Он кивнул. Потом уточнил: – О проекте я знаю недавно. А вот про ребят – да, давно. Наблюдал за ними с того времени, когда беззащитных бедолаг среди ночи подкинули в парк. – Вы член «Комитета»? – задала она быстрый тревожный вопрос. Эдик помотал головой: – Нет, конечно же. Но в курсе. Верена, а вы что же, причастны к проекту? Женщина энергично тряхнула головой, пушистые короткие волосы легким облачком взвились в воздух. На этот раз она была без шапочки. – Нет, до недавнего времени я знала о первенцах не больше, чем любой сотрудник Института, – кроме тех, кто ими напрямую занимается. Что-то на уровне слухов. Здесь вообще каждый плотно занят своим делом и не стремится лезть туда, куда не имеет доступа. Необычных и шокирующих проектов хватает. Но некоторое время назад… – Она резко осеклась, Редкий даже насторожился: может, услышала что-то. Но все было тихо, лишь из-за двери, напротив которой они остановились, доносился ровный гул и попискивание какой-то электроники. – С какого-то времени о проекте стали говорить все чаще, особенно в свете той опасности, которой подвергались ученые в Северном коридоре. Остальным даже приближаться к нему было запрещено. Вы знаете, чем все кончилось. Вы видели этих детишек, не правда ли? – Не только видел, но и выпустил их, – грубовато отрезал Редкий. Да, он помнил, что именно его поступок стал приговором для маленького санитара, по его вине погибли люди в городе, и не собирался открещиваться от своей вины. Верена легчайшим движением коснулась его плеча и сразу спрятала руку за спину. – Не казните себя, Эдуард. Это все равно рано или поздно закончилось бы бедой, возможно, катастрофой еще более страшной, хотя куда уж хуже… В общем, еще до того, как первенцы покинули стены Института, появились недовольные тем, что тут проводятся жестокие эксперименты над людьми. Профессора, медперсонал, люди из охраны. В других подразделениях Института многое давно под запретом, но не у нас. Вы знаете, кто такой Виктор Прайд? – О да, – скривился Эдик. – Он скупил наш Институт на корню. А ему нужны первенцы, и не только они. Пойдемте, покажу вам кое-что. Наконец двинулись дальше. Верена подвела его к одной из палат, приложила браслет к пульту, двери разъехались. Сам собой загорелся свет, неяркий, голубоватый, низовой. Редкий увидел стоящие в ряд пять столов вроде операционных. На каждом лежало худое обнаженное тело. Эдик шагнул вперед, чтобы рассмотреть получше, но Верена была начеку, схватила его за запястье: – Эдуард, только держите себя в руках! – Всегда. Мы можем подойти ближе? Женщина глубоко вдохнула, словно готовилась нырнуть, сделала шаг к первому столу. Эдик – следом за ней. Он увидел совсем юную девушку, всю обмотанную проводками. Грудь ее поднималась, датчики выводили на монитор ровный ритм сердца. И все же было очевидно, что она мертва, и мертва давно. Лицо, прежде наверняка симпатичное, усохло, сделалось желтым и плоским, как у мумии, голова была выбрита, справа над виском змеилось несколько шрамов. Остальные четыре тела также были без волос. Почему-то это больше всего убедило Эдуарда, что лежащие перед ним женщины никогда не очнутся и никто больше не видит в них людей. – Зачем они здесь? – просипел он. – Таких женщин используют в проекте «Первенцы» для вынашивания эмбрионов, – скупо пояснила Верена. – Но они мертвы! – По факту – да. Но аппаратура позволяет их телам функционировать, как живым. Не думайте, в их смерти нет ничего криминального, – вдруг спохватилась она. – Все эти женщины погибли от травм головы, не опознаны и не востребованы. В противном случае Институт передал бы тела родственникам. У нас вообще-то стараются действовать по закону. Сейчас тела снова готовят… понимаете? – Я думал, первенцы появляются на свет иначе, что давно изобрели какое-то искусственное чрево, что ли, – пробормотал Эдуард. На женщин он больше старался не смотреть. Его мутило от запаха тлена, а может, запах только чудился. Верена, поняв состояние Эдика, взяла его за руку, вывела из страшной палаты и только потом ответила: – Искусственное чрево создавали много десятилетий, и дальше всех продвинулись