— Да помогут мне небеса, — простонал он, пятясь назад, хотя Оджин и пытался его остановить. — Мне нужно идти. Он развернулся и заковылял прочь, раздвигая тростник, словно плыл по нему, и все время оборачивался, пока не скрылся из виду. Но я все еще слышала шелест травы под его ногами. На какой-то прекрасное мгновение мне показалось, что он спасется. А затем раздался громкий стук копыт. Я прижалась к Оджину, вокруг нас колыхался тростник и воздух, казалось, ревел. Мимо пронеслись всадники, запахло лошадиным потом. Но потом все наконец успокоилось и стук копыт стих вдали. Я слегка повернула голову и оказалась лицом к лицу с Оджином, и глаза его под темными бровями смотрели пронзительно. Мы обменялись нервными взглядами, а потом он отвел глаза. Воздух разрезал свист стрелы. Она вонзилась во что-то живое, и раздался крик. Я вздрогнула всем телом. Крестьянин. Его подстрелили, словно дикого зверя. Крик перешел в мольбы о пощаде, а потом кто-то рявкнул: — Ты посмел оклеветать наследного принца нашего королевства! Ты опорочил его, а это преступление карается смертью. — П-п-пожалуйста! Я не знал… Раздался металлический лязг, и я услышала, как захлестала кровь. Я готова была закричать от ужаса. Оджин зажал мне рот, спиной я чувствовала быстрое биение его сердца. Он был напуган не меньше моего. — Закопай труп в холмах! — приказал кому-то солдат. — А ты — найди семью предателя и арестуй их всех. Король поступит с негодяями, как ему будет угодно. А остальные пусть и дальше срывают листовки. Чтоб к ночи ни одной не осталось! Я едва могла дышать. Мне еще не доводилось видеть, чтобы человека лишали жизни так бессердечно, так быстро, без намека на сожаление или упреки совести. До меня дошло наконец, что, если я и дальше буду расследовать резню в Хёминсо, меня могут убить. И эта мысль потрясла меня. «Тогда беги отсюда, — прошептал мне внутренний голос. — Медсестра Чонсу тебе не кровная родственница. Уноси ноги. Спасайся». Со все нарастающей паникой я смотрела на колышущийся тростник. Я была слишком молода, чтобы рисковать жизнью, передо мной открывалось еще столько возможностей. Я могла бы забыть о страданиях медсестры Чонсу, отвернуться от нее, и никто не стал бы винить меня в этом. Вообще никто. «Но я не должна так поступать, — подумала я, и это была скорее обращенная к себе мольба, чем осознанное решение. — Я не смогу с чистой совестью считать себя медсестрой, если не воспротивлюсь столь вопиющей несправедливости. Я должна что-то предпринять». 5 Мы прятались в зарослях тростника до тех пор, пока небо на западе не начало становиться пурпурным. Убедившись, что мы остались совершенно одни, Оджин медленно встал. Руки и ноги у меня затекли, и их покалывало, когда я с трудом пробиралась по полю к дороге. Я не спрашивала, куда мы идем, — мне было все равно, лишь бы оказаться подальше от того места, где был убит крестьянин. — Если тебе надо поговорить… — сказал Оджин, глядя на меня. Я не могла произнести ни слова. Мы оба молчали, и как я ни старалась забыть о случившемся, в ушах у меня все еще звучали свист стрелы и ужасающий глухой звук, с которым наконечник вонзился в тело. Мне казалось, я сойду с ума. Оджин же быстро справился с потрясением. Он скрупулезно изучал листовку. — Я хочу домой, — наконец сказала я, не желая больше иметь дела ни с листовками, ни с врачом Кхуном, ни с чем. — Я ухожу. — Уверена? — посмотрел на меня он. — А я вот сомневаюсь, что ты хочешь как можно скорее оказаться дома. Я проследила за его взглядом и увидела, что мои пальцы в крови, рукава все красные, и еще больше крови у меня на теле — ведь я пыталась остановить кровотечение у крестьянина. На меня накатила тошнота. — Сначала тебе стоит привести себя в порядок. Вот, возьми. — Оджин снял длинный белый плащ и накинул на меня. Ткань все еще хранила его тепло, и это странным образом успокаивало. — Так ты будешь привлекать меньше внимания. — Куда мы пойдем? — шепотом спросила я. — Нам надо съесть что-нибудь горячее. * * * Мы пришли в харчевню, находившуюся за пределами крепости и переполненную такими шумными посетителями, что ее стены буквально сотрясались от хохота. Компании мужчин выпивали, сидя