В моей голове есть место, где царит полная тьма. Я не знаю, что случилось, только что это было что-то ужасное и в результате я оказался в таком состоянии. Несмотря на все прилагаемые мной усилия, воспоминаний нет, только мне кажется, что в темноте есть кровь. Что-то случилось с моей семьей? Похоже, что у меня никого нет, кроме сестры и бабушки, которая недавно умерла. Я думаю об этом, и почему-то мне кажется, хотя я точно не могу вспомнить, что членов моей семьи нет по моей вине. У меня есть ощущение, что какие-то события привели к тому трагическому дню. Будто я катился все выше и выше по американским горкам, вагонетка шла вверх, только вверх, пока я не добрался до точки, где у меня больше не было выбора, только сорваться вниз, переступить какую-то черту. Когда я несусь в этой вагонетке к тому темному дню, я не знаю, что я на американских горках. Я не понимаю, что чем выше я поднимусь, тем дольше мне придется падать. Я не особо счастлив. Дома все так же плохо, но теперь у меня есть друг, с которым можно поговорить. По вечерам я возвращаюсь из школы с Нейтом, а потом иду к нему домой работать над компьютерной игрой. В школе я все еще болтаюсь с моими друзьями-ботаниками, но нас теперь никто не трогает. Однажды утром я рассказываю Нейту про нашу семью. Мой отец унаследовал семейную ферму, но это худшее место в мире для проживания. Оно буквально плавает в реке крови зарезанных животных. Я не шучу. И мой отец несчастлив. И, конечно, мама несчастлива. Мне кажется, что она даже ни разу не улыбнулась после рождения Селли. Мама Нейта гораздо больше похожа на нормальную мать, чем моя. – Мне хочется, чтобы моя семья была больше похожа на твою, – говорю я. Нейт закидывает рюкзак на плечо и спрашивает: – Почему? Мне не по себе, когда я все это рассказываю, но я все равно рассказываю. – Мама постоянно в депрессии, а отец винит меня. Когда я прихожу в гости к Нейту, у него дома всегда порядок, там тепло и чисто, его мама постоянно что-то готовит, и это так вкусно пахнет. Заходишь и сразу чувствуешь запах. Но у нас дома везде бардак, мама обычно на диване или наверху на их кровати, лежит и плачет, а мне приходится открывать банку бобов, которые я ем холодными. – Это не имеет никакого отношения к тебе, – говорит Нейт. – Вероятно, у нее послеродовая депрессия. Он заявляет это так, словно знает, о чем говорит, но он явно это слышал от своей мамы. – Но она всегда была такая, – возражаю я. – Я устал от этого. А отец беспокоится о деньгах, он не говорит этого, но я знаю, он все время из-за них переживает. Мне хотелось бы, чтобы мы были нормальной семьей, жили в нормальном доме и чтобы у нас не было овец. Нейт смотрит на меня уголком глаза. – Я слышал, как мой отец говорил, что твой ненавидит фермерство и жалеет, что получил ферму в наследство. – Похоже, что это на самом деле так. Он предпочел бы читать книги, а не вытаскивать ягненка из задницы какой-то овцы. Нейт хохочет, а мне становится легче. Потом пришла весна, а жизнь фермеров весной меняется. И тут у меня появилась одна идея. Я слишком много времени предаюсь воспоминаниям, потому что они – это все, что у меня есть. Если я погружаюсь в воспоминания, то я не здесь. Затем происходит ужасная вещь. Возвращается тот мужик, который на днях меня переворачивал. Я знаю, что он меня не любит. Я хочу отодвинуться от него подальше, сказать ему, чтобы прекратил на меня таращиться. Но я не могу. Он обращается со мной, как с тушей животного, потом я чувствую, как он пристально смотрит на меня и вскоре начинает говорить: – Я знал, что с тобой что-то не так, даже в твоем состоянии. Ты же он, да? Знаменитый парень из Красного дома. Кто бы мог подумать? Должен признать, что я это уважаю. Какое дело ты сделал! Мне хочется крикнуть ему, чтобы заткнулся. Или продолжал говорить и рассказал мне все, что мне нужно знать. – Могу тебе сказать, что временами сам хотел пристрелить своих родителей на хрен. И еще говорят, что ты не собирался убивать младшего брата. Он касается моей руки, но это не дружеское прикосновение. – Молодец, мужик. Мое почтение. Он исчезает. Вот оно. Я знаю. Я сделал худшее из всего возможного, и именно поэтому я в аду. Глава 25 Ева На следующий день я снова оказываюсь в районе Маршпула, направляюсь к Красному