – Надо бы нанять кого в помощь. Одному ведь не сладить. Верно? С Ефрема по плотницкой части, какой пока работник? Так, на подхвате. Где что придержать, что подать. – Я уже прикидывал, – ответил шепотом Степан. – Оно, конечно, и самим можно управиться, но сколько времени уйдет. Все лето. Ефим и племяши обещали подсобить. Брата я загружать не хочу. Котлован бы отрыть и фундамент сложить. – Пока Беломестновы меня провожали, Федор обещался тебе помочь. В горенке повисла тишина. От лунного света на стене висели полосы. – Мать? – Степан слегка дотронулся до горячего плеча жены. – Еще не задремала? – Нет еще. – Я вот еще о чем размышлял. Может, кого из охотников подрядить на строительство? У них по весне все равно межсезонье. Чего без толку дома сидеть? Поговори. А денег разживемся. Одну корову оставим, двух быков, лошадь. Рассчитаемся… – Ага, – согласилась Елизавета. Крепко прижалась к мужу. Уткнулась лбом в подбородок. – Колючий. – Она провела ладошкой по щеке Степана. Он, счастливый от близости родного человека, обнял ее обеими руками и поцеловал в полураскрытые влажные губы. Та благодарно ответила ему тем же. Даже голова закружилась… – Елизаветушка ты моя родная, как же мне хорошо, что ты у меня такая есть. Понятливая и добрая. Согласная на всякие трудности. С тобою мы хоть с какими делами совладаем. Вот увидишь. Построим нашу мельницу и заживем наконец. – Исполнится, Степушка, твое желание, – прошептала она. Степан целовал жену в податливые губы… Луна, будто стесняясь, перестала заглядывать в окошко, спрятавшись на небе за облаками. Далеко, в конце улицы, залаяли собаки. Послышались звонкий смех и разговор. Должно быть, молодежь возвращалась с вечорки. Звезды на небе переместились и показывали позднее время – за полночь. Глава II Заготовленные бревна успели вывезти по снегу. Раным-рано, по темноте, выезжали со двора тремя санями. Добирались укатанной заледенелой дорогой по речке. Из-за сопок медленно выплывало по-зимнему туманное солнце… День выдался ясный, с утра стоял мороз. К полудню потянул резкий хиус, обжигая красные обветренные лица. – Смотри-ка, управились за несколько дней, – толковал вечером после жаркой бани за столом брат Ефим. Он наливал из самовара четвертый или пятый стакан горячего чая. Забеливал молоком. Утирая сухим полотенцем лицо. Курчавая черная борода взмокла. По широкой шее скатывались крупные капельки пота. – А помнишь, Степан, как, бывало, из бани да в снег?! – Как не помнить? – Степан осторожно дул на горячий свежезаваренный чай, держа блюдце кончиками пальцев. – Когда наметил приступать? – спросил Ефим. – Пускай оттеплит, чтобы земля толком отошла. С котлована и начнем. Камень для фундамента заготовлен. – Место самое подходящее. Это хорошо, что на фундаменте будет мельница. Долго простоит… Потом, поди, другие мельницы понастроют, с механикой… Слыхивал о таких? – Даже доводилось видеть, когда в японскую кампанию на Дальнем Востоке походом шли. В Маньчжурии паровые мельницы рисовую муку делают. – Как ни верти, а заграница лучше нас живет. У них там и аэропланы летают, и даже корабли такие есть, что под воду ныряют. – Да ну? – удивился Степан насчет диковинных кораблей. – Вот те и лапти гну. Спирька рассказывал. В книжке вычитал. – В книжке? Басни, поди, – усмехнулся Степан. – Там еще немой капитан этим кораблем заправлял, – все больше увлекаясь, продолжал рассказывать Ефим, убежденный, что если о чем написано в газетах, а тем более в книжках, то непременно так и есть на самом деле… – Ну ладно, есть так есть такой диковинный корабль, – согласился, наконец, Степан. – За