Коняев повернулся к начальнику разведки отряда. — Ты погодь, Игнат, я сам. — Он посмотрел на мальчика. — Расскажи, что видел, сынок. Паренек вдруг расплакался. Отец вновь прижал его к себе. — Успокойся, Петя, не надо. Ты же у меня взрослый, сильный. Паренек затих, шмыгнул носом и проговорил: — Немец выступил, потом народ весь пошел к сараю. Полицаи по сторонам шагали, но ружья держали за спиной. — Неужто народ сам пошел? — спросил Игнат. — Да, — ответил сын партизана. — Полицаи людей не гнали. Только рядом шли. А главный их, Калач… Лазурин нагнулся к нему. — Как ты сказал? Калач? — Ну да, я потому и запомнил, что имя простое, Калач. У нас мамка калачи пекла. — Паренек опять заплакал. Отец опять успокоил его, и Петруха сказал: — Этот Калач сначала с немцами шел. Там был офицер в черной форме. На воротнике мундира с одной стороны молнии, с другой — три квадрата. — Гауптштурмфюрер, — сказал Лазурин. — А такой в районе один, командир роты СС. Продолжай, Петя. — Калач этот потом, когда всех закрыли, командовал полицаями. Они подожгли сарай. А он больше перед немцем, у которого были кинокамера и фотоаппарат, вертелся. У этого Калача еще пистолет был. Такой же, как у нашего участкового до войны. Он часто нам его показывал. — Участковый носил «ТТ», — вырвалось у Лазурина. — А немец, значит, снимал все на камеру и фотографировал? — Да. Калач потом отошел, а после я выстрелы слышал, четыре штуки. Хотя нет, еще стреляли из автоматов на околице. Кто-то, наверное, хотел сбежать. — А потом? — Потом полицаи стали жечь деревню. Как все загорелось, я больше ничего не видел. Жар был сильный, не смог подползти к сараю, а хотел открыть ворота. — Он опять заплакал, и отец прижал его к себе. Лазурин взглянул на своих разведчиков. — Вот, значит, как. Но почему и кто убил старосту и местных полицаев? Наверное, потому, что могли потом рассказать о том, что здесь было. Надо бы узнать, что стало со старостами и полицаями других деревень и села. Но мы туда сейчас не пойдем, иначе и до ночи не вернемся. А налететь на карателей можем легко. Еще раз все осмотрим и уходим! Повторный осмотр ничего не дал. Партизаны с Петькой отправились обратно в Осиповский лес. Когда разведчики и мужики из Лозы вернулись в лагерь, Лазурин провел Коняева с сыном в штабную палатку. Там что-то оживленно обсуждали командир, политрук и начальник штаба, должность которого временно исполнял командир второго взвода лейтенант Образцов. В августе в Осиповский лес, где формировался отряд, случайно зашла группа красноармейцев, выходившая из окружения. Она состояла из двенадцати человек во главе с этим офицером. Все они остались в отряде. Лейтенант был назначен на должность командира взвода, доукомплектованного восемью местными мужиками. Осетров планировал, что он станет штатным начальником штаба отряда. Командование отряда смолкло, как только начальник разведки зашел в палатку вместе с Коняевым и его сыном. Взоры устремились на паренька. — А это кто? — спросил политрук. — Сын мой, Петруха. Только он и остался в живых в Лозе, — ответил Коняев и передал командирам рассказ сына. Они выслушали его молча. Лица их помрачнели. — Вот, значит, как? Полицаи были орудием в руках немцев. А сволочь Калач каков! Это же надо лично угробить стольких людей! Раньше, до войны, он был директором автобазы. Такой примерный, за гаражом следил строго, запчасти сам добывал, в актив района входил, а сейчас? Начальник районной полиции, убийца, насильник. Да, мы многих врагов проглядели, а еще я выступал против арестов. Надо было сажать всех тех, кто попадал под подозрение. Проявили мягкотелость и получили в итоге. Активист и коммунист в прошлом, конечно, тихоня Роденко в бургомистры выбился, Калач — в главные полицаи. К нему подался еще десяток, казалось бы, нормальных советских граждан. И вот что они содеяли! — проговорил Осетров. Политрук Карасько взглянул на него и сказал: — Да не вини ты себя, Павел Дмитриевич. Все мы хороши, раз проморгали стольких негодяев, настоящих душегубов. — Он посмотрел на Коняева и спросил: — Значит, Родион, в Лозе всех сожгли? — Всех. Вот только Петька… — Да, считай, второй раз родился. — Мамку с братом вспоминает, плачет. Ему всего восемь лет, а на голове уже седые волосы. — Ты иди, Родион, будь с сыном, — сказал командир отряда. Передай мой приказ Петра поставить на учет как полноценного бойца и кормить так же, как и всех партизан. — Ладно. Пошли, сын. Коняев с сыном вышли из палатки. После этого начальник разведки спросил у политрука: — Ты же, Иван Михайлович, был заместителем Калача? Карасько кивнул. — Да, был. — Как же Калач долгие годы маскировался под активиста, советского гражданина? — Он и был советским гражданином, краснознаменцем, крепким хозяйственником. Но в душу-то ему не заглянешь! — Отловим и заглянем. — Лазурин перевел взгляд на командира отряда. — Павел Дмитриевич, я как сюда шел, обратил внимание, что бойцов в отряде как бы меньше стало. Мне это показалось? Осетров вздохнул и ответил: — Нет, Игнат, не показалось. Восемь человек ушли из отряда, двое из