— Дай я посмотрю. Стараясь казаться спокойной, я уложила его на спину, подальше от холодного ручья. Дрожащими от паники пальцами ощупала перед его халата и обнаружила оставленную мечом глубокую рану, идущую от живота через ребра. Медсестра Инён, должно быть, застала его врасплох, напала, а затем столкнула со склона. — И как только она нас нашла? — Я оторвала от юбки полосу ткани и перевязала рану Оджина так туго, как только смогла. Я не позволю ему истечь кровью и умереть. И мне необходимо было говорить без умолку — и чтобы Оджин не потерял сознание, и чтобы самой не прокручивать в голове наихудшие варианты: сломанные кости, поврежденные внутренние органы, смертельные инфекции… — Она, должно быть, следила либо за одним из нас, либо сразу за обоими. Он не слушал мою болтовню, а просто смотрел на меня тусклыми глазами. Зубы его были стиснуты, рука лежала на перевязанной ране, дрожь, сотрясавшая его, становилась все сильнее. Кожа была влажной и слишком холодной. «Что мне делать?» Мне бы хотелось обернуться медицинским светилом или моей наставницей — кем-нибудь более сведущим, чем я, — но я лишь снова и снова шептала имя Оджина. Все, на что я была способна, так это положить его голову себе на колени и смотреть, как он мучается от боли. «Я не знаю, что теперь делать. Пожалуйста, вразуми меня, я не знаю, что делать». И тут лес с треском ожил. Под чьими-то ногами зашуршали листья. — Спасибо, что привела меня к инспектору, — услышала я женский голос. Из темноты вышла медсестра Инён и остановилась в бледно-голубом столбе света с мечом в руке. Она была совсем не такой, как во дворце, и выглядела хрупкой, как кость, готовая вот-вот переломиться. — Я надеялась, он умрет от потери крови, — прорычала она, словно кумихо, а ее глаза сверкали в темноте, как ее меч. — Но теперь мне придется завершить начатое. Вы хотели вести расследование вместе, вот оно и кончится для вас обоих одновременно. 19 Я по-прежнему стояла на коленях, обхватив одной рукой Оджина, а в другой у меня был кинжал, которым я размахивала, словно это могло как-то его защитить. Голова Оджина все еще лежала у меня на коленях. Он не шевелился, и я очень боялась посмотреть на него. — Оставь его в покое! — крикнула я, и мой полный отчаяния голос пронесся по пустому лесу. — Пожалуйста, просто уйди! — Да я бы и не тронула вас, если бы вы не сунулись в мое отделение полиции. А теперь вы все знаете. Вот зачем вам понадобился командир Чхэ. — Она подошла ближе. — Не надо было пытаться остановить меня. Даже мой брат не стал мне препятствовать, когда я отдала ему кольцо его жены и он узнал о ее смерти. Он понимал, понимал, что я вправе мстить. Невозможно жить под одним и тем же небом с убийцей родителей. Это была цитата из «Записок о правилах благопристойности», которую как-то упоминал Оджин. — Но мы же медсестры, — возразила я, и голос мой охрип от раздирающих меня эмоций. — Разве ты не помнишь слова Сунь Сымяо, приведенные на первой странице медицинской энциклопедии? «Человечество — самый драгоценный организм из всего живого на свете». Как… как ты могла убить всех этих женщин? Одно дело было подозревать медсестру Инён, прислушавшись к словам командира, и совсем другое — встретиться с ней лицом к лицу. Она была последней, кого я могла бы заподозрить в преступлениях, ей единственной я доверяла во дворце, наводненном шпионами. — Я не понимаю, как ты могла вытворить такое? Придворная дама Анби, медсестра Арам, медсестра Кюнхи — они были всего лишь свидетельницами. Они никак не могли спасти твою мать. И даже если бы попытались противостоять принцу, то неминуемо оказались бы убиты… — Думаешь, ты лучше меня? — ледяным шепотом проговорила Инён. — Думаешь, ты знаешь, что хорошо и что плохо, а я нет? Большинство из нас верит, что мы не способны на убийство… до тех пор, пока кого-нибудь не убьем. До тех пор, пока твоя мать… — С клокочущей в горле болью она продолжила: — До тех пор, пока твоя мать, женщина, родившая и с любовью воспитавшая тебя, не лишается головы. Пока ты не узнаёшь, что три жестокосердные женщины выволокли ее тело со двора, раздели, чтобы никто не узнал о ее принадлежности к дворцу, и бросили где-то на горе Пугак. Чтобы никто его там не нашел, чтобы его съели дикие звери. В груди у меня все заледенело: медсестра Кюнхи ничего такого мне