Полпред частного сектора местных рыбопромышленников Лёвка Узилевский, возвратившись из поездки, привёз дурную весть: Попкова переводят на повышение, до Москвы дотянулся проныра. Его место займёт Васька Дьяконов, другой кандидатуры на пост заведующего торготделом не обсуждалось. — А значит?.. — ловя каждое слово, разевали рты Заславские Хацкель и Николашка, Фраткин Самуил и Кантер Эмиль, Креснянский Евсей и прочие господа хорошие, помельче рыбопромышленники, облепившие Лёвку тесной гурьбой и набившиеся по этому поводу в контору фирмы «Перворосрыба». Лёвка сел, горькую гримасу состряпав: — А значит, дураку понятно… Валька, и раньше заправлявший всем, превратит ручей текущих в его карманы податей в речку, а то и в ревущий поток. Открывай деловой человек мошну ширше, деньжата швырять придётся направо и налево. Дьяконов удержу и так не знал, а теперь совсем укорота не будет. — Только братьев Солдатовых и признаёт! — не стерпев, выкрикнул кто-то. — Пётр у них заправляет, — буркнул один. — Пётр любит крупную игру, — тут же поддал огня в костёр перепалки другой. — На карту тыщи швыряет. Вот и выигрывает! — Все эти тыщи в карманах Дьяконова да Авдеева оседают! — разгоралось пламя. — А те за это — льготы да услуги лучше обычных. — И ты ставь! Чего не ставишь? Робеешь против них? — А где взять? — Если б гуртом, со всех собрать! — Кто даст на всех? Ищи дураков! Каждый на себя одеяло тянет. — Вот и не каркай! Гвалт поднялся не на шутку. Не ассамблея деловых людей, не коалиция, а сходка горлопанов. Лёвка поморщился, в лице перекосился — всегда с этим народом так, поднял руку. Вроде стихло мал-мал, но грызлись в углах, зубы скалили неугомонные. — Тише там! — прикрикнули на них. Льва Наумовича Узилевского не то чтобы уважали безмерно, ценили за его способности вести диалоги с властями. Лёвкой кликали между собой, близок был, доступен для каждого и внимания на грубые фамильярности не обращал, к любому подход имел. — В Саратове, откель я намедни возвернулся, встреча была доверительная, — зашептал Узилевский. — Комиссия их заслушивала. — Обоих к себе требовали? — переспрашивали те, что дальше. — А как же? Обоих! Одного на повышение, другого вместо него, — возмущались те, что поближе недогадливостью задних. — Тише вы! — Попков уже в должности заместителя уполномоченного Наркомторга по нашему краю просил Валентина Сергеевича особливо не трогать братьев Солдатовых… — продолжал также доверительно Узилевский, — ну и ещё пару-тройку лиц. — Кого это? Кого ещё? Почему? — закричали, запрыгали, возмущаясь, остальные. — Мало всё братьям! И так более остальных хапают! И поблажки им, и скидки, и условия особые! Что ж творится-то? — Ребята они крупные! — объявил со значением Узилевский и оглядел всех, медленно и тяжело, так, что присели, смолкнув, наиболее горячие. Тишина воцарилась, слышно, как муха билась в стекло. Рвалась дурная, не зная, что на дворе к ночи уже холод лютый заворачивает, день бы прожить не удалось, выпусти кто наружу. Но сердобольный нашёлся, прицелился, ловко прижал ногтем к стеклу. Щёлк! И снова тишина пуще прежней… — С братьями Солдатовыми лучше не связываться, да и обсуждать их — боком выйдет! Были недовольные когда-то да сгинули без следа. — Что же делать? — пискнул кто-то в углу за спинами. — Жили до этого, — размышляли другие, — не сгинем и далее. — А если письмецо заслать? — опять подал голос писклявый. — Какое письмецо? — вытянув шею, попытался углядеть советчика Узилевский. — Кому? Куда? — Известно. В органы. В ГПУ. В милицию-то, знамо дело, бесполезно. — Сам писать будешь? — бросил наугад Узилевский, не обнаружив советчика. — Найдутся. Накатают. Кто-то нервно хихикнул, не выдержав, или просто поперхнулся. Смешок тут же и замер, не найдя поддержки. — Писаку и упекут, дурило! — здраво рассудил кто-то. — И правильно сделают! — Оно, конечно, но что ж тогда? — не унимался писклявый. — Да кто ты там?! — приподнялся Узилевский, ошалев от безуспешных попыток разглядеть дотошного. — Да шут с