Когда остановились у неприметного домика в общем неказистом ряду таких же строений, Турин не спешил покидать машину, поджидая Тимоху. Должен же был тот объявиться или дать знать о себе каким-то другим скрытым способом. Однако не дождался, вместо этого на порог вышла старушка простоволосая, с вязаным платком на плечах. — Вам не Аграфену свет Валериановну? — спросила она, испуганно оглядываясь. — Стравинскую, — кивнул Турин, подошёл поближе, улыбнулся, раскрыл перед ней удостоверение. — Наши товарищи встречались с ней по поводу известных событий, но возникла ещё одна надобность. Удостоверение произвело впечатление, старушка сжалась вся, и, не подхвати её вовремя Турин, не обошлось бы без хлопот. — А Глашеньку, мил человек, только что я проводила, — подняла она испуганные глаза. — Сиднем целыми днями сидела, шагу из дома не ступала, как велено было. А с час назад иль поболе мальчонка с запиской прибёг. Засобиралась она и велела ждать к обеду. — Записка? Что там было сказано? — Турина прострелила старая болезнь: от таких известий каждый раз его поясницу словно продувало насквозь, будь он хоть в самой что ни есть тёплой комнате. — Да я ж и не видела, милок. Но обрадовалась она, всплакнула даже, что кончились её муки. В церковь поехала. Тут недалеко трамваем. На кладбище церковь-то у нас. — Вы ничего не путаете? — напрягся Турин. — Чему радоваться, если на кладбище ехать? — Так поймали вроде убийцу? — всплеснула старушка руками. — Аль вам не знать? Вот и переберётся она от меня к себе на квартирку. Поэтому и радовалась, а всплакнулось ей по покойнице, молода та была и смерть приняла неизвестно за что… — В церковь свечки ставить поехала?.. — с трудом старался переварить известие Турин. — Или ещё зачем? — Вот те раз, прости меня Господи! — запричитала старушка, начиная сердиться. — Запиской туда её вызвали, сколь повторять. — Запиской? — Я ж час твержу — мальчонка прибёг, она и собралась. Враз оделась, будто только и ждала этого. — Насчёт похорон, может быть? — Вот уж не знаю, только на похороны так не торопятся. — Знаешь, где здесь кладбище? — развернулся Турин к шофёру, чувствуя, что добиться большего ему не удастся. — Да в миг, — кивнул тот, заводя двигатель, — вдоль трамвайного пути, конечно, добираться не скоро. Часа полтора кружить да на горки взбираться, а мы короче дорожку отыщем. Пока петляя, мчались по тихим улочкам, несколько раз переезжая рельсы, Турин обдумывал своё. Из сообщений Шорохова следовало: опечатали агенты квартиру, где нашли покойную, по той причине, что хозяйка её, актриса Аграфена Стравинская, перепугавшись, временно отказалась там жить, дожидаясь похорон. Ничего необычного в этом Шорохов, да и сам Турин не находили: актриса — пожилая женщина, какая блажь ни придёт ей в голову? К тому же проживала одна, в квартиру регулярно пускала жильцов, но не из простой публики, старалась выбирать себе под стать. Вот Френкель, к примеру. Во-первых, они, конечно, знали друг друга ранее, Френкель родом из Саратова, здесь проживала и занималась при том театре, где актриса играла. Возможно, Аграфена Валериановна знала и семью Глазкина, как-никак жених Павлины — заместитель губернского прокурора. Это же фигура! И Френкель, вероятно, делилась своими проблемами со Стравинской, даже просто по-бабьи между ними, конечно, велись разговоры. То есть, гадал Турин, бывшая актриса знала о намерениях квартирантки выйти замуж за прокурора, но тем не менее ей пришлось стать свидетельницей тайных встреч молодой жилички с пожилым любовником. Неважно, какое впечатление он произвёл на соседку, та из зависти или сослепу разного могла наговорить, но известно, что посещал Павлину не кто иной, как Странников, и Стравинская видела его неоднократно, хотя якобы оставляла квартиру до вечера. В день убийства, уйдя утром, она дома больше не появилась. У прислуги её нашли агенты, сообщили о происшедшем. Страх?.. А может, естественное чувство вины и боязнь ответственности?.. Конечно, она не убивала Френкель, физических сил не хватило бы и повода нет, не владела же Френкель миллионами или драгоценностями… Нет, Стравинская — не убийца, Шорохов бы сразу учуял и упрятал бы актрису в исправдом на время следствия. Но ничего подобного не случилось. Шорохов рассказывал ему, что на всякий случай устанавливал за актрисой слежку, а через два-три дня снял: дамочка носа из дома прислуги не высовывала, да и к ней никто не наведывался. Прислуга никакого интереса не представляла. Скорее всего, бабка связана с актрисой с молодых лет. Убирала по дому, хозяйство вела, но, когда актриса отошла от сцены, нужда в прислуге отпала, и Стравинская её выпроводила: накладно держать лишний рот, когда сама вынуждена зарабатывать не талантом и поклонниками, а собственной жилплощадью. Обдумывая всё это, Турин представил себе старуху в платке и длинном платье, крякнул, вспомнив, как та засерчала. «Бабка-то ещё смышлёная! Как она его пропесочила насчёт свечек, да о мальчишке с запиской! Стоп! Вот она, отправная точка! Записка! — Турина осенило. — Вот оно, недостающее звено!» — Подъезжаем, Василий Евлампиевич, — глянул на него шофёр с