дому. Нейт считает, что блокнот Джозефа может быть спрятан где-то там. И если он там, я намерена его найти. Я позвонила в полицию и спросила, что они делают после поступления сообщения о двух машинах. Они ответили, что проводят расследование, но не похоже, что торопятся. Для них это очень старое дело, которое они давно закрыли. Ведь, по сути, оно раскрыто. Не им решать вопрос с Джозефом. Я не знаю, как с ним справлюсь теперь, когда он в сознании, но одно знаю точно – мне нужно выяснить, что же на самом деле произошло в Красном доме двадцать лет назад. Моя машина опять барахлит, и я спросила у Маркуса, можно ли мне взять фургон, потому что я хочу просмотреть книги бабушки Пегги. Может, мы сможем что-то продать в магазине. Но Маркус сказал, что он ему самому потребуется. Поэтому я молюсь, чтобы машина что-нибудь не выкинула, а я не застряла на болоте. Какой-то идиот на «Импрезе» обгоняет меня на слепом подъеме и влезает передо мной, из-за чего мне приходится сильно давить на тормоз. Я желаю ему помереть в огне в автомобильной аварии и представляю это в деталях – покореженную машину, сплющенную переднюю часть, которой он врезается в дуб (с деревом все в порядке). Интересно, что бы я почувствовала, если бы одна из моих подобных фантазий воплотилась в жизнь. Я еду дальше и подъезжаю к Красному дому. От болота вокруг, кажется, идет пар, но как такое возможно, ведь на улице морозно? Я выхожу из машины и собираюсь с силами, чтобы войти внутрь. И снова я чувствую это странное притяжение. Здесь я ощущаю прилив энергии, как ни в одном другом месте, но это энергия антилопы, которую преследуют, а не льва, который на нее охотится. Я отпираю замок ключом, который Пегги дала мне много лет назад, и захожу в коридор. Воздух спертый, никакого движения нет, без Пегги и Джозефа дом кажется совсем другим. Я еще не переварила тот факт, что Пегги завещала дом мне. Я не могу представить жизнь здесь. Я иду по коридору и заглядываю в комнату Джозефа, вспоминаю, как Пегги всего несколько дней назад кружилась здесь в зловещем вальсе. Запах Джозефа все еще висит здесь. Я ощущаю его присутствие. Как человек, который не двигается и не разговаривает, может вызывать такие сильные чувства? В детстве я с ним разговаривала, потому что он меня не осуждал, как тетя и дядя. С ними я все время пребывала в напряжении. Нужно было очень постараться, чтобы добиться их одобрения. Конечно, Делла сильно расстроилась, когда я не узнала ее у ворот школы. Похоже, она думала, что я сделала это ей назло или из-за моих психологических проблем. В те дни меня поражало, как другие люди вообще способны различать лица. Я думала, что сама недостаточно стараюсь или это происходит из-за того, что она мне не мама. Я думала, что, может, дети обладают какой-то особенной способностью узнавать своих родителей, ведь ягнята, похоже, всегда узнают своих матерей, а у меня этой способности никогда не будет, потому что моя мама мертва. Поэтому мне нравилось разговаривать с Джозефом. Он слушал меня и ничего никогда не комментировал, что бы я ни говорила. И мне нравилось, что он еще больше сломлен, чем я. Я обычно сидела рядом с ним в светлой гостиной и рассказывала ему про свою жизнь, про детей, которые меня травили. Казалось, что в школе мне нужно сделать выбор – или травить и запугивать других самой, или подвергаться травле. На одном этапе я присоединилась к группе, которая третировала других, оставаясь на заднем плане, и какое-то время чувствовала облегчение от того, что меня не трогают. Но затем мы отправились в лес, они прицепились к младшему по возрасту мальчику, и один из старших помочился на него. Я стояла и смотрела, и ничего не делала, и потом так мучилась от этого, что решила: пусть лучше травят меня, чем я сама буду участвовать в издевательствах над кем-то. Я не могла пожаловаться на этих детей, которые издевались над другими, ни учителям, ни тете с дядей, ни бабушке – так стало бы только хуже. Поэтому я обо всем рассказывала Джозефу – единственному человеку, который просто слушал меня, не осуждал и не пытался помочь. Я отправляюсь в кабинет бабушки Пегги. Это маленькая комнатка с небольшим деревянным письменным столом и стулом, забитая книгами. На стенах книжные полки, также стопки книг стоят на полу. Я помню