первого взвода и по трое из остальных. — Как это ушли? — А так, жены их увели. Такой гвалт подняли. Мол, не желаем, чтобы и нас расстреляли. Целый бунт устроили. Вот мужики и подались по домам. — Их надо было остановить. — Как? Их никто не мобилизовал, пришли добровольно, так же и ушли. Остались только те, у кого семей больше нет, и молодые, которые не успели еще ими обзавестись. Есть, правда, четверо бойцов, у которых родные в Павлинке. Те пока в отряде. Но надолго ли? Тут подал голос кадровый военный лейтенант Образцов: — Об этом жалеть не стоит. Толку нет от таких вояк, которые оглядываются на свои семьи. Зато те, что остались, биться будут по-настоящему. Отсюда у меня вопрос к командиру отряда. — Слушаю, лейтенант. — Как мы отомстим гитлеровцам за их кровавые дела? Осетров потер виски. От последних событий у него раскалывалась голова. Он посмотрел на Образцова и проговорил: — Тебе ли, Геннадий Владимирович, не знать, как мало у нас людей и оружия. В плане, который был передан в райком на случай нападения Германии, значилось, что местному партийному и советскому руководству следует создать партизанский отряд, для чего использовать оружие, имеющееся на складах НКВД. Увы, его там не оказалось. Указывалось место размещения базы отряда — Осиповский лес, перечень населенных пунктов. Это райцентр, село Ясино, деревни Лоза, Карчеха и Павлинка. Оттуда и надо было привлечь мужиков от шестнадцати до шестидесяти лет для вооруженного сопротивления врагу. Срок формирования отряда — до конца сентября сорок первого года. Только после этого, если враг не будет разбит на подходах к району, с нами должны связаться представители центра. Но радиостанции у нас нет. Та, что находилась на складе, неисправна. Да и с кем выходить на связь? Но как-то с нами должны связаться, после чего отряд будет внесен в списки боевых подразделений и обеспечен довольствием, в первую очередь оружием и боеприпасами. Только вот когда все это будет? А имеющимися у нас силами мы мало что можем сделать. — А если центру не удастся связаться с отрядом? Что тогда? — спросил Образцов. Командир отряда пожал плечами и ответил: — Не знаю. Но план имеет силу приказа. Игнорировать его — преступление. — Значит, мы так и будем сидеть в лесу и ждать, пока Красная армия разобьет гитлеровцев у Москвы, Ленинграда, на последнем рубеже обороны, и перейдет в наступление? Да вот только, зная силу немцев, скажу, что это произойдет не в этом, боюсь, и не в следующем году. За это время от отряда останутся ошметки. Извините, я не хотел вас обидеть, но остался здесь вместе с солдатами не для того, чтобы ждать, когда придут наши. Я должен воевать. Нам придется действовать тем, что имеем, хотим мы этого или нет. Предлагаю разработать план операции, предусматривающей удар всем отрядом по районному центру с локальной задачей уничтожения управления полиции и нанесения урона роте СС. Понятно, что у нас мало сил, но если подойти к райцентру скрытно, то задача вполне выполнимая. Пусть нам даже удастся уничтожить одних только полицаев, это все равно будет успех. Главное не в том, какой урон мы нанесем фашистам, а в самом факте нападения. Жители Гороша увидят, что рядом есть сила, способная противостоять оккупантам. Этой операцией мы, если так можно выразиться, засветим себя перед минским подпольем и нашей разведкой, а через них и перед центром. Тогда нас уже точно не забудут. Осетров покачал головой. — Все верно, лейтенант. Ничего другого ты, профессиональный военный, предложить не мог, да еще под воздействием эмоций после злодеяний гитлеровцев. Но пойми, у меня приказ не предпринимать каких-либо действий до полного завершения комплектования отряда и организации устойчивого взаимодействия с центром. — Тогда я вам вот что скажу, Павел Дмитриевич. Пока вы будете ждать указаний сверху, которые могут и не прийти, я поведу своих бойцов на восток, возможно, выйду к отряду, который готов бить фашистов, а не ждать ценных указаний. Думаю, что совсем скоро на базе останутся только два человека, вы и политрук. Все остальные разойдутся по своим деревням. Когда приказ все-таки придет и с вами выйдут на связь, то окажется, что напрасно. Никакого отряда нет. Я, конечно, перехлестываю, но согласитесь, что без моего неполного взвода отряд будет не боеспособен. Политрук повысил голос: — Вы, лейтенант, отдаете себе отчет в том, к чему призываете? Какая может быть операция против немецко-фашистских подразделений, значительно превышающих нас по численности, вооружению и опыту боевых действий? — Он сбавил тон. — Ладно, представим на минуту, что мы нанесем удар по райцентру, у нас что-то получится, отряд сможет отойти без больших потерь. Но что будет дальше? Немецкое командование быстро придет в себя и отправит карателей в Ясино, Карчеху и Павлинку. Эсэсовцы уничтожат всех, кого застанут там, сожгут населенные пункты. Комендант наверняка вызовет армейские подразделения для прочесывания лесов, будет применена и авиация. Не слишком ли дорогую цену мы заплатим за то, что слегка потреплем немцев в Гороше? Лейтенант кивнул: