Слова его величества были беспощадными, точно как слова моего отца, в них отчетливо прозвучало знакомое мне разочарование, и мое сердце сжалось, а спине стало жарко. — Ты никогда не заболеваешь, если предстоят военные игры в Запретном саду, — продолжал король, — и, подобно ребенку, проводишь все оставшееся время за рисованием. — Он будто выплюнул последнее слово, а затем дернул рукой: — Принесите это сюда! Испуганный евнух поспешил удалиться и вернулся с листом бумаги на подносе. — Ты уклонялся от лекций якобы по болезни, но, по моим сведениям, в это самое время ты занимался живописью. А ведь ты — будущий правитель страдающего королевства, нуждающегося в мудром отце… — Его величество замолчал, он казался очень и очень расстроенным поведением принца. — Но вместо того чтобы учиться, ты рисовал собак? Король взял лист бумаги и разорвал рисунок пополам, а потом еще и еще. От раздавшегося резкого звука по телу у меня побежали мурашки. Скоро от большого листа плотной бумаги остались одни обрывки. Наследный принц по-прежнему стоял на коленях, уши у него были красными. — Уберите это с глаз моих долой, — прорычал король. Евнух собрал обрывки бумаги и выбросил в окно. Несколько клочков ветер принес мне; я, поставив поднос на землю, сложила их вместе. Пока я делала это, в моих ушах продолжал звенеть голос его величества: — Ты мой сын, но ты ни чуточки не похож на меня. Я много и усердно работал, чтобы стать достойным трона, стать хорошим королем для моих поданных, ты же предпочитаешь жить припеваючи. Любишь, чтобы тебя баловали, словно собачонку. Вечно пропускаешь занятия, в отличие от собственного сына, который встает на заре, учится допоздна рядом со мной и способен без запинки прочитать наизусть все выученное. Как так получилось, что шестилетний ребенок оказался способнее тебя? Он может стать куда лучшим королем, чем ты. Наследный принц Джанхон молчал, его веки были красными, как пламя. Он ни слова не произнес в свою защиту. Король зло цокнул языком — это был звук глубочайшего презрения. — Согласно учению Конфуция, надо расти в добродетели и непременно культивировать в себе все присущие человеку хорошие качества. — Тень поражения омрачила его лицо. — Ты же не изучаешь труды Конфуция и потому понятия не имеешь, что есть добродетель. Вот небеса и насылают на моих людей беспрестанный голод… — Сегодня мой день рождения, абамама[24], — прошептал наследный принц. Все замерли. Я видела и чувствовала, что глаза присутствующих распахиваются, кровь отливает от лиц, а сердцебиение учащается, и мне казалось, что общий страх проникает в мое сердце и колотится в нем. — Каждый год в мой день рождения, — продолжал принц дрожащим голосом, — вы призываете меня сюда, чтобы отругать перед вашими чиновниками. У меня нет возможности провести этот день в мире и спокойствии. Я ваш сын, и в-все же… — Он замолчал, собираясь с мыслями. — Что бы я ни делал, я не в силах угодить вам. Разве может отец до такой степени презирать собственного сына? Белая борода короля затряслась, лицо исказила ярость. Вспомнив своего отца, я подхватила поднос и ушла. Обрывки бумаги я оставила там, где они лежали. Прежде они были искусной акварелью, на которой была изображена собака, лежащая спиной к двум щенкам, требующим ее внимания. Оказавшись за пределами двора, вдалеке от стражей на воротах, я с облегчением выдохнула и закрыла глаза. Отцы — ужасные люди. Я умела сохранять спокойствие перед лицом смерти, перед кричащими от боли пациентами, и в то же самое время одно-единственное обидное слово отца превращало меня в уязвимого ребенка. И в его присутствии я не могла удержаться от слез, сотрясавших меня и лишавших возможности говорить, — неважно, сколь противно было ему подобное зрелище. Я так хотела, чтобы он принял меня. И я ненавидела это свое желание. * * * Наконец я дошла до покоев госпожи Хегён; волосы у меня были слегка растрепаны, одежда промокла от пота. Две придворные дамы открыли мне дверь. Надеясь, что госпожа не заметила моего опоздания, я встала перед ней на колени. Она, как всегда безупречно одетая, сидела на циновке, ее тяжелая шелковая юбка лежала на полу вокруг ног. Лицо госпожи Хегён было изнуренным, усталым, его выражение — апатичным. — Я слышала, ты прекрасно считываешь пульс, — сказала она. Мой мозг лихорадочно работал, пытаясь уловить скрытый смысл ее слов, понять, зачем она послала за мной. Я едва выдавила из себя: — Я… я горжусь тем, что обо мне так говорят. — Позволь мне самой убедиться в этом. — Она, подняв руку, обнажила кисть, по которой нитками тянулись синие вены. Я сделала несколько тихих вдохов и выдохов, чтобы успокоиться. Потом, подавшись вперед, положила три пальца на ее запястье и позволила им прочитать историю, рассказываемую на языке сердцебиения. Пульс бывает неровным, отрывистым, тихим или же пустым. Слушать пульс госпожи Хегён — все равно что разгадывать тайну. Чем дольше я это делала, тем лучше понимала ее. Она была не такой, какой старалась казаться. Она могла лгать всем и