– Понимаю. Есть другая версия? – Версия вторая связана с Карлом Радеком. Можно предположить, что камешек был спрятан в его доме. Там жили его жена и дети, поэтому до поры до времени алмаз мог находиться в безопасности. Относительной, разумеется. – Так он был женат? – Разумеется. И жена уважала его чувства к Ларисе. – Удивительная, по-видимому, была женщина. – До вовсе нет. Ты забыла? В то время в моде был «крылатый Эрос». Это все Коллонтай придумала. Ее статья так и называлась: «Дорогу крылатому Эросу!». – Про то, что отдаться мужчине как стакан воды выпить? – Ну да. Вот они и отдавались. Жены все воспринимали в духе времени. По-большевистски. – Так они, наверное, тоже отдавались кому-нибудь в это время? – Надеюсь. Впрочем, жена Радека была учительницей. Черт, Мошка! Не лезь на стол! Так вот. В середине двадцатых Радеки жили в Кремле. Карл тогда был секретарем исполкома Коминтерна. Надежней места для хранения опасной ценности не придумаешь, верно? Позднее они перебрались в знаменитый дом на набережной. Оттуда его забрали в тридцать шестом как махрового троцкиста. В январе тридцать седьмого отправили в Верхнеуральск. Там его убили. – Убили? – Причем лишь через два года. В акте смерти указано, что смерть наступила в результате нанесения побоев и удушения со стороны заключенного Варежникова. Троцкиста. – Свои, выходит, расправились? – Но зачем так долго ждать? Если хотели отомстить за то, что на суде он всех сдал, как стеклотару, так чего тянуть? В конце пятидесятых по этому поводу проводилось расследование. Выяснилась одна интересная деталь: Варежникова на самом деле звали Степанов, был он бывшим комендантом НКВД в Чечено-Ингушетии и к тому времени сидел за служебные прегрешения. Его специально в Верхнеуральск привезли. Не поленились. – Ты на что намекаешь? – А что, если убивать Карла вовсе не собирались, а хотели получить от него некую информацию? И только после того, как попытка провалилась, уничтожили. – Пытались выяснить, где алмаз? Значит, власти о нем знали? – Кто-то точно знал. И этот кто-то имел к власти прямое отношение, иначе не смог бы провернуть такое дельце. Вопрос в другом, кто на самом деле был заказчиком всей этой катавасии? – Неужели афганцы? – Не требуй от меня ответа. Кстати, на свидания с Ларисой Радек брал свою дочь Софочку. Я заглянула в ее воспоминания. – Она умерла? – В середине девяностых. Софья писала: когда отца забрали, управляющий домом все конфискованное присвоил себе. Его потом приговорили к расстрелу за мародерство, но началась война, и он попал в штрафбат. Вполне возможно, выжил. – Так. Новая зацепка. Мерзавец-комендант мог найти алмаз и перепрятать. Теперь уже не узнать, – задумчиво произнесла Софья. – Как раз напротив. Если бы этот гад заполучил «Красное солнце», его давно бы прикончили, а камень бы исчез. Какой-то там комендант – это не глава Коминтерна. Софья кивнула, как будто мама могла ее видеть. – Конечно. А ты допускала, что Радек оставил камень дочери? Потому и перед лицом смерти не признался, где тот спрятан. – Допускала, но никаких намеков на этот счет у Софьи Карловны не нашла. Она доживала свой век в маленькой квартирке на окраине Москвы. Практически в нищете. Жалела, что денег на книги не хватает. – Не лукавила? – Думаю, нет. Не то воспитание. – Выходит, у Карла камня тоже не было. – Умница, дочка, – довольным голосом объявила Алла Николаевна. – Однако вопрос остается. А что, если твое предположение, высказанное два дня назад, – вовсе не домысел и не вымысел некомпетентного человека? – То есть его искали в Москве, а он все это время был совсем в другом городе, – догадалась Софья. – И этот город… – Петербург. Опля! Ну и поворот! – Не поняла, мам. А зачем ты столько про Москву говорила? Сказала, что это годные версии. – Тот, кто искал алмаз, именно на эти версии и опирался. Они на поверхности лежат, по ним и шли. – Лариса это предполагала, поэтому спрятала алмаз там, где никто не додумался его искать. Всех обхитрила. – Люблю тех, кто умеет делать выводы! – победно заключила мама и, понизив голос, неожиданно спросила: – Как ты считаешь, перед отъездом в Израиль стоит сделать эпиляцию зоны