спором-то забыли, о чем говорили? – О посельщиках, которые согласились бы помочь. – Одним нам с тобой не управиться. Мне еще и пахать, и сеять. – Знаю. Мне и так лишний раз неудобно к тебе за помощью лезть. – Ну, это, брат, ты зря говоришь. Кто же, как не кровные люди, друг дружку поддержит? – Тоже верно, – согласился Степан и крепко пожал твердую ладонь брата. – Да брось ты, – отдернул тот руку. – Не горюй, срубится твоя мельница. Главное, чтобы желание не пропало. Я, честно сказать, опасался, что не потянешь ты эту стройку. Потому и мужики дивятся, что, мол, Степан Ворошилов за такое неподъемное дело надумал взяться. Не тонка ли, мол, кишка с Комогорцевым сравняться. Так судачили в селе. Люди всякие. Хватает и злюк бабьих, и трепачей из мужиков. – И теперь опасаешься? – Теперь нет. А про Комогорцева чего языком молоть? Не своим ведь горбом-то строил. По наследству досталась. Дед его в фартовых старателях хаживал на приисках. Мельницу поставил, когда внук – нынешний Комогорцев – еще под стол бегал. – Знаю. – Степан приподнялся из-за стола и позвал жену: – Лиза, иди к нам. Присядь. Будя там, у печки, пурхаться. – Щас! Пока разговаривайте свои мужские разговоры, – отозвалась Елизавета из-за дощатой перегородки. На плите что-то шипело. – А где Ефремка? – Ушли с ребятами карусель чинить. – Вырос мой племяшь. Хороший парень, – одобрительно заметил Ефим. – С моими не сравнить. Вот ведь двоюродные они, где-то в них и кровь одна по жилам течет, а совсем разные. И в кого? По нашей-то родовой все смирные были. Из-за того, как-то моя Зинка на меня разобиделась. Два дня не разговаривала. Ночью задницей спала… – Поди, про брата ее каторжного вспомнил? – догадался Степан, откусывая краешек шанежки. – Так и есть, – качнул бородой Ефим. – И ведь трезвый был. Что-то вскипятнулось в душе. Не утерпел… А вынудили мои ребята. Помнишь, разодрались они с казаковскими? – Помню. Накостыляли тем по сопаткам. Приходили тогда от казаков. Стращали, что, мол, за кастет и срок схлопотать недолго. – Какой кастет? Это Афонька камешком приложился. Пока Спирька от двоих казачат отбивался кулаками, на Афоньку толстозадый Пронька рыжий навалился. Ухватил за горло и давай тушей давить. Братья замолчали. – Зинаиду твою зацепило, что ты про ее родственника в полном здравии упомянул. Кабы пьяный, так еще простительно. Какая блажь во хмелю в башку не взбредет? А тут при полной ясности ума такой упрек! Конечно, обидно. Елизавета тоже бы не спасибо сказала на подобные упреки в адрес ее родни. – Я опосля извинился. К тому же брат ее не по уголовной части в Усть-Кару угодил, а за прокламации. Третий год ни слуху ни духу. Жив или червей в земле кормит, неведомо. Через него, Гришу-то, и старуха-теща слегла. Парализовало ноги. И помирать не помирает, и жилец не жилец. На днях доктор приезжал со станции. Сказал, что при хорошем уходе и покое, может, и поправится. – Ну, Зина при ней постоянно, – заметил Степан. – Это верно, старая при заботе. Матушка есть матушка. Святой человек для своего детенка. В сенях стукнула дверь. Вошел Ефремка. Лицо красное от холода. – Озяб? – спросила мать. – Не шибко. Хиус тянет. – Что, управились с каруселью? – поинтересовался дядя. – Ага. – Паренек разматывал толстый вязаный шарф. – Убрали до следующей зимы. Кататься пацанам малым. – Следующей зимой небось не до каруселей будет, – усмехнулся в бороду дядя Ефим. – Тогда уж на вечерки начнете бегать с девчатами? – Поживем – увидим, – буркнул Ефремка. Щеки его еще больше запунцовели. – Брось парня смущать, – улыбнулся отец, глядя на брата.