* * * Через два дня по утру, когда из-за сопок медленно выплывало зимнее туманное солнце, Ворошиловых всполошил резкий и громкий стук в окошко. Кто-то нетерпеливо тарабанил по стеклу. – Кого бы это спозаранку принесло?! – Степан поспешил в холодные сени, чтобы откинуть с дощатых дверей крючок. С улицы ввалился в заиндевевшем тулупчике Прохор Иванович. Лицо взволнованное. – Еще не слышали?! – закричал с порога. – Конечно, не слышали! Откуда слышать? Ну, сосед, ну, паря, такие дела на свете делаются! – Чего, Прохор Иванович? Чего стряслось-то? Беда какая? – Пойдем, пойдем в тепло! Там расскажу, – поторопил сосед, подталкивая Степана к обтянутой толстым войлоком двери. На кухне Прохор Иванович сообщил нежданную новость: – Я только что со станции! Первым делом к вам! Царя свергнули! Отменили его власть. Во, паря, что стряслось-то! – Как это? Как царя свергнули? – Ошарашенный громким известием, Степан подставил соседу табуретку. Из горенки показалась заспанная Елизавета. Услышав шум, тер глаза проснувшийся Ефремка. – Сам в толк не возьму. Станционный телеграфист принял сообщение. В депо уже и митинг объявили. Сказали, что будут выступать агитаторы. Подъедут паровозом аж из Читы. – Читы-ы? – протянул в неопределенности Степан, все больше путаясь в мыслях. – И что же теперь? – Что теперь? Теперь, значит, паря, сам народ будет собой управлять… – Надо же, надо! – повторял, не до конца еще понимая смысл произошедшего, Степан. – Вот так-так! Какая новость! – Такая еще новость! Всем новостям новость!!! – воскликнул Прохор Иванович, расстегивая крючки на тулупчике. – Ладом ничего пока неясно. Ясно одно, что царя больше нет… – Но кто же все-таки вместо него-то? – с нетерпеливой дрожью в голосе спросил Степан. – Телеграфист пояснил, что Временное правительство. – Как это временное? – Шут их теперь разберет. Говорят, по всей России народ ликует. – А радуются чему? – Как чему? Свободен народ. – От кого же он свободен?.. …Новость, прилетевшая в Забайкалье, ошеломила не всех. У многих, особенно городских чиновников, тлело смутное ощущение скорых перемен. Местная полицейская охранка вдруг обнаруживала так называемую запрещенную литературу и внезапно выявляла лиц, ее распространявших. Прохор Иванович где-то в году 1915-м стал свидетелем случая. Сокращая путь до депо, с масленкой и ведерком с ветошью для обтирки в руках, он нырнул под стоявший пассажирский вагон. По другую сторону путей чуть не столкнулся с человеком, явно пассажиром поезда. Цивильный костюм и шляпа. Аккуратные усики и светлые бакенбарды на бледном неспокойном лице. – Прошу прощения, – извинился незнакомец. Окинув взглядом железнодорожника, он оглянулся и вежливо повторил: – Еще раз прошу прощения! В голове поезда раздался жандармский свисток. Незнакомец нервно оглянулся и произнес: – Это вот, можно, я оставлю? – Он протянул белеющий сверток, показывая взглядом на ведерко с ветошью. Позади, уже совсем близко, снова раздался свисток. Но пассажирский поезд тронулся. – Быстро! – Прохор Иванович подставил ведерко и нырнул под следующий вагон, успев заметить, что незнакомец, ухватившись за скользкие поручни, запрыгнул в тамбур. Спустя время, отдышавшись от быстрого шага, Прохор Иванович в укромном уголке депо развернул шуршащий сверток. Увиденное ужаснуло. Прокламации! Целая пачка!!! * * * В феврале 17-го года царь отрекся от престола. Народ судачил о так называемом Временном правительстве. Что значит, «временные»? И кто же в нем? Умные головы из местных, как, например, Прохор Иванович, объясняли землякам, что это те же буржуи-капиталисты… Но что означало слово «временные», понять толком никто не мог. Одно было ясно, что новая власть, скорее всего, лишь только временная, и надо ожидать новых перемен… Во второй половине марта после роспуска Нерчинской каторги вернулся с Усть-Кары Ефимов шурин. Похудевший, без двух передних зубов, в грязной шинелишке и дырявом картузе, из-под которого свисали длинные космы. В разговоре слегка заикался. У сестры с зятем отмылся в жаркой, аж уши трещат, бане. Не спеша и всласть отпаривал пахучим березовым веником каторжанскую копоть. Мать-старуха и Зина наглядеться не могли на сына и брата. Забили бычка, намололи мяса. Откармливали доходягу большими, в ладонь, котлетами. Отпаивали парным молоком, сметану в палец толщиной мазали на хлеб. Отогрели, откормили. Приодели, и шурин уехал в город. Сказал, что так надо, что пришел, мол, черед выполнять ему свой гражданский долг… Долго размышляли Ефим с Зинаидой над мудреными словами. Что за долг такой гражданский? Пойди пойми. А мать-старуха