на небольших возвышениях или прямо на холодной земле вокруг низких столов. Прислуживающие им женщины сновали туда-сюда с подносами, на которых стояли стаканы с вином и тарелки с дымящейся едой. Из кухни в зал шел густой пар, несший с собой запахи моря и горных трав. Я очень обрадовалась тому, что мы пришли в харчевню. Это место, до отказа забитое запахами и звуками, не оставляло места для воспоминаний о свистящих стрелах. — Мы снимем комнату, чтобы ты переоделась и можно было бы поговорить, — сказал Оджин, складывая листовку и пряча ее в карман халата. Затем повернулся и позвал: — Чумо! К нам подошла женщина с обезображенными шрамами губами, прижимавшая к бедру поднос. Ее глаза перебегали с Оджина на меня и обратно, а потом она расплылась в широкой щербатой улыбке. — Ах, вы такая красивая пара. Только что поженились? Оджин откашлялся, его лицо пылало. Считалось неприличным не состоящим в браке мужчине и женщине находиться в подобном месте, да еще и так поздно. Привлекать к нам внимание сплетников было бы неразумно, и потому я поспешила ответить: — Да. Вот сегодня. Кончики ушей Оджина покраснели еще больше. — Нам нужна комната и горячая еда, — пробормотал он, в его голосе явственно звучало смущение. — Ну конечно, мои дорогие. — Женщина понимающе изогнула бровь. — Идите за мной. Обогнув низкие столики, перешагнув через руки и ноги пьяных посетителей и чудом избежав падения, мы наконец оказались перед дверью в небольшую комнату. — Не будете ли вы так добры принести лохань воды? — Я как можно плотнее запахивала плащ, пряча окровавленные пальцы в широких рукавах. — Мне нужно… освежиться. — Это я мигом, моя дорогая! — Служанка открыла перед нами раздвижную дверь и зажгла свечу, потому что уже наступили сумерки. Затем она принесла мне лохань с водой. — Еда тоже скоро будет. Оджин заплатил ей, и как только мы остались одни, сел за низкий столик и снова достал листовку. Я отвернулась от него и посмотрела на деревянную лохань. Чем скорее я избавлюсь от следов крови на руках и одежде, тем скорее забуду об убийстве. Закатав широкие рукава, я погрузила руки в воду и стала отмывать пальцы от крови; это было трудно, казалось, она глубоко проникла в поры моей кожи. Потом я развязала пояс, высвободилась из запятнанного фартука и бросила его в угол. И внимательно осмотрела себя. Кое-где на одежде все еще оставались красные пятнышки, но мне пришлось смириться с этим. Я заправила за уши выбившиеся пряди волос, расправила помявшуюся юбку и села за шаткий деревянный столик напротив Оджина. — Ты хотела прочитать листовку, — глухо сказал Оджин. — Не раздумала? «Не прячься. Не убегай». Я кивнула: — Нет. Он повернул ко мне мятый лист бумаги, заляпанный кровью. По моему телу пробежал озноб — я снова услышала свист стрелы и шум смерти. Закрыв глаза, я сидела так, пока мой разум не прояснился, и тогда я подняла веки и увидела такие вот слова: Наследный принц убил меня. Наследный принц убил четырех женщин. Наследный принц продолжит убивать. Я крепко сжала руки. Меня пронзило осознание того, что за выгораживание принца меня, возможно, ждет смерть. Оставалось надеяться лишь, что листовка лжет. Люди имеют обыкновение выдумывать небылицы о членах королевской семьи. — Командира вынуждают быстро вынести вердикт, — сказал Оджин. — Я не понимал прежде, почему от него это требуют, но теперь до меня дошло: королевская семья старается пресечь слухи о наследном принце. — А почему… — Мой голос надломился. Я начала сначала: — А зачем королевской семье это надо? Оджин молчал, глубоко погрузившись в свои мысли, но потом наконец еле слышно заговорил: — Принц может быть убийцей или же его просто оклеветали. В любом случае члены королевской семьи считают, что это их дело и что полиция в него вмешиваться не должна. «Ничего сложного, сделаешь все быстро — и готово», — говорила я себе утром. Однако правда оказалась не так-то проста. Оджин поднес листовку ближе к глазам. — Создается впечатление, что тот, кто писал ее, изменил почерк. Возможно, так он пытался ввести в заблуждение следователей. Я в недоумении посмотрела на него. — Откуда тебе все это известно? — Ему, мелкой полицейской сошке.