— Такого громилу? — Повторить? Чтоб через час в городе не было! В село его. — Есть, — вытянулся тот. — Всё, после договорим. Ко мне он так и не подошёл. И руки не подал. И слова не сказал. Да и лица его я так в тот раз и не увидел… Часть вторая. Красные пинкертоны I Что понимал в женщинах этот плюгавенький, неряшливый до брезгливости человечек? Что о них мог знать?.. Василий Петрович Странников икнул, слегка качнулся на нетвёрдых ногах, но устоял и уколол хмурым взглядом не в меру расшумевшегося Глазкина. Заместитель губернского прокурора и в трезвом состоянии отличался велеречивостью, а теперь, под изрядным хмельком, да после интимных волнений, что называется, поплыл-поехал. Из дверей дома на крыльцо они высыпались гурьбой, хотя и старались соблюдать степенность. После долгого застолья, жарких объятий в укромных альковах, дурманящего запаха горячих до влажности женских тел полуночная тишина и свежесть близкой набережной приятно расслабляли и успокаивали. Все обмякли, остывая, но только не расходившийся прокурор. Он замыкал компанию, затеял целовать ручки Татьяне Андреевне, несравненной хозяйке, спустившейся их проводить, но его занесло при поклоне и, если бы не перила да подоспевший сластолюбец Иорин, быть бы ему в кустах под оградой. «А ведь этот прокуроришка сегодня представлен мною самому Константину Стрельникову! — покоробило опять Странникова. — Крупному магнату! Богатейшему на низах рыбопромышленнику! Константин, конечно, разберётся, что к чему. Но этот-то, каков субчик! Сам умолял организовать встречу, непременно в узком кругу, а ухайдакался раньше всех! Да и поведением отличился скабрезным. Едва не испортил настроение, хотя постарались в этот раз хозяйка и её девушки, не ударили в грязь лицом. Всё мило, пристойно, кабинетик на четверых отделили; цветочки излишне, конечно, но простительны, Константин, правда, морщился. Зато потом с уютными комнатками каждому не подкачали. Ему досталась с жёлтой бархатной обивкой стен. Знает Андреевна его вкус, и Верочка была чудна и упредительна. Само совершенство!» Он приметил краем глаза — Стрельникову подобрали Зиночку: «Тоже ничего блондинка и по нраву Константину, хозяйке, пришлось подсуетиться, но не подвела, успела. Томные, нежные блондинки нарасхват. Капризны, чертовки, но так что ж поделаешь? Черноволосые вампирки, да ещё с тёмными волосками на ногах — бр-р! — не для него. От них коробит, словно кошки нетерпеливы и жадны. Им всё сразу. Не успеешь слова сказать, расслабиться, а им бы так и наброситься. Хотя…» Странников поковырялся в зубах, сплюнул прилипшую к зубам куриную кожицу, отвернулся от Глазкина: «А ведь этот гадёныш мог вполне расстроить всю идиллию. Как Алексееву вогнал в краску! Язык без костей. Приплёл ни с того ни с сего французского писаку, сифилитика Мопассана! И ядовито объявил, отчего тот загнулся! Всем проафишировал про болезнь. Бедная Андреевна не знала, куда глаза деть, хорошо Стрельников не промах, нашёлся, перевёл всё в шутку. Но каков прохвост Глазкин! Где и когда вычитал? В туалете начальной школы, прячась от надзирателя?.. Чёрт те что! Мопассана ли ему цитировать, когда у самого свадьба на носу! Для этого понадобился ли Стрельников с торговыми возможностями? Нэпман известен всему Поволжью, в Астрахань наезжает ради контроля. Свои магазины имеет здесь, в Саратове, в Самаре. В Москве недавно открыл, да такой, что всех баб свёл с ума. Женским бельём стал торговать чуть ли ни из самого Парижа! Этими самыми панталонами да пеньюарами. Мария, жена родная, давно утратившая интерес ко всему, и она заговорила про заморские штучки, уши прожужжала мужу — достань, мол, подивиться. И смех, и слёзы… А невеста у Глазкина не из простых. Тоже, видно, грезит о столичных нарядах ну и, понятное дело, хлопочет по разносолам на праздничные столы. Поэтому ей Стрельников и понадобился, она женишка своего на это сподобила». Слышал Странников о породистой прокурорской кобылке, приятель Гришка Задов в своё время выдвинул её в качестве исполнительницы на главную роль в весёлом водевильчике. Красива, но Странникову не понравилась — писклява и манерна, таких в театре пруд пруди. К тому же брюнетка, а Гришка будто забыл, как секретарь к ним относится. «А главное — Задов давно объездил кобылку сам, когда репетировал, — усмехнулся Странников. — А где Гришка пенку снял, там уже делать нечего». Странникова снова качнуло, он и сам понимал теперь, что его развезло. Обычно он крепился до прихода девушек, держался. Но тут рядышком с ним Константин Стрельников устроился за столом, а у того душа жаркая, один тост, второй, да всё подливает и подливает до полной. Он моргал Иорину, но пройдоха не уследил. «Да, дела… — опёрся Странников на перила, — перебрал лишку. А