бикини? Говорят, вода в Мертвом море до плюс тридцати, а на симпозиуме будет тот ловелас из Штутгарта, который в прошлом году намекал, что в шестьдесят жизнь только начинается. – Мама, ты у меня распрекрасная и великолепная! – Я знаю, детка. Софье очень хотелось развить мысль. Как алмаз мог оказаться в квартире на Моховой? Кому Лариса могла доверить тайну? Но мама внезапно свернула на другую тему и стала расписывать новый костюмчик от Александра Маккуина, за баснословные деньги приобретенный на последнем показе в Милане. – Знаешь ли ты, что это любимый бренд Кейт Миддлтон? Сейчас там самая главная – Сара Бертон. Она шила для Кейт свадебное платье. Черт знает, почему меня потянуло на этот костюм. Наверное, захотелось приобщиться. Глупо, конечно, но что поделаешь, баба, она и в Африке баба, – заявила Алла Николаевна и легкомысленно хихикнула. – Мам, а как, по-твоему, камень мог очутиться в Питере? – пыталась прервать словесный поток Софья. Алла Николаевна помолчала и, вздохнув, негромко и совсем другим тоном сказала: – Понимаешь, дочь моя, я не уверена, что тебе следует влезать в это дело. – Я уже влезла, мам. – Я не это имею в виду. Одно – фонтанировать гипотезами и совсем другое – всерьез заняться поисками алмаза. Понимаешь? Я боюсь именно этого. На волне интереса можно втянуться слишком глубоко и… Ты уверена, что тебе по силам? Софья вовсе не была уверена. Скорее наоборот. Но кто сказал, что она собирается искать алмаз? Вовсе не этим занята. Она всего лишь пытается выяснить, кто и за что убил мужика в квартире Протасова. Или это одно и то же? – София, я знаю тебя. Или думаю, что знаю. Неважно. Я убеждена, что холодный прагматичный ум не позволит тебе влезть в авантюру, которая сделает нас с папой сиротами. Обещай, что будешь к нему прислушиваться. Софья пообещала, на этот раз не забыв скрестить пальцы на обеих руках. Врать родителям, конечно, нехорошо, но, в конце концов, отступать уже поздно. На том она и порешила. Кстати, надо бы узнать об этом пресловутом алмазе побольше. Вдруг что-нибудь известно ювелирам. Или коллекционерам. Или геммологам. Кому-то же должно быть известно хоть что-то! Надо спросить у Бенедикта Фомича, не знаком ли он с кем-нибудь из старой гвардии, и купить к ужину картошки. Протасов приел все запасы. Вчера привез целый багажник всякой еды, а про картошку не вспомнил. Хотя нет! Не хватало ей только картошку мешками таскать. Хватит! Натаскалась при бывшем муже! Пусть сам покупает. А она накупит всяких вкусняшек вроде мороженого и пирожных! И вообще, здорово, что теперь на работу она едет не на метро, а на прекрасной черной машине, да еще рядом с таким шикарным мужиком! Наверное, можно было рассказать о нем маме. Почему же она этого не сделала? Боится спугнуть счастье? Размышляя об этом, Софья вышла из служебного входа музея и тут же увидела Протасова, стоящего возле открытой дверцы своего внедорожника. Она засмотрелась. Как все-таки мужикам идут внедорожники! Протасов начал говорить первым, и по мере того, как он пересказывал свой диалог со следователем, Софья все больше убеждалась, что посвящать его в услышанное от мамы не следует. Почему, она сформулировать не могла, но когда Иван поинтересовался, что новенького, Софья поведала о проблемах своей замечательной мамы, которая никак не могла решить, лететь ей в самолете в джинсах или надеть новый спортивный костюм от Nike. Протасов смотрел на нее смеющимися глазами, и сразу было видно – любовался. Софье нравилось ехать на большой машине, чувствовать на себе его взгляд и прикидывать, кто из них первым начнет раздевать другого, когда они попадут в квартиру. Все эти ощущения и мысли были новыми, непривычными. Почему с Кириллом она не думала ни о чем подобном? Почему, почему! Потому! Да черт с ним, с Кириллом! Все было даже лучше, чем она представляла, поэтому о намерении позвонить Закряжскому Софья вспомнила только утром. Да и то не сразу, а когда, поцеловав Протасова в сотый раз, выбралась наконец из машины и побежала к служебному входу. Бенедикт долго шуршал чем-то, видимо, листал записную книжку, но потом все же нашел адрес одного авторитетного, по его мнению, ювелира.