улыбкой. — Ничего, ничего, Володь, — улыбнулся ему в ответ Турин. — Задремал я слегка. А сам ухватился за ускользающую мысль: «Конечно, актрисе известно об убийстве гораздо больше. Может быть, она была невольной свидетельницей происшедшего или второстепенным участником, просто могла слышать из достоверного источника, а теперь связана с автором записки обязательством молчать?.. Этот человек и поставил условие: как только убийцу обезвредят, её вынужденное заточение кончится… Но кто этот человек?» На этом месте Турина заклинило: «А убийца где? Он не найден… Впрочем, не найден официальными органами. Даже наоборот, те поставили твёрдую точку в расследовании: их вывод — Френкель наложила на себя руки… Тогда от кого записка? Кто-то отыскал мерзавца, расправился с ним и пригласил актрису в церковь поставить свечки за обоих убиенных?..» Получалась явная чертовщина, отчего у Турина снова разболелась голова, тупая боль стиснула затылок, и он принялся растирать его, вздыхая и морщась: не получалось у него ничего в этом чужом городе Саратове, осталась его удача дома, никакого просвета не видать в загадочном и страшном убийстве невесты Глазкина… — Что с вами, Василий Евлампиевич? — притормозил водитель. — Не спал почти, — посетовал Турин. — Вот и достают старые болячки. Этой голове-то, знаешь, сколько доставалось… — он поскрёб затылок. — От уголовной мрази? — засочувствовал тот. — И от неё, но больше от начальства, — хмыкнул Турин, — так что, если станешь большим начальником, не обижай нашего брата. Они засмеялись. Боль постепенно стихала, он откинулся на сиденье. — Что это там за сборище? — встревожился вдруг шофёр. — Трамваи встречные… Не столкнулись ли? Народ валит из дверей! Турина так и бросило к стеклу. Впереди действительно творилось из ряда вон выходящее. Один вагон, почти пустой, стоял на остановке. Встречный с другого пути только что замер, и из него с шумом и гамом вываливался народ, поспешая вперёд на рельсы, где собралась уже большая толпа. Турин попробовал открыть дверь, хотя автомобиль ещё не остановился. — Василий Евлампиевич, куда вы? Под колёса угодите! — зашумел шофёр. — Так тормози, чёрт тебя подери! — выругался тот и, как он один умел, всё-таки выпрыгнул и свернул к толпе. — Доехали, считай, — водитель догнал его и кричал, будто извиняясь. — Церковь-то вон она! И кладбище за путями. Рядом ворота! Выходит, у кладбища и сбили бедолагу. Водителям тут маята. Старики туда-сюда. С остановки на остановку. А эти гоняют, как шальные! — Да замолчи ты! — оборвал его Турин. — Беду накликаешь! XVI Растолкав орущую толпу и холодея, увидел Турин первым Тимоху. Тот, сидя на рельсах перед пустым трамваем, корчился от боли, раскачивая голову и дико матерясь между стонами, поддерживал левой рукой безжизненную правую, согнутую в локте. Расползалось на одежде кровавое пятно. — Тимофей! Жив! — бросился к нему Турин, присел рядом, прижал его голову к груди, крикнул подскочившему шофёру. — Володя, тащи из машины всё! Бинты бы, жгут, шину надо! Но тот застыл столбом, словно и не слышал. — Какого чёрта?! — выругался Турин. — Давай быстрей! Каждая минута дорога! — Глядите! — шофёр таращился вниз, тыча рукой под самый трамвай. Из-под железного брюха вагона высовывались недвижимые женские ноги. — Что? Кто?! — вскрикнул Турин, боясь догадаться. — Похоже, женщина, — нервно подрагивая, шофёр пятился назад, нагибался то и дело, стараясь разглядеть. Но Турин уже знал, кто там. Не владея собой, он по-звериному зарычал, заскрежетал зубами. — Упустил я суку! Упустил! — кусал губы Тимоха. — Он столкнул её под вагон. Сам ужом в сторону. Я его за рукав схватил. Удержать хотел. А он рванул так, что я на рельсы вылетел. Руки своей чуть ни лишился… — Перелом у тебя, не скули, — оборвал его бормотание Турин. — Как с башкой? — Гудит. Ударился, пока катился. — Сто лет жить будешь, — сплюнул Турин. — Как же ты её проворонил, Тимоха? — Турин приподнялся, крикнул зычно. — Отошли бы, граждане, нечем дышать человеку. Врача, случаем, нет? Толпа отступала нехотя. Врача не оказалось. Лицо Тимохи бледнело на глазах. — Володя! — позвал исчезнувшего шофёра Турин. — Где копаешься? — Здесь я, — протиснулся к Турину водитель. — Шину искал, вот! — он протянул кусок доски. — Водки бы, — пожаловался Тимоха. — Нельзя, вдруг у тебя сотрясение мозга. Ты говори что-нибудь, а то сознание потеряешь. — Шофёр ловко наложил жгут выше локтя, принялся бинтовать. — Ты доску, что притащил, подложи, — подсказал ему Турин. — Я руку перенесу на неё, а потом запеленаешь покрепче. Тимоха вскрикивал, но бодрился: — Гадом буду, глаз не спускал с актрисы, а его упустил… Он же из-за спины моей выскочил. Я и глазом не успел моргнуть. — Выходит, он пас её от самого дома, а ты и ни ухом ни рылом!.. — Не видел хвоста. — Башкой чаще крутить надо было! — ругнулся Турин. — Доверил я козлу капусту… — Готово, Василий Евлампиевич, — водитель закончил перевязку. — Собирай добровольцев, Володя, — Турин полез за папиросами. — Пусть оцепят место происшествия. Сам отвезёшь гражданина Савельева в ближайшую больницу и дуй оттуда за Шороховым. Сюда его вези. — Я ему из больницы отзвоню, чтобы время не терять.