именно в Институте. Но все равно это оказалось почти нерешаемой задачей: очень трудно создать искусственную плаценту, наладить гормональный и питательный обмен с плодом. Все прежние первенцы сперва прошли через такое. – Она кивком указала на дверь. – Через десять недель плод извлекали, изучали, то есть выясняли, подвергся ли он нужным мутациям. Если нет – безжалостно утилизировали, и все начиналось по новой. Прошедших проверку доращивали в кувезах. И только последнее поколение первенцев вырастили полностью в искусственном чреве, от начала и до конца. И вы в курсе, Эдуард, что произошло. Они стали монстрами. – Но я думал… – Что их и создавали такими? Нет, в остальном с ними работали почти по тому же протоколу, что и с прежними. Не сразу стало очевидно, насколько они опасны. Похоже, сама природа решила преподнести людям урок за пренебрежение ее законами. Мы надеялись, что эта черная страница нашей деятельности осталась позади. Но нет. Прайд выделил баснословную сумму, чтобы эксперименты продолжились. Он требует, чтобы работа велась по двум направлениям: одну группу первенцев выращивали по старому образцу и параллельно другую – по новому. – Зачем ему это? У него и так в распоряжении две группы ребят. Чудо перестает быть чудом, когда чудесного слишком много. Верена помолчала. Неяркий свет делал ее лицо совсем юным, растерянным и очень грустным. – Видимо, он не получил то, что хотел. Или получил, но не уверен, что сможет это сохранить. До нас дошли слухи, что один малыш из новой партии пока так и не обнаружен. Еще сложнее со старшими. – А что с ними? – перепугался Редкий. – Давайте сядем. Не нужно привлекать внимание охраны, в красном отделении редко кто появляется в это время. Они прошли в холл с имитацией окон, с просторными диванами, шкафами непонятного назначения и несколькими тренажерами, вероятно для разминки персонала. Сели рядом на диване, и Эдик догадался, почему так они привлекут меньше внимания охраны. В конце концов, и у докторов должна быть личная жизнь. – Вам уже приходилось сталкиваться с необъяснимыми смертями людей, случайно или намеренно оказавшихся рядом с первенцами? В ситуации, которая могла бы показаться детям опасной? – спросила Верена. Эдик поежился: – Еще как приходилось. Так погиб мой товарищ, который всего лишь присматривал за ними. И не только он. Но мы так и не поняли, кто из ребят убивает и каким образом. – Ну, полагаю, таким же, каким проделывают и все остальное. Вторгаются в физические поля человека, в его персональную темную материю – наши профессора первыми предположили, что таковая существует. Мгновенно перестраивают поле, вносят свои правки либо разрушают. А кто? Да на такое способен каждый из них, особенно в период влюбленности. Эдик напрягся, припоминая, кто там в кого влюблен. Кажется, Вике очень нравится Платон. А Маго повсюду таскается за Викой. Вика? – Одна из девочек заболела, и ее забрали в Институт, – произнес он медленно. – Это как-то связано? Верена кивнула: – Да, скорее всего, она и убивала. В детях заложен некий механизм, который наши ученые умы пока не в состоянии до конца понять, хотя оказались в силах его изменять. Я имею в виду, что младшее поколение первенцев, убивая, не вредит себе. Когда же убивают старшие, даже если они этого не осознают, механизм включается, и их тела начинают разрушаться. У пациентки, про которую мы с вами говорим, все началось с простудных симптомов, но почти сразу перекинулось на сердце, приведя его в негодность в невероятно короткие сроки. – У Виктории? Сердце? – Редкий никак не мог осознать «такое гадство», как выразился бы Маго. – Но она была совершенно здорова. У Танюши проблемы с сердцем, это да, но почему Вика… Он бормотал эти слова и сам бессознательно растирал грудную клетку, словно сердечная болезнь настигла и его. Верена молчала, и ее молчание начинало пугать. Он не стал спрашивать, входит ли она в группировку недовольных, – это было очевидно. – И что же теперь будет? Она… что? – Пока за нее борются наши доктора. Указания от главного спонсора однозначны: спасти любой ценой. Он слишком долго ждал эту партию