каждому, но ее пульс не был на это способен. Для двадцатитрехлетней женщины он был слишком уж напряженным — как у убитой горем женщины лет пятидесяти, склонной волноваться по любому поводу и постоянно одолеваемой малоприятными мыслями. Я медленно отняла руку и под ее проницательным взглядом осмелилась сказать правду: — Вас мучают дурные предчувствия, моя госпожа. — И я знала, почему оно так. Увидев, что произошло между королем и принцем, я едва могла представить, насколько госпожа Хегён боится собственного мужа — на нее, конечно же, обрушивается весь его гнев. — Вы чувствуете себя так, будто попали в засаду, и нередко — как если бы потерпели поражение. Похоже, я нащупала больное место госпожи Хегён, потому что глаза ее увлажнились, а по щеке поползла слеза, которую она поспешила смахнуть. Ее лицо затуманилось, и она спросила: — Ты говорила кому-нибудь, что принца не было в его покоях той ночью? Я вздрогнула. — Абсолютно никому, моя госпожа. Она долго смотрела на меня. — А как ты считаешь, медсестра Чиын могла проговориться? Я яростно помотала головой: — Нет, моя госпожа. Мы слишком дорожим жизнями, чтобы пойти на такое. — Я верю тебе. — Она оставалась неподвижной, ее губы были совершенно белыми. — Недавно одна моя придворная дама застала приближенную госпожи Мун за тем, что та шпионила за принцем. Ее зовут медсестра Арам. Ты знаешь ее? — Нет, моя госпожа, — прошептала я. — Она, вероятно, работает по тем дням, в которые я не бываю во дворце. — Понятно. Я ждала, заламывая руки. — Ну, я расспросила эту шпионку — не без помощи кнута, который основательно прошелся по ее голеням, — и она призналась, что госпожа Мун охотится за информацией о том, где наследный принц был в ночь резни. Понятия не имею, почему этой женщине пришло в голову, что он мог куда-то исчезнуть. Я кусала нижнюю губу, а затем, осмелев, спросила: — Прошу прощения, моя госпожа, но как вы считаете, почему госпожа Мун настроена столь решительно? Госпожа Хегён устало вздохнула: — Она всегда готова оклеветать принца и настроить короля против сына. Она алчная наложница и хочет, чтобы его величество всецело принадлежал ей. Дворец наводнен ее шпионами — и госпожа Анби была из их числа. Я задохнулась от удивления. Госпожа Хегён помассировала виски, а затем посмотрела на меня полным печали взглядом. — Ты, должно быть, горюешь из-за своей наставницы, — сказала она. Моя голова все еще кружилась от того, что я только что узнала. Придворная дама Анби шпионка? Но, постаравшись успокоиться, я ответила: — Да, моя госпожа, я знаю, что она невиновна. — Ну конечно. Медсестра Чонсу дорога моей семье. Самая младшая из моих сестер росла без матери, она была девочкой угрюмой и болезненной. Медсестра Чонсу посоветовала научить ее читать в самом юном возрасте, убедила ее близких в том, что здоровый ум станет основой здорового тела. Так оно и вышло, и с тех пор я ее очень уважаю. Я наклонила голову, не зная, как отреагировать на ее слова. — Поэтому, когда до меня дошло известие о том, что две ученицы медсестры Чонсу будут работать во дворце, я позвала ее и расспросила о тебе и Чиын. Она хвалила вас обеих, особенно тебя. Сказала, что ты подобна журавлю среди волков. — Она перевела взгляд на окно, выражение ее лица прояснилось. — Ты умна и обладаешь силой воли, и, я уверена, медсестра Чонсу очень дорога тебе. Знаю, ты пытаешься раскрыть убийства. Мой желудок, казалось, ухнул вниз, и от этого ощущения у меня закружилась голова. — Моя госпожа, я не осмелилась бы… — Об этом мне сообщила шпионка госпожи Мун. Она сказала, госпожа наняла тебя для частного расследования. Я покачала головой и выпалила: — Я согласилась на это только потому, что уже искала ответы на возникшие у меня вопросы. Я вовсе не собиралась сообщать ей о чем-то важном… — Журавль среди волков, — тихо сказала она. — Знаю, ты именно такая. Ты не желаешь мне зла. Надеюсь только, что ты будешь лояльна и к принцу. Я сильно вонзила ногти в ладонь. — Разумеется, моя госпожа. — И я действительно имела это в виду, хотя меня продолжал мучить вопрос: «А что, если он убийца?» И, словно услышав мои мысли, госпожа Хегён сказала: — До меня дошли слухи, что по столице распространяют листовки, утверждающие, будто наследный принц — убийца и его нужно приговорить… Повисла пауза. Я, ощущая сильный внутренний трепет, ждала, что последует дальше. — Но знаете что, медсестра Хён? Анонимный писака не понимает, на чем настаивает. Обвинить принца — значит обвинить всю нашу семью, в том числе и нашего единственного сына, единственного внука короля Ёнджо. Ни осужденный, ни сын осужденного не могут наследовать трон. Значит, наследника может и не быть. То есть у нас не будет будущего. Династия прекратит свое существование. — Она потянулась вперед и коснулась моей руки. Меня переполнило сострадание. — Но я не стану пытаться остановить тебя. — Правда? — Казалось, мне не хватает воздуха. Она была членом королевской семьи. Она могла велеть мне прыгнуть с обрыва, и я должна была бы исполнить ее приказ.