Если бы Сульби действительно так поступила, это стало бы известно командиру. А у нее и так из-за меня было полно неприятностей. — Нет, — прошептала я. — Я хочу побыть одна… Скрестив руки, я стала ходить по камере: от беспокойства я не могла усидеть на месте. Но, поняв, что Сульби ждет от меня чего-то еще, я остановилась. И поняла: мне было что ей сказать. — Год назад ты, помнится, училась в Хёминсо, — быстро прошептала я. — Может, ты знаешь ученицу по имени Минджи? — Ты говоришь о девушке, которой удалось избежать смерти? Да, знаю. Я даже помогала инспектору Со искать ее. Мое сердце забилось чаще. — Правда? — Мне поручили опросить ее здешних родственников. Кроме того, я до сих пор составляю список ее родных и знакомых, живущих за пределами столицы, — по мнению инспектора Со, Минджи могла податься к ним. По всей видимости, сразу после резни отец Минджи исчез куда-то на целую неделю, — продолжала Сульби. — Инспектор Со считает, что он где-то спрятал Минджи, и ее семья очень боится выдать это место. Инспектор думает, они страшатся, что если их дочь найдут, то посадят в тюрьму и будут пытать, как медсестру Чонсу. Так что теперь он пытается завоевать их доверие. Кто знает, сколько времени потребуется на поиски и расспросы Минджи? У медсестры Чонсу осталось всего девять дней. — Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделала. Она кивнула: — Все, что угодно. — Пойди к медсестре Оксун. Скажи ей: мне больше не нужно, чтобы она помогала мне доказать невиновность медсестры Чонсу. — Я должна уважать желание моей наставницы и прекратить поиски Ён-даля и его семерых детей. — Пусть вместо этого она расспросит всех, кого знает, об отце Минджи, о том, где он побывал на той неделе, когда случилась резня. Он может не доверять инспектору Со и ни во что его не посвящать, но, конечно же, должен был обмолвиться о своих передвижениях знакомым. — Я пойду к ней прямо сейчас, — твердо сказала Сульби. — Я знаю, где она живет. — Спасибо. Она ушла, а я осталась ждать, слушая звон большого колокола, возвещающий о конце комендантского часа. И, само собой, думая о том, что скоро за мной придет отец. Время шло, в воздухе растеклась и проникла в камеру холодная влажность. У меня замерзли пальцы ног; каждый шаг сопровождался болью. Я то и дело вытягивала шею, пытаясь высмотреть медсестру Чонсу или хотя бы ее камеру среди длинного ряда других камер и деревянных решеток. Но она по-прежнему лежала на полу, свернувшись клубком, и ее, боялась я, мучил жар. Я слушала звон колокола и ждала. Никто ко мне не пришел. * * * Меня разбудило звяканье ключей. Я, должно быть, уснула где-то на рассвете — а сейчас, судя по всему, приближался полдень. Я терла глаза, моргала и не чувствовала рук и ног — так сильно все затекло. Перед отпертой камерой стоял отец. Он смотрел на меня сверху вниз, сложив руки за спиной. Я с трудом выпрямилась и, едва дыша, склонилась перед ним. Всю ночь напролет я практиковалась во лжи, которая защитила бы меня от его гнева и разочарования. Но теперь в голове у меня было пусто от страха. — Посреди ночи я получил срочное послание, — монотонно начал отец. — Когда я прибыл к командиру Сону, он рассказал мне, что ты влезла абсолютно не в свое дело. И что прошлым вечером ты проникла в отделение полиции. Его бдительный взгляд, казалось, говорил: «А теперь защищайся… если посмеешь». — Это какое-то недоразумение, — еле слышно прошептала я. — Я пришла в отделение полиции лишь затем, чтобы оказать медицинскую помощь медсестре Чонсу. И других дел у меня не… — Значит, ты не только суешь всюду свой нос, но еще и лжешь. Я опустила глаза в пол, сердце у меня колотилось. — Командир поставил меня в известность о том, что ты проникла на место преступления в Хёминсо. Бездумно дотрагивалась до трупов и, вероятно, подтасовала улики. Потом, опять-таки бездумно, занялась осмотром трупа у реки Хан. Он не сомневается, что ты, помимо всего прочего, делишься с инспектором Со дворцовыми тайнами. — Прошу прощения, — я изо всех сил старалась, чтобы мой голос звучал искренне, — я не буду больше вмешиваться… — Что пообещал тебе инспектор Со в обмен на твою помощь? — спросил отец. — Или же он вскружил тебе голову и теперь просто тебя использует? Мое фальшивое притворство испарилось, и я стрельнула в него сердитым взглядом из-под опущенных ресниц. — Нет. Он меня не использует. Мы друзья. — Друзья? — фыркнул он. — Мужчина и женщина не могут дружить. Дружба возможна только между равными. А ты обыкновенная простолюдинка. Когда все это кончится, большее, что он может тебе предложить, так это стать наложницей. Мужчина с его родословной никогда не снизойдет до того, чтобы жениться на тебе. Я заскрипела зубами: — У меня нет намерения становиться чьей-то наложницей, ваше сиятельство. Он покачал головой, откровенно мне не веря. — Как бы то ни было, ты унизила меня в глазах командира. И более