первенцев, чтобы теперь потерять всех. Сейчас девочку готовят к пересадке сердца. Но сердце не вырастишь на принтере, как ваш глаз, Эдуард. Искать подходящее времени нет. Поэтому решено было задействовать донора. Просто взять сердце у здоровой девочки примерно Викиного возраста. Это значит, что в Институте готовится еще одно преступление. – Да как же так? – совсем растерялся Эдик. – Откуда девочка? В смысле донор? Они что, просто могут выдернуть кого-то из отделения, из пациентов, и так использовать? Типа мы все тут как биоматериал лежим?! Верена взяла его за руку, сжала ее теплой ладошкой, призывая успокоиться. – Нет, другую девочку привезли вчера, она как-то связана с похищением сына Прайда. Первоначально нужно было блокировать ей память на определенный период, элементарная для Института процедура. А потом пришли инструкции от Прайда. – Дашка, что ли? – напрягся Редкий. – Зимина? Об исчезновении заклятой врагини Тани и Вики он знал, но судьба девочки его не особо волновала, других переживаний хватало. Верена пожала плечами, вздохнула. – Мерзкая девица, кстати, – зачем-то сказал Эдуард и в следующий момент так устыдился своих слов, что его даже в жар бросило. – То есть не важно, конечно. То есть я не понимаю: ее убьют, что ли? – Им поменяют сердца, – голосом, лишенным всяких эмоций, растолковала Верена. – Возможно, донор выживет. Тогда потом девочкой займутся уже без спешки, найдут подходящее сердце законным путем. Но в худшем случае тело вернут родителям, и доказать что-либо будет невозможно. Редкий напрочь лишился дара речи. Вдруг он понял, о какой девочке говорила Верена днем, почему плакала. Он понимал, что должен быть сильным, предлагать решения, она ведь доверилась ему зачем-то. Но решений не было даже близко. – И что тут можно сделать? – спросил Эдик тоскливо, стыдясь сам себя, как никогда ощущая собственную никчемность. – Скажите, Эдуард, – медленно, задумчиво произнесла Верена. – Вы ведь знаете Вику, общались с ней. Он кивнул. – Если бы девочка каким-то образом узнала о том, что может произойти, если не сделать ей пересадку как можно скорее, и какой ценой она может остаться в живых. Как бы она отреагировала? Перед мысленным взором Редкого возник образ беловолосой девочки с кроткими глазами, тихой и ласковой, которая, однако, умела быть очень храброй и твердой. – Вика никогда не согласилась бы, чтобы ради ее спасения кто-то погиб! Сказал – и сам испугался своих слов. Он ведь, возможно, в этот момент вынес приговор всей пятерке. Верена долго молчала, потом проговорила голосом несчастным, но твердым: – Тогда мы должны что-то предпринять. Но все, что можно сделать, – это попробовать ночью вывести Дарью из Института. Операция должна состояться утром во вторник, значит, у нас только одна ночь и одна попытка. – А что будет с Викой? – спросил Эдуард, уже готовый дать задний ход. – Она умрет? Но ведь тогда и другие… Знаете, Верена, теперь я засомневался: Вика может решать за себя, но не за своих друзей. – Если увести Дарью, врачи станут спешно искать другой вариант. Думаю, за пару дней донорское сердце будет найдено, возможно, законным путем. Но я не могу обещать, что эти дни есть у Вики. Решение нужно принять сейчас, вам пора возвращаться в отделение. – Дашку нужно уводить отсюда! – решился Редкий. – Как это сделать? – У вас есть друг с машиной? – Угу. – Эдик мысленно представил тощий Антохин силуэт. – Созвонитесь с ним и договоритесь, чтобы ночью ждал у остановки напротив Института. Мы постараемся вывести девочку, он ее увезет. – А кто «мы»? – все же проявил интерес Эдик. Женщина с бледной улыбкой покачала головой. – Ладно, не говорите. Но, Верена, у вас точно есть соратники, не согласные с политикой Института? Вы ведь не пытаетесь бороться с этой махиной в одиночку? – Есть, Эдуард, не волнуйтесь. Порядочных людей везде хватает. Кстати, вместе с девочкой, если получится, передадим некоторые документу по проекту, вдруг помогут защитить ребят. Эдик кивнул, и какое-то время они просто стояли молча друг против друга. Каждый был погружен в свой мысленный ад. Потом Верена коснулась его руки, сказала тихо: