Женщина встала, а Цао Мэнцзю сказал: — Ты сама в лохмотьях и, судя по виду, недоедаешь, но пришла в город продать курицу, чтобы купить лекарства для свекрови. Определённо ты почтительная к старшим сноха, а я больше всего уважаю это качество и чётко понимаю, за что награждать, а за что карать. Быстрее бери деньги и возвращайся домой лечить свекровь, курицу тоже забирай, ощипай, выпотроши и свари свекрови. Женщина взяла деньги и курицу и ушла, рассыпаясь в благодарностях. У Третий, который собирался обманом заполучить курицу, и его лжесвидетельствовавший сосед в круглой шапочке дрожали на солнцепёке мелкой дрожью. Цао Мэнцзю велел: — Ну что, хитрец, снимай-ка штаны! У Третий устыдился и не подчинился. Цао Мэнцзю сказал: — А посреди бела дня грабить честную женщину не стыдно? Ты знаешь, сколько стоит один цзинь стыда? Снимай штаны! У Третий послушался. Цао Мэнцзю снял одну туфлю и кинул её Сяо Яню со словами: — Двести ударов, распредели поровну, по заду и по лицу! Сяо Янь подобрал матерчатую туфлю с толстой подошвой, потом пнул У Третьего так, что тот упал, прицелился в его поднятый к небу зад, всыпал пятьдесят ударов по левой стороне, потом столько же по правой, У Третий плакал от боли, звал отца и мать, молил о пощаде, зад опух прямо на глазах. Затем пришла очередь бить по лицу: пятьдесят ударов по левой щеке, потом пятьдесят по правой. У Третий даже кричать перестал. Цао Мэнцзю ткнул тростью У Третьего в лоб и спросил: — Ну что, хитрец, будешь ещё безобразничать? У виновника щёки опухли так, что рот открывался с трудом, он просто без конца кланялся начальнику уезда в ноги. — Теперь ты! — Цао Мэнцзю ткнул пальцем в лжесвидетеля. — Ты обманываешь, подхалимничаешь и подлизываешься. Такие люди самые бесстыжие на всём белом свете, я тебя вообще-то бить не хочу, боюсь об твой зад испачкать свою подошву. Устроим тебе сладкую жизнь! Придётся тебе ещё раз вылизать зад богача. Сяо Янь, сходи-ка купи мёду. Сяо Янь собрался протиснуться сквозь толпу, но зеваки в тот же момент расступились. Лжесвидетель упал на колена и так рьяно отбивал поклоны, что маленькая круглая шапочка слетела. Цао Мэнцзю приказал: — Вставай, вставай, вставай! Я тебя не бью, не штрафую, мёд тебе покупаю, а ты ещё пощады просишь? Вернулся Сяо Янь с мёдом. Цао Мэнцзю показал на У Третьего: — Намажь ему зад! Сяо Янь перевернул У Третьего, нашёл какой-то обломок деревянной доски и равномерным слоем намазал мёд на опухшую задницу. Цао Мэнцзю приказал лжесвидетелю: — Лижи! Ты же хотел подлизаться! Давай! Лжесвидетель, с шумом отбивая поклоны, закричал: — Господин начальник уезда, я больше не буду… Цао Мэнцзю велел: — Ну-ка, Сяо Янь приготовь подошву, всыпь-ка ему что есть мочи. Лжесвидетель запричитал: — Не бейте, не бейте, я буду лизать! Он встал на колени рядом с задом У Третьего, высунул язык и начал слизывать клейкий мёд, который тянулся за языком тоненькими прозрачными нитями. На лицах окружающих проступил горячий пот, а выражения их не поддаются описанию. Лжесвидетель облизывал зад У Третьего, то быстрее, то медленнее, прерываясь, поскольку его тошнило, и в итоге вылизал начисто. Цао Мэнцзю, увидев это, гаркнул: — Хватит, скотина! Лжесвидетель натянул себе куртку на голову, лёг ничком и не поднимался. Цао Мэнцзю вместе с Сяо Янем собрались было уходить, но дядя Лохань, воспользовавшись случаем, спрыгнул с мула и громок крикнул: — Господин Неподкупный! Я пришёл с жалобой… 6 Только бабушка собиралась спешиться, как её остановил крик деревенского старосты Шаня Пять Обезьян: — Молодая госпожа, не слезайте с осла, вас хочет видеть глава уезда! Два солдата с винтовками — один справа, другой слева — повели бабушку под конвоем до излучины на западном краю деревни. У прадеда от страха свело судорогой икры, он сначала даже идти не мог. Тогда один из солдат ткнул его в спину прикладом винтовки, судорога в икрах прошла, и он потрусил за осликом. Бабушка