того, открыто проигнорировала мои указания. — Он замолчал, и в его молчании я почувствовала всю глубину его презрения ко мне. — Разве я не велел тебе не вмешиваться в это дело? Моя обида сошла на нет, и мне захотелось провалиться сквозь землю. — Велели, — прошептала я. Он вздохнул и снова покачал головой. — Узнав, что ты стала медсестрой, я начал тобой гордиться. Но теперь вижу, что принял тебя за ту, кем ты не являешься. Ты не лучше всех прочих ублюдков, отирающихся в столице: так же, как и они, устраиваешь беспорядки и нарушаешь закон. Его разочарование тут же накрыло меня с головой, я не могла сдвинуться с места и стояла, крепко вцепившись в полу юбки, так что костяшки пальцев у меня побелели. — Я не могу игнорировать слова командира Сона. Он ниже меня рангом, но ты так разозлила его, что он сказал: «Разве может министр юстиции обеспечить порядок в столице, если он не способен сделать это в собственной семье?» — Отец постучал пальцем по деревянному пруту, будто отсчитывал секунды до наказания, которое он мне придумал, и каждый звук, казалось, вонзался в меня. — Я сообщил во дворец о твоем недостойном поведении. И потребовал, чтобы тебя лишили должности. Губы меня не слушались, и я еле смогла повторить за ним: — Лишили должности? — Тебя нужно лишить звания нэ-ыйнё, потому что нэ-ыйнё прежде всего и главным образом — это дворцовая женщина. Секреты дворца не должны выходить за пределы дворца, а у меня нет сомнений, что ты разбалтываешь их налево и направо. — Но я… — Я с трудом подбирала слова, меня охватывала паника. Медленная и стойкая, холодная и причиняющая боль. — Я п-полжизни училась и работала, чтобы получить эту должность… — Вспомни о самган орюн[32], — напомнил он резко. — Небеса наделяют каждого человека особой ролью, соответствующей его или ее должности и положению в обществе. Вельможа должен вести себя как вельможа, слуга — как слуга, отец — как отец, сын — как сын. И, в твоем случае, дочь — как дочь. Сердце мое, казалось, заледенело. Я училась в Хёминсо, занималась по ночам, обходилась всего тремя часами сна, у меня каждый день шла из носа кровь, и все это я делала ради того, чтобы стать такой дочерью, о какой он говорил. Дочерью, которой он мог бы гордиться. — Но ты нарушила эту гармонию. — Черты его лица стали жестче. — И должна понести… — Вы — мой отец и все же никогда в действительности им не были. — Мой голос надломился и дрожал, но я продолжала говорить и не могла остановиться. Слишком уж вопиющей показалась мне несправедливость его слов, чтобы молчать. — Так почему я должна вести себя как ваша дочь? Лицо отца посерело от охватившей его безмолвной ярости. Никогда прежде не сталкивалась я с подобным гневом, не оставляющим места солнечному свету и человеческому теплу; передо мной разверзлась темная пропасть, в которой гулял один только пронзительный зимний ветер. — И в кого ты такая упрямая? — Его голос звучал теперь как ледяной шепот. — Такая грубиянка. — Я почти что физически ощущала, как он пересчитывает, сколько костей он хотел бы мне переломать. Но к самым глубинам его жестокости я оказалась не готова. — После полнолуния ты должна покинуть мою резиденцию. Ты, твой брат, твоя мать — и чтобы больше я вас в жизни не видел. Мои глаза наполнились слезами, словно он нанес мне пощечину. — Но это наш дом… — Нет у вас ничего вашего, — выпалил он с поражающим воображение неистовством. — Ваш дом принадлежит мне. — Выражение его лица смягчилось, он глубоко вдохнул, провел рукой по шелковому халату и снова предстал министром юстиции, сохраняющим мрачное спокойствие в любой непростой ситуации. — Но если ты взмолишься о прощении, если поклянешься жизнью матери, что больше не будешь проявлять неуместное любопытство, тогда я изменю свое решение. И не стану забирать у вас дом. Его слова словно содрали плоть с моих костей. Ни один отец не должен произносить подобных слов. Я шагнула вперед, колени у меня подкосились, но я сумела устоять на ногах. «Умоляй, — прошептал у меня в голове голос матери. — Пожалуйста, не настраивай его против нас». По моим щекам потекли слезы. Я подошла к двери камеры и открыла ее шире, и взгляд отца потемнел. — Прошу прощения, — с трудом выговорила я. — Но расследование еще не закончено. Он был слишком ошеломлен, чтобы пойти вслед за мной, и я, пошатываясь, проковыляла по коридору к двери и покинула отделение полиции. * * * Вечером, когда я перестала слоняться по пустым полям и набралась мужества для того, чтобы вернуться домой, небо уже было пурпурным, земля темной, а между ними мерцала готовая погаснуть полоса оранжевого света. Тени становились все длиннее, и мне казалось, будто мой мир исчезает в темноте, пустоте и небытии. «Нужно рассказать матери, — звучало у меня в голове, когда я с трудом поднималась по лестнице на деревянную террасу. Открыв дверь, я вошла в дом. — Я должна обо всем ей рассказать».