— Максимум — тридцать рублей. — Вот! Две тысячи — это же несколько отличных стад! Подкосили бы крестьянское хозяйство целого района. Внесли чай. Секретарше помогала матрона посерьёзнее и помрачней. — Ариадна Яковлевна! — укоризненно покачал головой Странников. — Не часто у меня гости, надо бы повеселей, повеселей. — Одну минутку, Василий Петрович, одну минутку, — извинялась та, суетясь, неприязненно косилась на милиционера. Турин смутился, хотел снова встать, но опять его попытка не увенчалась успехом. — Так что же там у вас? — не замечая его неловкости, Странников положил руку ему на плечо и совсем прижал к дивану, пресекая дальнейшие попытки. — Убили кассира. — А мне Опущенников докладывал… вроде и про женщин? — Затемно добрался кассир до тони, рыбаки на радостях, что деньги привёз, выпивку на стол. Он и заночевал, утром на трезвую голову думал раздать деньги. — Вот разгильдяй! — Всех спящих в той хибаре, где кассир остановился, и порешили, — кивнул Турин, — видно, кто-то проснулся. Может, шум пытались поднять. Всех мужиков с кассиром и повариху с дочкой. Пятерых. — Звереет враг. Не знаешь, откуда ждать. И нет им помех. — Да что вы! Поймали уже. Может, другой есть повод серчать на нас, Василий Петрович? — Ничего, ничего. Это я так. В сердцах. — Странников дождался, пока они останутся одни, широким жестом указал на накрытый столик, который матрона придвинула к дивану напротив Турина, чем совсем лишила его возможности двигаться. Потом приставил себе стул, пододвинул чашку с чаем, но пить не стал; щёлкнув портсигаром, он достал папиросу и, закинув ногу на ногу, закурил, подмигнув Турину как ни в чём не бывало: — А Задов обиделся на тебя. Нельзя, говорит, связываться с сыщиком-то. — Простите, Василий Петрович. — И Олечка ждала. Наобещал ей Гриша золотые горы. Такое про тебя рассказывал! — Извиняюсь. Служба. — Он слово своё сдержал. Такая красавица! Лучшая в труппе! Прима-актриса! А ты?.. Жаль, жаль. — Исправлюсь, товарищ секретарь губкома! — Забудь. Чего уж… Но впредь учти — первый раз Задов тебя простил, а второй раз и мне у него билетика для тебя не выпросить. Шутил ли секретарь, обижался ли всерьёз, Турин так и не разобрался, но былой теплоты, как раньше при вручении награды или автомобиля, он не чувствовал, это тревожило и не давало покоя. — А ты чай-то пей. Курить не предлагаю. — Что-нибудь случилось, Василий Петрович? — Турин коснулся чашки, подул на чай. — Конференция придавила? Беспокоят? — Беспокоят? — прищурился тот. — Есть тревога да другого рода. Турин дёрнулся, ожёгшись, но Странников заметил: — Не только у вас ловят, сажают, судят… — Да что же случилось, Василий Петрович? Я своих ребят подыму на ноги. Вы только скажите. — Значит, арестовал ты того? — оборвал секретарь губкома, придвинув лицо вплотную. — Кого? — Того… агента своего. — Ковригина? — Ну тебе лучше знать. — Арестовал, Василий Петрович, но я за него головой ручаюсь! — попытался подняться с дивана Турин. — Сиди. И никогда ни за кого не ручайся. Тоже мне, начальник губрозыска! — Странников похлопал его по колену. — Понял, надеюсь, загадку этого дивана?.. Мягко сидеть, но трудно подняться, впрочем, может, это и не единственное его достоинство. Или недостаток?.. Что-то я запутался. А ты-то чего молчишь? Не пугайся. Я же без претензий. Про вчерашний вечер расскажи. — Василий Петрович, там такое могло случиться… — побледнел Турин. — А милиция что же? — хмыкнул Странников. — Руки опустили? — Бандиты Иорина убить могли! А вы с ним рядышком были! — Ты мне без намеков… без намеков… Мне ясность нужна! И Турин подробно и, тщательно подбирая слова, рассказал всё. — В какой больнице Иорин? — поспешил спросить секретарь. — В моём кабинете. Заперт. — Что? — Я его на ключ. И предупредил. — Его же ранили? — Не опасно. — А врачи? — Хирург смотрел. Его я ещё ночью отвёз домой, как помощь оказал. Хороший специалист, мужик с понятием. — А Опущенников? — Ну что вы, Василий Петрович?.. — с хитринкой улыбнулся Турин. — Единственный свидетель — ваша жена. Ковригин сообразительный агент, он и ей ни слова. — Знаю, знаю, — потёр лоб Странников, — иначе я бы не выглядел таким здоровеньким. Умеет она портить настроение, — он, конечно, попытался сострить, но у него не очень получилось, глаза выдавали: стыла тоска, но секретарь встряхнулся. — Да что мне лукавить, чёрт возьми! Не помню я ничего, вот тебя и пытаю! — Агента я наказал, — успокоил Турин, отхлебнул из чашки. — Трое суток будет в кабинете сидеть под арестом, как вы и приказали. Отдохнёт. Заодно Иорина посторожит. — Вы что же? Держать Иорина под арестом собрались? — У нас комнаты есть. Он, кстати, не женат. Никто не потревожится. — А на работе? — А вы ничего не знаете? — Что? Что ещё я должен знать?! — При Татьяне Алексеевой Иорин, если так можно выразиться, при том доме свиданий ошивается. А ведь инструктор губкома! — Ну, это уж оставь мне… — поморщился Странников. — Задов — пройдоха! Ах, Гришка, Гришка!.. Затащил меня туда, а сам смылся! — Значит, вы об Иорине ничего не знали? — Ну-ну! Вы меня не допрашивайте! — Извините, Василий Петрович, профессиональная привычка. — Чтоб впредь не слышал, — буркнул секретарь. — А Гришка хорош! Он у меня попрыгает!.. Артист из погорелого театра! Помолчали. — Значит, Опущенникову ничего не известно? — успокоился Странников. — Инструкцию нам читал, собрал всех и наяривал. — Инструкцию? Чего это он? — Хумарьянцу делать было нечего, вот тот и сочинял — философствовал… Как вам это нравится, Василий Петрович?.. Ночью не допрашивать без особой нужды, оружие не применять?.. — Вредная бумага по нынешним временам. Ты мне её отыщи при случае.