— Хён-а. — В ее голосе прозвучала мольба. — Мне нужно, чтобы ты знала правду. Правда. Мы с Оджином гонялись за ней вот уже много дней, но теперь, когда она замаячила прямо передо мной, я не была уверена, что готова узнать эту самую правду. — Во время убийств меня не было в Хёминсо, не было меня там и перед ними, — сказала она. — Но единственное алиби, что у меня есть… Я не смогла рассказать о нем полицейским. Это было бы слишком жестоко. Он мясник, неприкасаемый, и у него семеро детей. Я не поверила своим ушам и, разозлившись, показала на ее обезображенные ноги: — И поэтому вы взвалили все на себя? Рисковали своей жизнью ради человека, принадлежащего к низшему сословию? Подумайте о себе, ыйнё-ним. Пожалуйста. Где-то за пределами тюремного блока раздались грозные шаги, и грубый голос прогремел: — Где они? Я застыла на месте: голос командира был знаком мне не хуже, чем раскаты грома. — Неважно, скольких я спасаю, мертвые продолжают преследовать меня, Хён-а. — Чонсу перевернула мою руку ладонью вверх. Провела окровавленными пальцами по линиям на моей ладони, и я почувствовала, как она дрожит. — Никогда не прощу себе, что из-за меня умерли жена и ребенок командира Сона. Я бы легко могла предотвратить их смерть, но гордыня не позволила мне позвать кого-нибудь на помощь. Она продолжала смотреть на меня раздирающим душу взглядом. — Помни, о чем я тебе говорила: мы должны ценить жизни других людей. И дороги нам должны быть в первую очередь те, кто наиболее уязвим. Мы ыйнё, Хён-а. Мы должны защищать. — Она выпустила мою руку. — А теперь иди. И не беспокойся обо мне. — Но… — Я потянулась к чашке с лекарством. Она быстро притянула поднос к своей ноге и набросила на него подол юбки. — Я сама займусь этим. А сейчас ты должна идти. — Я вернусь за вами. И сделаю все, чтобы с вами не случилось ничего плохого… — Не нужно меня спасать. — Она посмотрела на меня еще раз, и этот взгляд показался мне прощальным. — Я приняла решение, и может, для меня все кончится смертью, но я ни о чем не жалею и не буду жалеть. Береги себя, Хён-а. — Пожалуйста… В этот самый момент в камеру ворвался Оджин, схватил меня за руку и поднял на ноги. Мысленно я все еще стояла на коленях перед наставницей, телом же продиралась бок о бок с Оджином сквозь тени в узком бесконечном коридоре тюремного блока. Мы вышли наружу через запасную дверь, и в лицо мне ударил свежий ветер. Быстро проскочив через двор и мимо кухни, мы спрятались в кладовой, как раз когда где-то вдалеке прогремел голос командира: — Идиоты! Где эта медсестра, всюду сующая свой нос? — Его крику эхом вторил отрывистый собачий лай. Командир искал меня. Я наблюдала за происходящим в дверную щель, и мое сердце колотилось с убийственной силой. Оджин стоял рядом. Его рука лежала на моем плече, и я чувствовала себя защищенной. — Что она написала? — спросил он. — Медсестра Чонсу написала что-то у тебя на ладони. Я перевернула руку и посмотрела на ладонь. На ней было написано, будто выгравировано: «Ён-даль». — Ён-даль… — пробормотал Оджин. — Мне знакомо это имя. — Кто это? — Так зовут преступника, который в ночь резни совершил кражу со взломом. Полиции он хорошо знаком, — добавил он. — Когда его поймали в первый раз, то поставили клеймо на лицо, а во второй — отрезали нос. Какое-то время о нем ничего не было слышно, а несколько дней тому назад он проник на склад риса, принадлежащий одному знатному человеку, и украл два мешка. Я слышал, на этот раз его приговорят к смертной казни. — А где он сейчас? — Ему удалось бежать, но, насколько я знаю, его ранили… Подожди меня здесь, — сказал он. — Пойду найду рапорт и скоро вернусь. И Оджин ушел. Я быстро переоделась в форму медсестры и положила жетон и футляр с иглами в карман фартука. А потом стала рассматривать имя, написанное кровью на моей ладони. Ён-даль. Значит, он — мелкий преступник, ворующий потому, что его семья голодает. Недаром бедняки говорят: чтобы прокормиться, нужно пойти на преступление. Я ходила по темной кладовой, то попадая в свет факела, луч которого бил через щель в двери, то выходя из него. Теперь стало понятно, почему медсестра Чонсу отказалась назвать имя человека, который мог бы подтвердить ее алиби. Она сделала выбор между своей жизнью и жизнями семерых детей. Поток моих мыслей прервали шаги за дверью. Это вернулся Оджин. Я пересекла кладовую — пол заскрипел у меня под ногами, — но как только дошла до входа, меня будто сковал зимний холод. В дверную щель были видны горящие факелы и собака, остановившаяся прямо у кладовой. «Пожалуйста, уходи. Пожалуйста». Я, задержав дыхание, смотрела на собаку и жалела, что никак не могу заставить ее уйти. А собака, повертев носом в воздухе, принюхалась, и я внезапно