— Значит, ты виделся с двумя медсестрами через день, — продолжал Оджин. — И до тебя, должно быть, долетали обрывки разговоров, которые они вели в лодке. Рыбак замедлил шаг, на его лице отразилось недоумение: — Вот что странно, наыри, — прошептал он, — в лодке-то они не разговаривали. Как я на них ни взгляну, все мне казалось, что они в таком ужасе, словно я на бойню их везу. — Он покачал головой и снова пошел быстро. — Впрочем, они не всегда так себя вели. — Что ты имеешь в виду? — спросила я. — Помню, они были такими радостными и оживленными девушками. Бывало, сидят у меня в лодке, болтают о занятиях, экзаменах и благородных мужчинах, которые им знаки внимания оказывают. А потом в один день они неожиданно замолкли. Словно кто-то потушил горевший в них свет. — И когда это произошло? — Оджин заговорил резко, взгляд его стал колючим. Рыбак сдвинул брови: — Когда же это… Дайте подумать… Где-то в прошлом году? Кажется, в начале прошлого года. — В самые первые его дни? — Кажется, да. Оджин покачал головой с выражением недоверия на лице. Мне не терпелось узнать, о чем он подумал, но тут наш проводник сказал: — Мы пришли, наури! Мы с Оджином стояли перед одинокой хижиной. Все, казалось, было здесь в порядке, если не считать двух цепочек следов — по направлению к хижине и прочь от нее. Идя по ним, мы очутились перед дверью в хижину. Оджин постучал по дверной раме. — Медсестра Арам, ты дома? — Голос его звучал твердо и гулко. — Я инспектор Со из столичного отделения полиции. Мы ждали. Но в ответ не раздалось ни звука. Ни шагов, ни шороха, ни бормотания. — Похоже, никого нет дома, — сказала я. Оджин взялся за медную дверную ручку и потянул в сторону. Дверь поддалась. — Однако дом не заперт. Он отодвинул дверь, и мы увидели комнату, полную теней. Серый дневной свет, проникнув внутрь, осветил спину молодой женщины, лежавшей на низком столике лицом вниз, руки ее были прижаты к бокам. — Она спит? — Рыбак, не отстававший от нас, испуганно подался назад. — Она… она, должно быть, спит? Леденящая тьма хижины медленно просочилась в меня, и кровь застыла у меня в жилах. Я едва могла пошевелиться. — Мы должны войти, — прошептала я Оджину. Одним точным движением Оджин вынул из ножен меч, и его лезвие блеснуло, когда инспектор ступил в комнату. Я задержала дыхание, ожидая, что на него выпрыгнет убийца. Но все было тихо — женщина лежала на столе, рядом с ее телом стояла незажженная свеча. Все было спокойно и безжизненно. Оджин сел на корточки рядом с женщиной, а я моментально скинула с ног деревянные башмаки на высокой подошве и вошла в комнату. — Жива ли она, наыри?.. И замерла на месте, потому что у меня промокли носки. Скоро распахнутые глаза привыкли к темноте, и я увидела, что от тела женщины ко мне ведет след черной жидкости. «Это всего-навсего кровь, — сказала я себе, стараясь унять сердцебиение. — Ты видела ее тысячу раз». — Она мертва, — прошептал Оджин. Мне была видна лишь половина его лица, другая же тонула в серо-синем свете. Я стянула с ног носки и, босая, осторожно подошла к окну и открыла его — в комнате стало светлее, и я смогла разглядеть бирюзово-синюю форму. Женщин была одета для работы, но что-то остановило ее на пути к двери. Оджин подозвал меня к себе. — Поможешь мне осмотреть ее? Он поместил рукоять меча под тело и постарался приподнять его, поскольку не имел права коснуться женщины, пусть даже мертвой, хотя до этого, внезапно вспомнила я, он дотрагивался до меня, помогая перелезть через стену в Хёминсо, а также сесть на его лошадь. Я поспешила ему на помощь и, придерживая женщину за плечо, приподняла ей голову. Ее кожа была холодной, и мое лицо исказила гримаса. Для того чтобы понять, что женщина мертва, не требовалось нащупывать пульс. Ее глаза были подернуты туманной пленкой. Кто-то перерезал ей горло. — Кто мог сотворить такое? — прошептала я. Этот же вопрос преследовал меня и в Хёминсо. — Какое чудовище? — Этого я не знаю, — ответил Оджин. — Знаю одно: медсестра Арам была знакома со своим убийцей. Она открыла преступнику дверь и впустила его. И заварила чай — для себя и для гостя. — На столике стоял чайник, которого я прежде не заметила, а также две чашки. Обе