– Хорошо, спасибо. – Я встаю. – Спасибо за те усилия, которые вы прилагаете. Я знаю, что с ним трудно. Мистер Боттл вздыхает с облегчением. – Спасибо, – говорит он. – Мы ценим такое отношение. Некоторые родители, похоже, даже не понимают, с чем мы тут сталкиваемся. Я невесело усмехаюсь. – О, я прекрасно понимаю, с чем вы тут сталкиваетесь. * * * «Ленд-Ровер» скользит по грязи, когда я заворачиваю на насыпную дорогу. Машину заносит, я стараюсь с ней справиться. Переключаю передачу, объезжаю ямы. До насыпной дороги все дороги муниципальные, и несмотря на огромный муниципальный налог, который с нас дерут местные власти, они не удосуживаются оторвать от стульев свои задницы и их отремонтировать. Наша ферма стоит на небольшой возвышенности, которая поднимается из болота. Все называют ее «Красный дом», хотя правильное название – Полевая ферма. Частично название объясняется ярко-красным кирпичом (так мы в любом случае будем говорить отдыхающим, которые станут приезжать в наш гостевой домик), но в первую очередь она получила такое название из-за того, что раньше в дальнем амбаре резали животных и их кровь ручейками стекала в болото. Поэтому болотистая местность вокруг дома покрывалась красными пятнами, и там всегда стоял сладковато-мускусный запах, и казалось, что что-то гниет. При определенном освещении также казалось, что дом поднимается из озера крови. Уже много лет здесь никто никого не режет, но болото все равно кажется красным. На болоте также стоит большой загородный особняк и фолли, которые построил какой-то богатый придурок, но теперь оба здания уже погрузились в воду. И стоило ли напрягаться? Я ненавижу этот дом. Он перешел моему дяде от деда, которого все считали «настоящим фермером, работающим в старых традициях». Дядя умер, не оставив детей, и дом перешел мне. Мой отец не оправдал ожиданий, став летчиком, но из моей матери Пегги получилась бы отличная жена фермера, если бы ей представилась такая возможность. Она из той породы женщин, которые, отрубив два пальца, все равно продолжают работать. Не такая, как Эсси. Я очень сильно люблю Эсси, но никто не назовет ее сильной и выносливой. Мой дед провел половину жизни, осушая канавы и укрепляя дренажные каналы, пытаясь не дать воде все тут затопить. В те времена и муниципалитет делал гораздо больше. Тогда дом окружали пастбища с сочной травой. Но в последнее время мы проигрываем битву с болотом, и уровень воды поднялся. Предполагаю, что в конце концов весь дом утонет в болоте. В любом случае я никогда не хотел его получить. Я хорошо учился в школе. Мне нравилось читать, нравилась история и даже латынь. Я мог бы заниматься чем-то получше. Как все пошло не так? Наши овцы не должны были заразиться ящуром, мы же так далеко от ближайшей фермы. Но болезнь добралась и до нас, и таким образом пришел конец нашей отары. Мы не стали заводить новых овец. Эсси не захотела. А теперь мне осталось только работать круглосуточно, чтобы превратить старую скотобойню в гостевой домик. Эсси плохо себя чувствует и мало что может сделать. Я давлю на тормоз и оставляю машину перед домом. От болота идет сладковатый запах, от которого меня подташнивает. Входная дверь не заперта. Никто ее не запирает, хотя я им всем говорю, чтобы запирали. Никто не кричит мне «Привет!». Вероятно, Эсси снова легла. Стук ножек по лестнице – и вниз несется малышка Селестина. – Папа! – кричит она, и я сгребаю ее в объятия. Дорогая Селли. Слава богу, что есть она и малыш Бенджи. Не знаю, что бы я делал без них. Я спускаю Селли на пол и заглядываю в гостиную. Джозеф сидит на диване и смотрит телевизор, развалившись так, как умеют только подростки. Его вид доводит меня до белого каления. – Поищи маму, – шепчу я Селли, и она исчезает в кухне. Я широкими шагами захожу в гостиную и встаю перед экраном, заслоняя его. К счастью, Джозеф не возмущается, потому что я на грани. – Дрался? – спрашиваю я. Он пожимает плечами с мрачным видом. – Ты же всегда говоришь, что я должен уметь за себя постоять. – Но нельзя бить людей. Я не это имел в виду. – Тогда что ты имел в виду? – Мистер Боттл сказал, что ты употребляешь наркотики. Это выбивает его из колеи. Он смотрит на меня, потом быстро отводит глаза в сторону. Я думаю о том, куда