увидела, что к деревцу у края воды привязана маленькая вороная лошадка с ярким седлом, а на лоб у неё свешивалась ярко-красная бахрома. В нескольких чжанах от коня поставили квадратный стол, на котором стояли чайник и чайные чашки. За столом сидел какой-то человек, но бабушка и знать не знала, что это знаменитый глава уезда Цао. Рядом стоял ещё какой-то человек, но бабушка не знала, что это помощник Цао Мэнцзю, опытный сыщик по имени Янь Логу. Перед ними собрались все деревенские жители, они жались друг к дружке так, словно боялись холода. Вокруг толпы, словно звёзды, были рассеяны двадцать с лишним солдат. Дядя Лохань стоял перед квадратным столом весь мокрый от пота. Трупы отца и сына Шаней лежали на двух дверных створках под ивой неподалёку от той вороной лошадки. Тела уже издавали зловоние, а с краёв створок стекала жёлтая жижа. Стая ворон прыгала по иве туда-сюда, от чего крона дерева напоминала котёл, в котором бурлит суп. Только теперь дядя Лохань чётко рассмотрел бабушкино круглое полное личико. У неё были миндалевидные глаза, заострённые кончики бровей, шея белая и длинная, густые волосы собраны под сеткой на затылке в тяжёлый узел. Ослик остановился перед столом, бабушка осталась сидеть верхом, горделиво выпрямив спину и выпятив грудь. Дядя Лохань заметил, что взгляд больших чёрных глаз сурового начальника уезда Цао скользит от бабушкиного лица по её груди. Внезапно в мозгу дяди Лоханя, словно молния, сверкнула мысль: «Хозяева сгинули из-за этой женщины! Наверняка любовник, с которым она вступила в сговор, устроил пожар, чтобы “выманить тигра с гор”,[65] убить отца и сына Шаней, чтобы расчистить место, — как говорится, морковка собрана, и поле освободилось, теперь она может творить всё, что угодно…» Дядя Лохань бросил взгляд на бабушку, сидевшую на ослике, и усомнился в своих догадках. Убийца, как ни пытайся он скрыть своё истинное лицо, всё равно преступное обличив не спрячет, но девушка на ослике… Бабушка сидела верхом, словно красивая восковая кукла, вызывающе свесив свои крошечные ножки, а на лице её застыло торжественно-печальное выражение — как говорится, непохоже на бодхисаттву, но превосходит бодхисаттву. Дедушка, который трясся рядом с осликом, подчёркивал бабушкину красоту: мельтешение на фоне спокойствия, старость рядом с молодостью, темнота против яркости. Начальник уезда Цао велел: — Женщина, слезай с осла и отвечай на вопросы. Бабушка продолжала сидеть, не двигаясь, тогда деревенский староста подскочил к ней и громко заорал: — Ну-ка слезай! Господин начальник уезда велел тебе слезть! Цао Мэнцзю махнул рукой, чтобы тот утихомирился, потом встал и ласково произнёс: — Слезай, слезай, я хочу тебя кое о чём расспросить. Прадедушка стащил бабушку с ослика. — Как тебя зовут? Бабушка стояла как столб, прикрыв глаза, и молчала. Прадедушка, трясясь всем телом, ответил за неё: — Господин, фамилия моей дочки Дай, имя Фэнлянь, молочное имя Девяточка, потому что родилась в девятый день шестого лунного месяца. — Умолкни! — прикрикнул начальник уезда Цао. — Кто тебя просил рот открывать? — напустился на прадедушку староста. Цао Мэнцзю чертыхнулся и с силой ударил рукой по столу. Староста и прадедушка перепугались так, что оба, казалось, уменьшились в росте. Лицо начальника уезда приобрело суровое выражение, он ткнул пальцем в трупы отца и сына Шаней, лежавшие под ивой, и спросил: — Женщина, тебе знакомы эти двое? Бабушка скосила глаза и с ледяным выражением лица молча покачала головой. — Это твой муж и свёкор! Их убили! — свирепо крикнул Цао Мэнцзю. Бабушка несколько раз качнулась и рухнула на землю. Люди кинулись к ней, распихивая друг друга, чтобы помочь подняться, кто-то в спешке задел серебряную шпильку, и чёрные волосы дождём пролились вниз. Бабушкино лицо стало золотисто-жёлтым, она то всхлипывала, то смеялась, а из нижней губы потекла струйка крови. Начальник уезда Цао хлопнул по столу и сказал: