— Боюсь снова вас разочаровать, — не отвёл лица тот. — С этим тайником я связывал большие надежды. Его обчистили, унесли не только ценности, но и кое-что более опасное. — Доказательства связи Брауха с криминальным миром? — Возможно. Но я боюсь другого — не примыкал ли Браух к оппозиционерам? — К троцкистам? — Вот именно. Не искали ли его убийцы и этих следов? — Выходит, среди уголовников были и политические враги Странникова? — О чём я вам и намекал. Вам, Василий Евлампиевич, как никому, известна шаткость моего положения в губрозыске. Отстаивая меня здесь, вы давно нажили себе врагов. Заинтересованные только и ждут вашей малейшей ошибки или просчёта. Случай как раз представился. Не стану скрывать, мне давно известно о взаимоотношениях покойного профессора с секретарём губкома и не секрет — просочись хоть одна капля на волю, Странникову конец. Но это полбеды. Они свалят вас обоих одним махом. Что касается меня, — не велика потеря, я своё и оттрубил, и отжил. А вы попадёте в большое, извините, дерьмо. А то и припишут какие-нибудь партийные уклоны, тайные заговоры. Поэтому… — В нашем деле дерьма хватает! — оборвал его Турин. — И ошибки, и просчёты неизбежны. Даже трагические. На карту, вы правы, поставлено слишком много. И вы со своей прозорливостью почти разобрались, что здесь намешано. Дело об убийстве Брауха с каждым мгновением становится тем узлом, который или затянется на наших шеях или мы его наконец разрубим. Слишком напряглось сие противостояние! Но назад поворачивать поздно. Вы знаете, мы — по одну сторону. А враги?.. Когда их у нас не было? Но я сейчас не об этом. Скажите прямо, вам знакомы специфические особенности убийцы? Легкодимов, явно не ожидавший такого вопроса, неуверенно отмахнулся и заторопился невнятно: — Спасибо за откровенность и доверие, Василий Евлампиевич. — Сочтёмся славой. — Спасибо. Я действительно тронут, — старый сыщик привстал и поклонился. — Ну-ну!.. — поморщился Турин. — Давайте без старорежимных пережитков. — Простите. — К делу! Есть ли хотя бы малейшие соображения насчёт банды или её главаря? — Да-да. К делу… Вы спросили о почерке, знаком ли он мне? Я мучаюсь этим с той самой минуты, как ступил на порог растерзанной квартиры. — Что вас особенно поразило и напомнило? — Расстрелянные люстры, знаете ли… — Под способ мести не прёт, — тут же подхватил Турин, — злодеи срубили солидный куш, очистив тайник. Какая уж тут месть. — Добычу унесли немалую, сомнений быть не может, — согласился Легкодимов, — быть может, и не одними наркотиками поживились, но люстры да и всё остальное, если б на это позарились, могли погрузить и увезти. Ведь имущество старинное, антикварное, но не взяли… — Из-за соседей — лишний шум. Потеря времени. К тому же могли быть и трупы подельников. — И всё же зачем расстреливать люстры? Их раздербанили все. И в спальне, и в этом укромном кабинете, — Легкодимов двинул ногой — заскрипели осколки. — Камытин только одну гильзу нашёл? — Уверен, найдутся и остальные. Но меня прямо-таки подзуживает интуиция, что стрелял один человек. Из кольта. — И старый сыщик, вопрошая, заглянул в глаза Турину. — Василий Евлампиевич, простите за нескромный вопрос, вам же приходилось бывать в Америке? — Откуда вы знаете? — напрягся тот. — Нетребко разболтал? — Кадры хуже шпиона, — грустно улыбнулся Легкодимов, — об этом все наши знают, но я к чему поинтересовался… Один мой крестник[42] в далёкую бытность помешан был на стрельбе по этим самым люстрам. Впрочем, он и свечи горящие терпеть не мог. Осуждён был пожизненно за разные злодейства, но бежал и перебрался за границу. Я отследил его путь по всей Европе-матушке, но он пропал в Америке. И ведь в те самые годы, уж простите меня великодушно, когда вам там приходилось бывать, где-то с 1908 года. — Было дело… — Турин криво усмехнулся, подёргал себя за ухо. — Увлечение революцией сыграло со мной тогда шутку. После 1905 года, расстрела демонстраций, большевиков отлавливали, как тараканов, а с некоторыми не цацкались, на месте задержания без суда кончали. Вот и пришлось спасаться. — Я к чему? — зорким стал взгляд старого сыщика. — Русские за границей старались держаться друг дружки. Тем более, в той треклятой Америке, где и своих-то особо не жаловали, с неграми вон что вытворяли! — Да, мы старались держаться вместе, — кивнул Турин. — Нелегко там жилось, и здесь вы правы. Кстати, возвращались мы вместе со Львом Давидовичем одним теплоходом по морям, по волнам через Скандинавию. Как амнистию протрубило Временное правительство, господин Керенский прокукарекал, так и рванулись все домой. — Турин кисло усмехнулся старому сыщику. — Уловил я вашу мысль, Иван Иванович, и хватку вашу чую — спросить желаете, не попадался ли мне там, в Америке, этот сумасшедший, который по люстрам палил? Легкодимов хранил молчание, лишь смущённо кивнул. — Я там не только