же ушла любовь. Раньше я любил этого мальчика всеми фибрами души, так, как я люблю Селестину и малыша. Теперь любовь смешалась с гневом. Меня раздражает даже его внешний вид. Он все время одет во все черное, и еще эта уродливая бейсболка и футболка с логотипом его компьютерной игры. Я делаю шаг, приближаюсь к нему. – Что ты можешь сказать в свое оправдание? – Просто оставь меня в покое, – отвечает он. Я бросаюсь вверх по лестнице к нему в спальню. Это позор! Грязная одежда валяется по всему полу, грязная посуда на кровати, обертки от чипсов и разных снеков на ковре, причем на нем столько волос, словно тут живет собака. Я осматриваю все – выбрасываю его барахло из ящиков и шкафа, вываливаю содержимое корзины для белья на пол, вытаскиваю из-под кровати старые компьютерные журналы, пролистываю их, и меня совершенно не волнует, сколько из них я порвал. Я вытаскиваю блокнот и не могу не узнать наш дом, нарисованный на обложке. Я открываю блокнот и переворачиваю страницы. На мгновение я остолбенел. Рисунки красивые. Вот какой мой сын на самом деле. Чувствительный парень с художественными наклонностями. Но потом я поднимаю голову и замечаю Фифи, мягкую игрушку – кошку, которую он раньше очень любил, но теперь у нее разрезан живот. Я откладываю блокнот в сторону и запускаю пальцы в живот Фифи. Я нахожу то, что искал. Маленький пластиковый пакетик с куском темной резины. Значит, он вспорол живот игрушечной кошке Фифи и засунул внутрь эту дрянь. Что случилось с моим маленьким мальчиком? Я падаю на кровать, на смятые простыни и грязную одежду, и сжимаю этот пакетик в руке. Глаза наполняются слезами. Дверь распахивается. На пороге стоит Джозеф, свет горит у него за спиной. – Какого хрена… – Наркотики? – Я стараюсь не орать. – Ты держишь наркотики в моем доме? – Ты копался в моих вещах? О боже! Он пятится. – Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю! – ору я ему вслед. Я бегу за ним вниз по лестнице и в кухню. От дерзости и агрессии он перешел к уклончивости и уверткам. Он знает, что поступил неправильно. Эсси в кухне, держит на руках малыша Бенджи. Джозеф бросается к ней, и Эсси его обнимает. Я открываю рот, чтобы высказать все, что думаю, но тут замечаю подругу Эсси, эта Джули сидит за столом тихо как мышка. Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Последнее, что я хочу, – это полоскать наше грязное белье перед носом у Джули. – Я думаю, что Джули лучше поехать домой, – говорю я. Джули резко вскидывает голову, затем смотрит на Эсси. – С тобой все в порядке? – спрашивает она одними губами. Джозеф использует эту возможность, чтобы сбежать из кухни. Я хмурюсь, глядя ему вслед, но отпускаю его. Джули дотрагивается до руки Эсси, склоняется, чтобы поцеловать Бенджи, а затем выходит из кухни тем же путем, что и Джозеф, не сказав мне ни единого слова. – Я заварю чай, – говорит Эсси. – Он принимает наркотики, – сообщаю я. – Я ездил к нему в школу. – Да? Я бы поехала с тобой, – говорит она, подняв голову. – Нет, Эсси. Ты же сама сказала, что плохо себя чувствуешь и тебе не до этого. Помнишь? Она многое забывает, и я стараюсь не заводиться из-за этого, потому что знаю: это один из симптомов ее болезни. Бенджи начинает плакать. Он пронзительно воет, и у меня сразу же возникает желание потянуться к нему и забрать его у Эсси. Защитить его. Но она еще крепче обнимает его, и он успокаивается. – Я нашел наркотики в спальне у Джозефа, – сообщаю я. Эсси крепче прижимает Бенджи к себе. – Ты уверен, что они его? Я прищуриваюсь. – Они лежали в его спальне. – Я не могу рассказать, что он вспорол живот Фифи и засунул туда эту дрянь. – Директор школы сказал, что его застукали с наркотой. И еще он подрался. Он добьется того, что его исключат из школы, Эсси. Нам нужно с этим что-то делать. Он совсем слетел с катушек. Эсси вздыхает и говорит: – Я с ним поговорю. Но я не думаю, что она это сделает. Опять придется разбираться мне. Я не знаю, сколько еще смогу выдержать. Глава 23 Ева Я сижу на удобном диване в доме Маркуса и Серены, диван не с помойки, стены были недавно покрашены, плинтусы чистые. Почему-то этот дом не давит на меня так, как дом Грегори и Деллы. Может, потому, что я чувствую: меня здесь не осуждают и вообще не судят.