Пегги здесь, то, как она показывала мне карты болота, и чувствую укол вины за то, что не заставила ее обратиться за медицинской помощью. У нее могло бы быть еще несколько месяцев жизни, чтобы танцевать и плавать с дельфинами или для чего-то еще, чем занимаются люди. Хотя я слышала, что это плохо для дельфинов, которые никогда не просили, чтобы с ними плавали. Пегги этого не хотела бы. Я начинаю просматривать книги Пегги, в первую очередь для того, чтобы найти блокнот Джозефа, но также и для того, чтобы продать их в магазине. Они покрыты пылью, но кажется, что кто-то их уже просматривал, потому что пыль должна была лежать по-другому. Я вижу несколько сокровищ и фотографирую их, чтобы обсудить с Маркусом. На одной из полок стоят несколько книг, которые, похоже, принадлежали Джозефу. Одна книга в выцветшей твердой обложке о змеях и несколько школьных учебников. Бабушка хранила их все эти годы. Но никаких блокнотов нет. В одном углу книги сложены стопками, я начинаю их просматривать и понимаю, что под ними спрятана коробка. Такие коробки Делла обычно забирала в супермаркете для каких-то конкретных целей. В те времена коробки еще ценились, это было до того, как заказанное на Амазоне стало поставляться в картонных монстрах, иногда таких огромных, что в них можно разместить небольшую семью. В этой коробке изначально лежали упаковки с перчатками для мытья посуды. Еще один предмет из прошлого. Мне легко поверить в то, что эта коробка стояла нетронутая в кабинете Пегги на протяжении многих лет. Я смахиваю пыль с верха коробки, поднимаю и отвожу в стороны клапаны, сажусь на корточки и заглядываю внутрь. Компьютерные игры. Определенно Джозефа, но эти игры он покупал, а не создавал сам. Я вынимаю две верхние, потом забираюсь в низ коробки, но там тоже только игры. Я сижу на полу, опершись спиной о стул. Вчера вечером я искала информацию о людях, которые были в сознании, когда об этом никто не подозревал. Я нашла историю мужчины, который двенадцать лет так жил. Все считали его овощем. Двенадцать лет! К нему плохо относились в доме инвалидов, издевались над ним, а он даже не мог никому об этом сказать. Прочитав это, мне пришлось сходить в туалет: меня тошнило. Но он вышел из этого состояния и теперь ведет нормальную жизнь. Он написал книгу и выступал на конференции TED[25]. Я открываю ящики письменного стола. Во всех пусто. Но один из них кажется не таким глубоким, как остальные. Я вынимаю его, затем наклоняюсь и заглядываю внутрь, осматриваю пространство, из которого его достала. В задней части находится маленькая дверца с крошечной висящей металлической ручкой. Потайной ящичек. Я пододвигаюсь поближе, просовываю внутрь руку и пытаюсь его открыть. Безрезультатно. Я достаю телефон, включаю фонарик и подсвечиваю им. Не могу понять, почему он не хочет открываться. Я встаю, стряхиваю с себя пыль и приподнимаю конец письменного стола, в котором находится потайной ящичек. Что-то сдвигается внутри. Значит, ящичек не пустой. Я заинтригована, но не могу забраться внутрь, не сломав его. Я слышу шум. Открывается входная дверь. Я замираю на месте. Кто-то влез в дом. У камина стоит кочерга, я хватаю ее. В коридоре скрипит половица. – Эй! – звучит голос. – Ева, это Грегори. Я опускаю кочергу и выхожу в коридор. Там стоит Грегори. Секунду мы настороженно смотрим друг на друга, потом оба улыбаемся. – Я не знал, что ты сюда приедешь, – говорит Грегори. – Но я хотел поблагодарить тебя за то, что все правильно сделала с Джозефом. У меня просто гора упала с плеч. Я медлю с ответом. Он разозлится, но это не моя вина. – Ты еще не слышал? – Не слышал что? – Джозеф в сознании. Они не могут позволить ему умереть. Грегори замирает на мгновение, потом уточняет: – Что ты имеешь в виду? Как в сознании? Джозеф без сознания. Не говори ерунды. – Он в сознании. Он при мне двигал глазами, чтобы ответить «да». Похоже, у Грегори подгибаются колени, и он падает на обтянутый бархатом стул. – Нет, – шепчет он. – Ты не смотрел новости? Об этом сейчас везде трубят. – Нет. Нет, не видел, – произносит он слабым голосом. – Он может быть в сознании уже продолжительное время, – говорю я. – Ужасно даже думать об этом. – Ты уверена, Ева? Вообще-то это кажется очень маловероятным. Мы же делали все тесты.