Глазкин, хлюст, значит, клюнул на артисточку… Знает, у неё отец — важная персона. В торговом отделе столоначальником значится. Кряхтят и стонут от него рыбопромышленники, гребёт с них деньжата, когда с просьбами суются. Вестимо, Стрельников на поклон к нему не ходит, но всё это до поры до времени, а коснётся — будущий зятёк подсобит… А в театре со временем невеста Глазкина перестала появляться. Выходит, жених запретил ей эксперименты на подмостках. Запретил… Но, как говорится, запретил одно, она другие увеселения найдёт…» — Василий Петрович, я вас провожу, — перебил ему мысли вертящийся подле Иорин. — А где Константин Михеич? — оглянулся Странников. — Что-то не видать его? — Так они вон… С Павлом Тимофеевичем Глазкиным секретничают. — С Павлушкой? — Отделились. Вы на крылечке размечтались, они и раскланялись. — Раскланялись? — Расцеловались. — Ну раз так… — Я вас тоже окликал, задумались вы. — Да воздух-то какой! — нашёлся он, отвернулся от Иорина, да и от прокурора со Стрельниковым. — Воздух какой! А, Игорёк? Засмотрелся я на небо звёздное, а они, значит… — Торопился Павел Тимофеевич. Он, по всей очевидности, пригласил Константина Михеевича в ещё какое-то заведение? — Это проказник-то наш? Жених? — Он. — Что за бред ты несёшь! — Я краешком уха слышал, будто звал он Константина Михеевича квартирки Тамары Павловны проведать. — Александровой? Проститутки этой? — И про квартирку Мерзининой был разговор. — Вот как! Притонов им захотелось! — Дело вкуса, Василий Петрович, — изобразил улыбку Иорин. — Они ведь высокие материи взялись обсуждать. — Материи? Это ж на какие высокие материи их понесло, голубчик? Мало им Татьяна Андреевна угождала? — Госпожу Домонтович, извиняюсь, упоминали. — Кого-кого? — Странников аж приостановился. С помощью Иорина он минутой раньше сошёл с крыльца, и теперь они шествовали вдоль улицы, направляясь к портовому саду, недалеко от которого проживал секретарь губкома. — Может, я и ослышался, но они про нездешнюю дамочку вели разговор, — не сдавался Иорин. — У них в Саратове общие корни, земляки они, оказывается. — Вот даже как! — крякнул Странников. — Везёт стряпчему. Сам Стрельников в земляках оказался. Ценней знакомства не найти! Ну, держись теперь, Константин Михееич! То-то Павлушка рвался до него. Теперь не успокоится, пока не выпотрошит наизнанку. — Так вам он и обязан… — Мне? Зря ты, Игорёк. Язык у тебя, гляжу, длинный… — Да я не в этом смысле, Василий Петрович! — изменилось лицо лизоблюда. — Я в смысле… — А я в том самом смысле! — посуровел Странников. — Я не посмотрю, что Мария моя тебе покровительствует. Ишь, примостился! Чем берёшь старушек? — Да какая же она старушка, Василий Петрович? Дама бальзаковского возраста! — Поговори… бабий угодник… — Да я, Василий Петрович, и ни мыслишки какой… — Чего?! В три шеи погоню! Забыл, кто перед тобой? Перед тобой ответственный секретарь всего губкома! Щенок!.. — Василий Петрович!.. — Язык-то прищеми, а то сам прижгу. А дамочку ту как они именовали? — Александрой! Александрой Михайловной, кажется. — Кажется, — передразнил Странников и усмехнулся, успокоившись. — В мире одна Александра Домонтович была. И имя её… — Умерла? — Стыдно, молодой человек! Не знать таких женщин!.. Замуж вышла! И зваться стала Коллонтай Александрой Михайловной. Первая и единственная в правительстве Советской России! Валькирия революции! Вот как прозвали её наши враги… Впрочем, и друзья. И она этого заслужила. Нарком призрения! Женсовет в государстве создала! — Что-то друзья наши про неё в другом смысле упоминали, Василий Петрович, — ехидно ухмыльнулся Иорин, заботливо беря Странникова под локоток, и они не спеша проследовали дальше. — Интересовали их, я бы сказал, совсем иные её увлечения. — Мужики, что ли? — Как сказать… Не то, чтобы… — Эх ты, лягушачья душа! И мнения своего боишься. А вот Александру Михайловну это не пугает, — он задумался, напряг память, но сказывалось выпитое спиртное. — Вполне возможно. Увлекались ею великие мужи, и она увлекалась. — Они её сравнивали с нашей Венокуровой. Тоже женсоветом руководит. — Ну-ну! — пригрозил Странников, выдернул руку, поводил большим пальцем под носом спутника. — Опять зарываешься! Не позволю! — А я и не заикался, Василий Петрович, — уже смелее не уступал тот. — Куда нам? Катерина Сергеевна Венокурова — сущий ангел против того, что Павел Тимофеевич насчёт Валькирии той размышлял. — Давай, выкладывай всё как есть, — споткнулся Странников, но Иорин его удержал. — Выкладывай, выкладывай. Не бойся. — Про эрос у них разговоры велись. — Про эрос? Ты не перепутал ничего? — снова споткнулся Странников, ноги его заметно заплетались, да и языком он стал владеть хуже, с трудом собирая фразы. — Эрос? Это же бог любви, болван.