поняла, что зря я встала так близко к двери. Надо было спрятаться в дальнем углу. Собака гавкнула. Сердце колотилось у меня в ушах, потому что рядом с дверью сгрудились полицейские. Я сделала шаг назад, но ноги у меня подогнулись, и я рухнула на пол как раз в тот момент, когда дверь распахнулась. Я увидела командира Сона, двух полицейских и тамо Сульби. — Это та самая крыса, что я ищу? — Губы командира Сона скривились от отвращения. Сульби же он сказал: — Дай мне личный жетон этой девицы. С опущенной от стыда головой она посеменила ко мне и, вытянув руки, попросила: — Пожалуйста, ыйнё-ним. Я не могла пошевелиться — мои руки застыли. — Пожалуйста, — повторила Сульби, в ее голосе прозвучала мольба о прощении. Я, чувствуя озноб и слабость, сунула дрожащую руку в карман и достала и жетон, и футляр с иглами. Но футляр выпал из моей ладони рук на пол, когда я протянула Сульби жетон. Ледяной взгляд командира скользнул по буквам, высеченным на дереве, а когда он поднял глаза, у меня появилось такое чувство, будто к моему сердцу приставили острое лезвие. — Пэк-хён, простолюдинка. — Он швырнул жетон к моим ногам. — Ты — незаконнорожденная дочь его сиятельства Сина. А я всегда говорил, незаконнорожденные сожгут наше королевство дотла — настолько они строптивы и непокорны. Немедленно убирайся отсюда и перестань устраивать вселенский беспорядок. Он отпустил меня? Нужно было как можно скорее исчезнуть с глаз его долой, но вместо этого я поклонилась, спокойно убрала жетон в карман и вышла наружу, мимо командира, скрытого от меня в тенях. — Сообщите его светлости, что его ублюдочная дочь проникла в отделение полиции. У меня перехватило дыхание, я замедлилась. С распахнутыми глазами я повернулась к командиру. — Пожалуйста, — прошептала я — не говорите ничего отцу. Он сложил руки на груди. — Почему? Ты пожалела вдруг о том, что натворила? — Повисла долгая пауза, и, должно быть, разглядев страх у меня на лице, он с мрачным блеском в глазах сказал: — Давай тогда заключим сделку. Я намереваюсь подать прошение об отставке молодого инспектора, и если ты поможешь мне — если расскажешь все, что знаешь о его тайном расследовании против наследного принца, — я прощу тебе твой проступок. Я сжала деревянный жетон так, что ногти впились мне в ладонь. Слишком многое я видела за последнюю неделю, слишком многое узнала, чтобы теперь предать Оджина. Поэтому я твердо заявила: — Понятия не имею, о чем вы говорите, господин. — Упряма, как и он, — буркнул командир Сон и обратился к Сульби: — Отведи ее в тюремный блок и сделай так, чтобы инспектор Со не узнал об этом. — А затем повернулся ко мне: — Если твой отец не явится за тобой, я буду держать тебя в заключении до тех пор, пока не истекут положенные медсестре Чонсу десять дней. У меня и без тебя дел по горло. «Десять дней?..» Я беспомощно смотрела на него, сердце стучало у меня в горле. Он заметил стоявший в моих глазах вопрос, и его губы растянулись в жестокой улыбке: — Таков закон: приговор должен быть вынесен в течение десяти дней пыток. И я намереваюсь обвинить медсестру Чонсу в учиненной в Хёминсо резне. До меня не сразу дошел смысл его слов. А когда это произошло, я почувствовала себя так, будто проглотила огромную ледышку. У меня осталось всего десять дней на то, чтобы спасти медсестру Чонсу от казни. И один из них почти истек. 13 Я закрыла глаза и снова открыла их — дверь камеры передо мной по-прежнему была заперта на ключ, который звякал теперь о другие ключи в связке на поясе полицейского, идущего по темному тюремному коридору. Я не злилась. Я была спокойна. Но совершенно не представляла, что мне делать. По обе стороны от меня располагались камеры с незнакомыми мне людьми, которые шептали друг другу и себе под нос: «Она ведь медсестра? Что медсестра делает в тюрьме?» В полной тишине эти голоса казались слишком уж громкими. Я старалась не слушать, но это было совершенно невозможно. — Может, кого-нибудь отравила? — По-моему, она не похожа на убийцу. — Убийцы редко похожи на убийц. Я села и притянула колени к груди. Прислушиваясь к биению растревоженного сердца, я задавалась важным для меня вопросом: «Придет ли отец?» Не знаю, как долго я так просидела, но вдруг в тюремный блок на цыпочках вошла Сульби. Почувствовав облегчение при виде знакомого лица, я, пошатываясь, поднялась на ноги. — Инспектор Со ищет тебя, — прошептала Сульби, прижав лицо к прутьям камеры. — Мне велели сказать ему, что ты отправилась в дом кэкчи. И он, похоже, мне поверил: медсестры часто там останавливаются, когда задерживаются в столице на ночь. — Она помолчала. — Мне не хотелось лгать ему, но за мной следил слуга командира. Если хочешь, чтобы я сказала ему, где ты, я это сделаю.