не рассказывала. Ночь разверзлась передо мной подобно могиле — я видела силуэты трех женщин, волокущих обезглавленный труп, я видела, как они бросают его в совершенно безлюдном месте в горах. — Тогда и только тогда ты будешь способна понять, лучше ты меня или нет. Голос Инён дрогнул, она опять шагнула вперед и оказалась всего в нескольких шагах от разделявшего нас ручья. — Медсестра Кюнхи вряд ли рассказывала тебе об этом. Равно как и придворная дама Анби ничего не сказала моему брату. Она молчала до тех пор, пока однажды ночью я не выманила ее из дворца. Я пригрозила ей пичхимом, желая просто напугать ее. Я… Я хотела, чтобы она поняла, что такое страх. Чтобы почувствовала то, что чувствовала моя мать. — Но ученицы и их учительница, — прошептала я, — не заслуживали смерти. — Они встали у меня на пути, — ответила Инён. — Когда придворная дама Анби прибежала в Хёминсо, из класса вышла учительница и увидела меня. Мне пришлось ее убить. Это увидели ученицы и начали кричать и визжать. Пришлось успокоить и их. Но убив их, я изведала чувство вины. Меня до мозга костей пронзил ужас перед содеянным. И я стала еще больше презирать принца — он-то, похоже, не испытывал ни малейших угрызений совести. — И ты стала распространять листовки. — Я говорила медленно, стараясь выиграть время. — Хотела, чтобы люди начали подозревать принца в резне. И убила еще двух свидетельниц за то, что они спрятали труп твоей матери… — У меня перехватило горло, а в груди поднялась паника: я почувствовала, как теплая кровь Оджина пропитала мне юбку. Он умрет, если я каким-то образом не вытащу его отсюда. Мой взгляд метался по сторонам, в отчаянии ища путь к спасению. Но мне ничего не приходило в голову, и я понимала, что мой друг непременно умрет. Кинжал у меня в руке, как бы искусно он ни был выкован, мало подходил для схватки с женщиной, которая девять лет оттачивала умение владеть мечом. — Я даже не смогла найти ее, — прохрипела Инён. Теперь она стояла совсем близко. Вода в ручье лизала подол ее юбки. — Я даже не смогла достойно ее похоронить. Та жизнь, которой мы живем, медсестра Хён, не заслуживает того, чтобы жить ею. Обняв Оджина, я попыталась отползти от тени, которую отбрасывала на нас Инён. Но он был слишком тяжел, спастись с ним на руках никак не удастся. Я могла лишь крепче прижимать его к своей груди, всеми силами желая спрятать его в грудной клетке, рядом с сердцем, и мне было все равно, что будет со мной. «Я обещала присматривать за тобой, заботиться о тебе, — я закрыла глаза, пытаясь сдержать горячие слезы, — но не знаю, как это сделать». Тут подул ветер. И я опять почувствовала тот же резкий кислотный запах, что и в доме вдовы, и, подняв голову, поняла: так определенно пахла рвота. — Я сделаю это быстро, ради всех нас, — прошептала Инён. С жутким металлическим скрежетом она вынула меч из ножен, и он сверкнул в лунном свете. — Наше время подходит к концу. Запах не исчезал — особенно теперь, когда Инён оказалась так близко к нам. И тут у меня заработал мозг, та его часть, что включалась, когда я открывала книгу по медицине или же опускалась на колени рядом с больным. Когда мне нужно было прийти к какому-либо заключению. Я обвела взглядом высокую фигуру Инён. Ее лицо казалось бледно-голубым, каким-то вылинявшим, но, скорее всего, в том были виноваты сгустившиеся сумерки. Мне показалось или щеки у нее слегка опухли? Она крепче сжала рукоятку меча, и мой взгляд пробежался по ее окровавленной руке, вверх по рукаву, и я заметила оставленные ногтями царапины и бледные пятна у нее на горле и лице, обычно припудренном. Она прятала эти отметины со дня, последовавшего за резней в Хёминсо. — Меня часто удивляет людское упрямство. — Инён приставила меч к жилке, бьющейся на моем горле; я дрожала, чувствуя холодную сталь у себя на коже, но взывала к мозгу, требуя его быстрее, быстрее, быстрее перелистывать страницы тех трудов, что я успела изучить. — Мы редко умираем в мгновение ока. Но если ты будешь стоять тихо-тихо, медсестра Хён, то почти не почувствуешь боли. Моргнешь — и обещаю — все закончится. «Пятна. Похожие на капли дождя на пыльной дороге». Мой ум замер, палец остановился на нужной странице. Я медленно отвела голову назад и посмотрела на Инён снизу вверх. Я могла ошибаться. Я наверняка ошибалась. И все же я