они были полными. На дне одной из них я увидела какое-то белое вещество. — Можно опустить ее, наыри? — спросила я. Оджин вытащил из-под тела рукоятку меча и кивнул. Я вернула тело в прежнее положение. Потом достала из своего набора акупунктурных игл серебряную иголку. Взяла чашку со странным веществом и погрузила в него кончик иглы, и он постепенно почернел. — Ее отравили, — прошептала я. Оджин не отрывал взгляд от трупа. — Откуда ты знаешь? — Мы в Хёминсо часто прибегаем к этому методу. Если у нас возникает подозрение, что пациента отравили, мы кладем ему в рот серебряную булавку. — Я протянула ему иглу, он взял ее и внимательно изучил. — Серебро тускнеет при соприкосновении с серой. А саяк — яд на основе серы — очень легко купить в столице. — Значит, медсестру Арам отравили… по всей вероятности, бросили яд в чай, стоило ей только отвернуться. А потом, когда она была уже без сил… — Оджин показал на тщательно уложенные волосы медсестры Арам, лишь немного растрепавшиеся сзади, — убийца схватил ее за шею и перерезал горло. — Кто-то напал на трех женщин из дворца, — сказала я, чувствуя слабость в желудке. — На троих напал, двоих из них убил и в придачу к этому устранил, по крайней мере, трех свидетельниц. А в столице, как мне сказали, опять появились листовки с обвинением принца. — Да. Я считаю, все эти зверства связаны между собой. — Но как… — Ответ, казалось, был совсем рядом, прямо за завесой теней, и мне хотелось сорвать ее. Я хотела знать. Сунув руку в карман фартука медсестры, я достала ее жетон. Это действительно была медсестра Арам. — Почему ее имя кажется мне таким знакомым? — прошептала я. Меня грызло недовольство собой. Я поднялась на ноги и, скрестив руки на груди, смотрела в никуда пустым взглядом, пытаясь вспомнить. Никогда прежде я не встречала медсестру Арам или медсестру Кюнхи, поскольку мы работали в разное время; наши пути никогда не пересекались. Тогда, должно быть, кто-то говорил мне о ней… но кто? Я изо всех сил напрягала память. Тут от двери раздался шепот: — Она мертва? Мы с Оджином резко повернулись и увидели медсестру Кюнхи: с нее стекала речная вода, черные волосы облепили лицо, словно водоросли. Кожа ее по-прежнему была синей, глаза — широкими и пустыми, будто две свежевыкопанные могилы. К ней подбежала запыхавшаяся Сульби. — Прошу прощения, инспектор, — сказала тамо. — Она настояла на том, чтобы прийти. Начала кричать, и полицейский приказал отвести ее к вам. Оджин подошел к медсестре Кюнхи, и я увидела, как у нее задрожали руки, а потом и все тело. Ее взгляд остановился на распростертом на столике теле. На трупе подруги. — Я знаю, почему она мертва. — Ее голос дрожал, а потом она закрыла лицо испачканными в грязи руками. — И знаю, почему должна умереть я. 10 Навязчивый запах смерти глубоко проник в мои мысли. Какой ужасной силы должна быть ярость, чтобы ударить женщину дубинкой по голове, а потом удерживать ее под водой до тех пор, пока она не захлебнется? Почему убийца не дрогнул, не пожалел извивавшуюся в воде и пытавшуюся глотнуть воздуха Кюнхи? При мысли о том, что правда оказалась, наконец, где-то рядом, я задрожала. Медсестра Кюнхи знала ответы на многие животрепещущие вопросы, значит, расследование скоро закончится. Я взяла из кладовки сухую соломенную накидку, вышла во двор и увидела, что двое полицейских оттеснили медсестру Кюнхи к стене. Они скрестили руки на груди, их голоса были резкими и требовательными: — Ну? Кто это с тобой сделал? — Ты должна помнить хоть что-то. Мужчина или женщина? Высокий был человек или маленького роста? Я, чуть было не выронив накидку, поспешила к несчастной медсестре. Встав между ней и полицейскими, склонила голову и вежливо сказала: — Умоляю, этой женщине плохо. Ее нужно отвести в Хёминсо, и только после этого вы, вероятно, сможете ее расспросить. Полицейские, посомневавшись, с ворчанием отправились сторожить калитку в живой изгороди. — Ну, вот. — Я закутала дрожащую медсестру Кюнхи в соломенную накидку. Дождь прекратился, но меня беспокоило ее рокочущее дыхание. Ей удалось не утонуть, но я слышала о людях, умерших от осложнений после длительного пребывания в воде. — Пошли, тебе надо сесть.