стрелка, Робин Гуда вашего, я люстр там не видел. — Турин помрачнел, но потом вдруг расхохотался. — Подвели вы узду к бороде! Лихо у вас получилось… Есть чему поучиться! Есть!.. Нет, дорогой Иван Иванович, жили мы в той Америке хуже крыс. Лейба Давидович, может, и щи хлебал, по ресторанам шастал. Доходили слухи, что он и с банкирами встречался, и денег просил для революции, даже паспорт себе американский выхлопотал, но до нас ему особых делов не было. Были у него свои гвардейцы, телохранители, толковые волкодавы из боевиков ребята, не нам чета. Мы вкалывали на разгрузке вагонов, если судьба улыбалась… — Он помолчал, но снова оживился, криво усмехаясь. — Бухарина встречал, он и там косоворотки своей не снимал, но лысым уже был… Да, пролетело времечко… — Жаль, — искренне посочувствовал Легкодимов. — Приметный был тот красавчик. Страсть по люстрам лупить у него с юности. Ещё младшим чином в кавалерии как-то отличился этой самой стрельбой по пьяни. Вот с тех пор и получил кличку Корнет. Корнет Копытов, так его и величали за глаза, хотя он и остепенился, и лихим налётчиком стал, как из армии попёрли, а всё Корнет Копытов да Корнет Копытов. А вот судили его по настоящей фамилии, только запамятовал я… — Что фамилия? Её поменять в один миг. А встречаться?.. Нет, не пересекались наши дорожки. — Турин постучал костяшками пальцев по столу. — Лихой вояка, сразу бы в глаза бросился. И ведь, похоже, правы вы, Иван Иванович, его след в квартире профессора. Когда и где ещё такой сумасшедший отыщется? — Давненько всё это было, Василий Евлампиевич, — как бы сомневаясь, покачал головой старый сыщик, — слух был, что схоронили его после пьяной драки. — Полноте! К сожалению, нередки исключения, когда прошлое воскрешает своих мертвецов. — Вы полагаете? — Чтоб содрогнулось настоящее. — Красиво и жутко сказано. — Чую я, собирается гроза пострашней, — похлопал Турин Легкодимова по плечу. — Информацию вы мне выдали славную. Её и пустим в работу. Вечерком на общем совещании с Камытиным поговорим об этом. А сейчас мне спешить надо. — Куда, если не секрет? — Да какой уж тут секрет? К нему надо торопиться, о ком говорили здесь, к ответственному секретарю Василию Петровичу Странникову. Он уже, наверное, мечет гром и молнии. — Спешить вам некуда, — остановил его за рукав Легкодимов, — секретарь губкома в отъезде уже длительное время. Укатив сначала в Саратов, оттуда прямиком он отправился в столицу, а возвратившись, умчался осматривать берега реки. — По какой причине? — Воду большую ждут. VI — В губком! — скомандовал всё же Турин поджидавшему его водителю, садясь в автомобиль. — А отдохнуть с дороги? — Витёк с сочувствием глянул на начальника. — Ночь-то не спали, по вам видно. — Плохо выгляжу? — Ефим Петрович себе позволял, ежели с вокзала. — Витьку временами приходилось подменять Пал Палыча — основного водителя, и он знал повадки Опущенникова, возвращавшегося из командировок. Не преминул он укоризненно напомнить и другое, кивнув на костюм Турина: — В гражданке Ефим Петрович туда не показывался. — Я смотрю, вы дюже соскучились по высокому начальству, — строго осадил его тот. — Чтоб больше не слышал! Заруби себе на носу! Шофёр нагнул голову, закусил губу и, вцепившись в баранку, прибавил газу. В коридоре, поспешая со второго этажа от машинисток с кипой бумаг в руках, встретил его Распятов. Увидев Турина да ещё в необычном наряде, остановился, деликатно изобразил весёлое изумление, пока тот подходил: — Прямо не узнать, Василий Евлампиевич! Уж не сменили ли профессию? — Маскируюсь, — оценил шутку Турин. — С преступным миром иначе нельзя. — А кого же у нас ловить собрались? — хихикнул тот. — С вами шутить опасно, Иосиф Наумович, — дружески коснулся его локтя Турин. — Забежал доложиться по случаю возвращения. — Опоздали, опоздали, голубчик, — изменил тон Распятов. — Василий Петрович намедни прибыл из столицы и сегодня же отплыл вниз по Волге. — Не иначе паводок попёр? — Началось, началось половодье, — кивнул Распятов. — Подымитесь, голубчик, ко мне, я вручу вам необходимую информацию к исполнению. Василий Петрович возглавил штаб по борьбе с наводнением. Уже подписал несколько приказов. — Совсем туго? — В верховьях Волги началось, — увлекая за собой Турина, Распятов зашагал к себе. — В Пугачёве затоплена часть города. Жители спасаются на крышах домов, на верхних этажах зданий. В Костромской губернии наводнение принимает характер стихийного бедствия, в Ярославле подъём воды превысил одиннадцать метров, есть человеческие жертвы, в Рыбинске под водой фабрики. Сура грозит затопить железную дорогу. — Как у нас? — Готовимся. — А с кем же он отплыл? — расписываясь за получение бумаг, поинтересовался Турин. — Члены штаба разъехались в разные места, чтобы быстрее собрать информацию, а Василий Петрович взял с собой Аряшкина из райкомвода и Глазкина. — Замгубпрокурора?