несомненно видела эти пятна. Я постаралась вспомнить все признаки и симптомы, и на меня с силой обрушилась правда. — Подожди… — прошептала я. — Ты ведь знаешь, что с тобой не так, верно? Она еще крепче сжала рукоять меча, ее лицо слегка исказилось. — Мы с тобой обе ыйнё, и нас учили распознавать признаки смерти. — Я осмелилась просунуть ладонь между моим горлом и лезвием, и Инён не стала мне мешать. — Тебя отравили, да? — Мне бы следовало убить тебя, — желчно выкрикнула она. Ее меч дернулся, грозя перерезать мне не только горло, но и пальцы. — И я сделаю это, если ты вякнешь еще хоть слово. — Кто? Кто отравил тебя? Повисло долгое, прямо-таки гробовое молчание. Последние закатные лучи исчезли, лес погрузился во тьму, от света остались одни лишь проблески — освещенных лунным светом стволов деревьев, искаженного лица Инён, меча, все еще поднятого и готового нанести удар. — Я солгала. — Ее голос надломился, и с губ сорвался дрожащий смешок. — Мой брат попытался остановить меня. После первого убийства взмолился, чтобы я прекратила убивать. Но все же мы с ним семья, и он не нашел в себе сил заявить на меня в полицию. И потому отравил. Слова Инён пронзили меня: ее убийцей стал врач Кхун, ее собственный брат. Вот как сильна была его любовь к Анби, ставшей молчаливой свидетельницей жесточайшего преступления. — Тебе осталось жить всего несколько дней, да и то, если повезет, — тихо сказала я. — И ты готова посвятить остаток жизни убийству людей, которые одни на этом свете способны восстановить честное имя твоей матери. Готова дать умереть ни в чем не повинной медсестре. Может, сейчас ты и сильнее меня, но у тебя не хватит сил на то, чтобы погубить принца. Одного твоего гнева тут будет недостаточно. Я ждала, глядя в ее горящие глаза. А потом добавила: — Но его хватит на то, чтобы… высечь искру. Не одна ты потеряла любимого человека. Принц Джанхон убил отца инспектора Со. Меч задрожал. — Его отца? Стиснув выбивающие дробь зубы, я попыталась говорить как можно тверже: — Отец инспектора был королевским тайным агентом, которого послали в провинцию Пхёнан, куда принц Джанхон отвез голову… голову твоей матери. Принц убил его и еще одного тамошнего жителя. Инспектор сказал мне, что, если король не станет его слушать, он доложит о злодеяниях принца партии старых. И если ты хочешь, чтобы правосудие восторжествовало, тебе надо дожить до дачи показаний в суде. Я задержала дыхание, стараясь унять сильнейшую дрожь в теле. Проведя рукой по лицу Оджина, я приложила пальцы к его горлу, пытаясь найти пульс. Он едва прощупывался. Был слабым, словно слетающий с губ шепот. Горячая боль опалила мне грудь. — Решай быстрее! — рявкнула я, не испытывая больше страха. И прошипела клокочущим от ярости голосом: — Если ты хочешь увидеть мать после смерти, не испытывая при этом угрызений совести и сожалений, то тебе нужно, чтобы инспектор Со выжил. Если же тебе это не важно, то все мы обречены, а принц продолжит убивать и однажды станет королем. Неприкосновенным и недосягаемым. Раздался громкий металлический звук — это Инён уронила меч на камни в ручье. Ее рука упала вдоль тела. — Я думала, когда они все будут мертвы, боль немного ослабнет… Мать единственная на всем свете любила меня. Она всегда говорила, что любит меня с самого моего рождения. И я все время думаю, что никто на свете не любил меня так, как она. Я едва слушала ее. Быстро сняла веревку с талии Оджина — такие веревки, как я знала, полицейские используют при аресте преступников. — Вытяни руки, — сказала я свистящим от волнения голосом. Инён могла передумать в любую секунду. — Если ты хочешь справедливости, то должна сдаться полиции. — Я сдамся, — отозвалась она, а затем, немного помолчав, добавила: — Сдамся, но у меня есть к тебе одна просьба. — Какая? — спросила я. Я выполню любую ее просьбу. До меня донесся шорох бумаги. — У меня при себе старое материно письмо. Я всегда ношу его с собой, с тех самых пор, как стала работать во дворце. Ты положишь его со мной в могилу? — Положу. Теперь над нами ярко светила луна — череп с отбитым краем, — и при ее свете я разглядела сложенный лист бумаги. Взяв его, я осторожно отодвинула Оджина в сторону и встала, чтобы покрепче обмотать веревкой кисти рук Инён. Подобрав меч, я осторожно подвела ее к дереву и привязала к стволу.