Бонке сел за стол, для чего-то расстегнул кобуру. Калач подошел вплотную к Годману. — Я хочу знать, еврей, где в городе ты оставил свое золото и другие ценности, которые не смог взять с собой? Ответишь правдиво — мы завтра же отправим тебя и семью в городское гетто. Попытаешься обмануть — очень пожалеешь. Ну?.. У нас с господином гауптштурмфюрером не так много времени, да и других дел полно. Говори! Годман скрестил руки на груди: — Господа, всем святым клянусь, что я отдал вам это все, что у меня было. В городе я ничего не оставлял. Зачем, если не смог бы никогда вернуться? Калач, не раздумывая, ударил еврея в солнечное сплетение. Годман согнулся пополам, широко раскрыл рот. Калач нагнулся к нему. — Дыши глубже, еврей, на пятках попрыгай, полегчает. — За что? — За что, спрашиваешь? За неправильный ответ. — Но я сказал правду. Удар в переносицу отбросил еврея к стене. Из носа Годмана пошла кровь. Он вытирал ее, но не мог остановить. Гауптштурмфюрер поморщился. — Мирон, неужели нельзя обойтись без этого? — Но вы же видите, господин Бонке, что этот еврей не желает говорить правду. — Толку от того, что ты изуродуешь его. Нет, я, конечно, не имею ничего против, но время, Мирон! Калач усмехнулся. — Я понял вас, господин Бонке. Обойдемся без большой крови. — Он рванул дверь спальни и крикнул: — Дочь Соня, на выход. Сара Абрамовна вскочила. — Не пущу! Что вы хотите? Калач взревел: — Я сказал, девка в комнату! — Калач достал пистолет. — Или ты хочешь, чтобы я перестрелял детей на твоих глазах? Калач подошел к кровати, где сидели дети, схватил за руку старшую дочь, рванул на себя, втащил ее в комнату, закрыл дверь спальни на ключ. Годман побледнел. — Что вы собираетесь делать? Калач усмехнулся. — А ты не догадываешься, Годман? Сейчас сам все увидишь. Калач схватил девочку и хотел сорвать с нее платье. — Не делайте этого, — взмолился Годман. — Говори правду. — Я все скажу, отпусти ее, Калач. — Вот как? В тебе проснулось что-то отцовское. Говори — мы послушаем. Если скажешь правду, отпущу твою девчонку. Годман вытер кровь, вздохнул и проговорил: — Да, я не смог взять с собой все, что у меня было. Из-за обычной случайности. Человека, которому доверился, банально не было дома, когда я должен был выехать. — Кто он? — Вы должны его помнить. Это Лев Борисович Муклер. — Муклер? — воскликнул Калач. — Опять хочешь обмануть? Он и его семья были расстреляны сразу по приходе в район освободительной армии Германии. — Не сразу, на следующей неделе. До расстрела я передал ему чемодан. Там то же самое, что и в саквояже, но в меньшем количестве. — И как найти теперь этот чемодан, если Муклер с семьей расстреляны? Я понял! Ты хочешь запутать нас. Мол, золотишко было, но осталось у еврея, которого расстреляли. Идите, ищите. Так, скотина? — взревел Калач. — Нет, искать ничего не потребуется. Муклер знал, что из города ему не уйти. Жена третий год на коляске. У него был постоянный поставщик краденых вещей, некто Василий Герасимов, который избежал мобилизации и скрылся не без помощи Льва. Муклер надеялся на его связи в уголовном мире, дабы выжить. — Напрасно. — К сожалению, да. — Ты хочешь сказать, что Муклер доверил твой чемодан вору? — Герасимов не вор, он скупал краденое и сдавал его в ломбард Муклера. Гауптштурмфюрер затушил окурок о стол, повернулся к еврею. — Ты о чемодане говори, Годман. — Мы договорились, что если над семьей Муклера нависнет опасность, то он передаст чемодан Герасимову. — Но сделал ли так Муклер? — спросил Калач. — Это можно выяснить у Герасимова. Он устроился на работу в районную управу, кем-то по хозяйственной части. — Где живет? — Минуту, дайте вспомнить. Улица Ворошилова, дом четыре дробь один, квартира… не помню. Первый подъезд, второй этаж налево. — Достаточно, — сказал Калач. — Я знаю этот дом. Он недалеко от железнодорожной станции, входы в подъезды со двора, на площадке по две двери. Значит, у Герасимова квартира номер три. Найдем. — Улица не Ворошилова, а Ямская. Надо было запомнить уже. Это касается тебя, еврей. А ты, Мирон, отправляйся по адресу. Водителя возьми с собой. Ведь ты же умеешь управлять автомобилем? Начальник полиции развел руками. — Странно, да? Бывший директор автобазы не может водить автомобиль. — Мне плевать на это. Девку с отцом на место! — Да, конечно. — Калач поправил кобуру и сказал Годману: — Забирай свою сопливку, идите в спальню. Я все проверю и вернусь. — Он отпер дверь. Годман привел дочь в чувство, поднял на руки и унес в спальню, где раздался сдавленный женский крик. — Езжай, Мирон, я подожду здесь. Только быстро, туда-сюда! — сказал гауптштурмфюрер. — Яволь, господин Бонке! Калач уехал. Отсутствовал он недолго, примерно час, около полуночи зашел в комнату с чемоданом, улыбаясь во весь рот. — Значит, не обманул Годман? — спросил немец. — Нет. — Что с Герасимовым? Калач притворно вздохнул. — Вот ведь какая незадача, господин Бонке, повесился он. И чего ему не хватало? Служба не бей лежачего, неприкосновенность, бабы. Слышал я, пил он много. Может, на этом и свихнулся? Гауптштурмфюрер усмехнулся. — Повесился, говоришь? Ну что ж, это его выбор. Чемодан смотрел? — Так точно! Золота и ценностей там раза в три меньше, чем в саквояже.