ним, с дураком! — встал известный рыбодобытчик бородач Чубатов. — Надо попробовать к Мине Львовичу. А, Лев Наумович? Он прислушается, ежели вы собственной персоной да осторожненько. Без намёков, вот здесь прозвучавших. Ни за кого-то одного, а за общину нашу, за конвенцию! И по сути. Без этих, грязных нелепостей! — Да! — словно прорвалось, выдохнули и остальные многие. — За общество! Это добрые намерения, степенные подходы! И без намёков! Дрязги-то кому нужны! — Мина Львович в этом деле не заступник, — отрезал Узилевский. — Он пробовал хлопотать за наши квоты. Увеличить просил. Одёрнули органы сверху. — Это как же? — А вот так! Частный капитал — не государственный. И я ходил к нему тогда… Не любитель он влезать теперь в эти дела. — А Солдатова Петруху, помнится, принимал! — язвительно крикнул кто-то. — Петруха без мыла куда хошь втиснется! — ответил тот же Чубатов, нахлобучивая шапку и подымаясь. — Я не видел, — отшутился с кислой миной Узилевский, тоже давая понять, что разговор пора заканчивать. — К Василию Петровичу надо бы вам попробовать, Лев Наумович, к Странникову, — осторожно посоветовал бородач Серёгин. — Не одному, конечно, с делегацией, людей подобрать солидных. Как говорится, с багажом этих самых… — С каким ещё багажом? — возмутился теперь уже Узилевский. — Назначение состоялось, Попков — в Саратове, Дьяконов Валентин — тут, все вопросы решены, а лясы точить по пустякам ответственный секретарь губкома со мной не станет. Ни делегация не выручит, ни багаж. Да и какой к чертям багаж?.. Погонит к тому же Дьяконову в торговый, к Аданову в налоговый или ещё хуже — к тому придурку Вассерштейну, век бы его не видать! — Ты не горячись, Лев Наумович, — Антон Нартов, тоже известный рыбодобытчик. — Ты к Василию Петровичу сразу не суйся, прежде к артисту ходы подбери, к Задову Григорию. Он мужик свойский. И вхож, говорят, в те кабинеты. — Учить меня будут! — Лёвка обе руки запустил в длинные волосья на голове. — Задов, конечно, мужик умный и толковый. Не зря, что артист. Да только он ведь непростой, каким кажется. К нему подход надо найти. — Да что ж мы не понимаем? — переглянулись приятели. — Мы поможем, — оглядели они обступивших их рыбопромышленников и торговцев. — Как, господа хорошие, согласны? — Отчего ж не помочь, ради доброго дела? — затеребили бороды ближние, полезли за бумажниками, да и дальние зачесали лохматые затылки. — Дело стоящее, своё. И зал загудел одобрительно. — Странникова нет в городе, — покачал головой Узилевский. — Видел я его в Саратове. Совещание у них большое. Не только организационные вопросы, всего наворочено. Опять же эти… дискуссии пошли. Вернётся неизвестно когда. — А нам не на пожар… — Подождём… — Наше дело такое… Ты только уважь, Лев Наумович, постарайся… — Свои полномочия знаю, — крякнул, подводя черту Узилевский. Поднялись расходиться, но Узилевский задержался, с портфельчиком своим завозился на столе, незаметно для остальных мигнул Нартову: — Антон Семёныч, как поживаешь-то? Детки, жинка? — Забот полон рот. — Не видно тебя. Раньше забегал. Справляешься с заботами-то? — А мы их, как тот сом, глотаем, не разжёвывая. — Что это за жид у вас за спинами верещал? Я так и не разглядел. Из новых, что ли? — Писака-то любопытный? — Вот-вот. — А с чего ты взял, Лев Наумович, что он из наших? За спинами там их!.. Понаехали с разных мест. Я тут встретил одного, разговорились, так он с Украины. А тот, что верещал, насчёт писанины, кажись, Штейнберг или Лихомер. Ты должен его знать… — Не помню что-то… Ты его укороти, Антон Семёнович, а то дойдёт до Васьки-божка, сам знаешь… — К чему же до Василия Евлампиевича допускать, Лев Наумович? Разве мы не люди? Сами образумим дурачка. — Ну и ладненько. Привет жинке. Стряпает она у тебя чудно!.. Сколько прошло с того раза, а помнится. — Так забегай, Наумыч, всегда рады. — Забегу, забегу. Как раз и… — не договорив, Лёвка загадочно подмигнул, — расскажешь про успехи. Своих-то обойди к тому времени. И этого… Лихомера не забудь.