повеселела и пошла на поправку. Хоть и обратно покинул сынок отчий дом, но, главное, жив-здоров. Не сожрала его проклятая каторга. Теперь бы только голову свою, в которой битком непонятных мыслей из книжек, он больно читать любил, спрятавшись в укромном месте, куда опять не сунул. От рождения заикастый Гриша больше молчал и меньше говорил. …Где он теперь? Какими путями-дорогами мотает его этот самый, будь он неладен, гражданский долг? Сестра Зина да мать-старуха опять по Грине жили воспоминаниями. …Встретили его тогда, как положено. Без шумной гулянки, правда, но хлебосольно и с радостью. Собрались за праздничным ужином только свои. Степан с Елизаветой да сами. Ребята – Ефрем, Спиридон и Афоня – сидели за столом, во все глаза рассматривая дядю Гришу. Пацаны-то на улице всякое болтали, как узнали, что дядька ребят Ворошиловых нынче с каторги вернулся. Во время ужина пригубила старуха из рюмки водочки. Порозовели щеки. Не отрываясь, глядела она, лежа на высоко взбитых подушках, с кровати, которую специально подтащили ближе к столу, на сыночка. Боялась только одной мысли, как бы опять куда не девался Гриня из родимого дома. Две у старухи кровинушки: дочка постарше и сынок помладше… У Ефима на встречинах даже отлегло на сердце. Но в течение всего вечера так и подмывало спросить-полюбопытствовать у шурина: чем дальше намерен заняться Григорий? Два с половиной года каторги все-таки наложили свой отпечаток на его характер. Не то чтобы стал Григорий угрюмей, нет, скорее всего, молчаливей. Раньше, бывало, становился говорливым, прочтя очередную книжку. Откуда он их брал, до сих пор никому в семье неведомо… Вышли на крыльцо. Остудиться, перекурить. Ефим протянул шурину кисет. – Нет, – отказался тот и пояснил: – За это время отвык. Точнее, пришлось отвыкнуть. Да это и к лучшему. Для пользы здоровья. – Да и не привыкай по-новой, – согласился Ефим и посмотрел на Степана. Тот с улыбкой кивнул: – Нет худа без добра, Григорий. Оба брата понимали, что каторжную тему лучше не затрагивать, поэтому как бы враз, не сговариваясь, заговорили о будничных делах. – Что? Какая мельница? – необычно живо среагировал на разговор родственников Григорий. – Степан наш строит! Самолично! Своими руками, – с гордостью похлопал брата по плечу Ефим. – Ну, и я, конечно, по силе возможного подсобляю. – Мельницу? – Да. Водяную мельницу. На запруде. Какая-то тень слегка пробежала по лицу Григория. Ефим взялся рассказывать о мельничной затее Степана, делая короткие затяжки из самокрутки, а Григорий так и промолчал до конца разговора, пока не вернулись в избу. Глава III Согласились, хотя у каждого по хозяйству своих дел полно, помочь Степану. Пришли и Федор Беломестнов, и Ефим с ребятами. Афонька со Спирькой казались рослыми парнями, но были с ленцой. Ефремке теперь все чаще приходилось помогать матери по домашнему подворью. По всем статьям парень старательный. Завидный со временем жених кому-то из девок достанется. Времени до начала пахоты оставалось не так и много. Приходилось торопиться. Только не было на строительстве Григория. Прогостив дома с полмесяца, уехал, объяснив Зине, что по делам. Ушел пешком на станцию, чтобы сесть на поезд. Ефима дома как раз не оказалось. Рисовали со Степаном на листочке бумаги план будущей мельницы. Когда вернулся, Зина сообщила о брате. До самой ночи как-то было муторно. Но прошел день-другой, помаленьку успокоились… * * * Особенно тяжелой работой была распиловка бревен для настила. Использовали двуручную пилу. Каторжный труд. Сколько потов сходило с мужиков. Часто меняли друг друга, чтобы передохнуть. Но дело спорилось. Федор соображал по части закладки фундамента, потому что доводилось работать на подряде у железнодорожников. На станции возводили каменную водонапорную башню для заправки паровозов водой. Федор научился готовить нужный замес раствора. Сколько песка, сколько глины, сколько цемента – все четко помнил Федор. Работали, подбадривая себя шутками-прибаутками. К обеду становились мужики тихими, молчаливыми. Усталость вливалась в тело чугунной тяжестью. Мужики-посельщики привычны к тяжелому физическому труду, однако мельницу возводить – дело нешуточное. Прохор Иванович взял на себя общее руководство. Успевал тут посмотреть и там дельный совет дать. Выручало его знакомство с железнодорожниками, когда надо было разжиться то проволокой, то стальными прутьями или скобами. – Доброе дело, доброе, – хвалил Степана Прохор Иванович, искренне радуясь за соседа. Снимая шапку и вытирая потный затылок, его поддерживал Федор: – Другой человек ни за что бы за такое не взялся!..