— Слушайте все, я вынес решение: эта женщина по фамилии Дай слаба, словно ветка ивы на ветру, она сдержанна, держится с достоинством, без высокомерия и заискивания, но, когда услышала, что супруг убит, страшная боль пронзила её сердце, она закусила губу до крови, и её чёрные волосы рассыпались по плечам — тем самым она выражает почтение перед покойным свёкром. Как такая добродетельная женщина могла завести себе любовника и подговорить его убить мужа? Пять Обезьян, судя по твоей бледности, ты заядлый курильщик опиума и увлекаешься азартными играми. Ты деревенский староста, а сам первым нарушаешь закон, за такое нет помилования, говоришь всякие непристойности, клевещешь на невиновных, преступление на преступлении. Я досконально рассмотрел дело и принял решение: никто из злодеев не уйдёт от наказания. Убийство Шань Тинсю и его сына наверняка твоих рук дело. Ты позарился на богатство Шаней и возжелал красавицу Дай, поэтому придумал хитрый план и решил обдурить меня. Всё равно что размахивать топором перед воротами Лу Баня, играть с ножом перед носом Гуань Юя, цитировать перед домом Конфуция «Троесловие» или читать на ухо Ли Шичжэню[66] «Рифмованные строки о действии лекарств»! Взять его под стражу! Подоспели несколько солдат и связали старосте руки за спиной. Староста неистово кричал: — Господин Неподкупный! Я невиновен, я невиновен… — Дайте ему по губам подошвой! Сяо Янь вытащил из-за пояса изготовленный на заказ большой шлёпанец и трижды ударил старосту по губам. — Это ты убил их? — Я не убивал, я не убивал… — Если не ты, тогда кто? — Это… ой, я не знаю, не знаю… — Только что так убедительно говорил, а сейчас уже твердишь, что не знаешь?! Дать ему подошвой по губам! Сяо Янь дал старосте с десяток раз по губам, от ударов губы у старосты растрескались, пошла кровь, Пять Обезьян, булькая, забормотал: — Я скажу… скажу… — Ну и кто же убил? — Это… это… это… разбойник! Пестрошей? — А ты приказал? — Нет же… господин, родненький, не бейте меня! — Слушайте все! — заявил Цао Мэнцзю. — Заняв свой пост, я отдал все силы трём важным делам: запрету опиума, запрету азартных игр и искоренению разбойников. Борьба с курением опиума и азартными играми уже дала немалые плоды, вот только в борьбе с разбойниками похвастаться особо нечем. Разбойники бесчинствуют в дунбэйском Гаоми. Призываю честных людей объединить усилия с органами власти, доносить, изобличать виновных, чтобы здесь воцарился мир! Женщина по фамилии Дай сочеталась законным браком с Шанем, а потому наследует всё имущество семьи Шаней, а ежели кто будет обижать слабую женщину и замыслит какую-то подлость, то мы будем обращаться с ним, как с разбойником! Бабушка сделала три шага вперёд, упала на колени перед Цао Мэнцзю, подняла на него напудренное личико и заголосила: — Отец родной! — Я тебе не отец, — ответил начальник уезда. — Вон твой отец ослика ведёт. Бабушка на коленях подползла и обняла начальника за ноги, не переставая твердить: — Отец, отец родной… Как стал начальником уезда, так и родную дочь не признаёшь? Десять лет назад ты бежал из родных голодающих мест с дочерью, побирался, потом дочку продал и не признал, а я-то тебя признала… — Эй, ты что такое несёшь? Сплошная выдумка! — Отец! Как здоровье матушки? Братику моему уже тринадцать? Он уже читать умеет и иероглифы знает? Ты меня продал за два доу[67] красного гаоляна, а я не хотела отпускать твою руку. Ты тогда сказал: «Девяточка, когда у меня всё образуется, я вернусь за тобой». А теперь стал начальником уезда и не признаёшь родную дочь… — Женщина, ты сума сошла! Обозналась! — Нет, не обозналась! Не обозналась! Отец, родной отец! — Бабушка раскачивалась из стороны в сторону, обняв Цао Мэнцзю за ноги, лицо её было залито прозрачными слезами, белоснежные зубы ярко блестели. Начальник уезда Цао поднял бабушку и сказал: — Я могу стать твоим названым отцом! — Отец! — Бабушка собиралась было снова упасть на колени, но Цао Мэнцзю удержал её. Она стиснула его руки и лепетала, как дитё малое: — Когда ты отведёшь меня к маме? — Сейчас прямо и пойдём, прямо сейчас, только руку отпусти… Бабушка отпустила руку начальника уезда, тот вытащил платок и утёр пот с лица. Толпа ошарашенно наблюдала за происходящим во все глаза. Цао Мэнцзю снял с себя шляпу, раскрутил на среднем пальце и, запинаясь, проговорил: — Земляки, как начальник уезда я твёрдо нацелен запретить курение опиума и азартные игры и искоренить разбойников… Не успел он договорить, как раздались три выстрела — пах-пах-пах! Три пули, вылетевшие из гаоляново го поля позади низины, пробили его шляпу кофейного цвета в трёх местах, из дырок пошёл синий дым. Головной убор взлетел с пальца начальника уезда Цао, будто в него вселился злой дух, и приземлился, не переставая вращаться. Следом за выстрелами в толпе раздался свист, и кто-то громко крикнул: — Это Пестрошей! Три поклона Феникса! Начальник уезда спрятался под стол и оттуда крикнул: — Спокойствие! Люди с громкими криками в панике бросились врассыпную, как дикие звери. Сяо Янь отвязал вороную лошадку от ивы, вытащил из-под стола начальника уезда, усадил в седло и с силой поддал лошади подошвой по заду. Вороная лошадка распушила гриву, оттопырила хвост и умчалась прочь, словно струйка дыма, увозя с собой Цао Мэнцзю. Солдаты беспорядочно палили по гаоляновому полю, а потом словно пчелиный роль бросились вдогонку за своим начальником. В излучине повисла странная тишина. Бабушка с серьёзным лицом, опираясь рукой о голову ослика, развернулась в том направлении, откуда прилетели пули. Прадедушка забрался под ослика, закрыл руками уши и сидел, не шелохнувшись, а дядя Лохань замер на месте. От его одежды валил белый пар. Поверхность воды в излучине была ровной, как точильный камень, белые лотосы раскрыли белые лепестки, словно вырезанные из слоновой кости. Деревенский староста, у которого лицо после ударов подошвой опухло и превратилось в сплошной синяк, пронзительно заверещал: — Отпусти меня, Пестрошей! Отпусти! Спаси меня! Вслед за криком старосты снова раздались друг за другом три выстрела. Прямо у бабушки на глазах пули вонзились в затылок Шаня Пять Обезьян. Три клока волос встали дыбом, и староста повалился лицом вперёд, зачерпнув открытым ртом землю, а из затылка потекла сероватая жидкость. Бабушка, не изменившись в лице, продолжала всматриваться в гаоляновое поле, откуда стреляли, словно бы чего-то ждала. Налетел порыв вера, лотосы легонько раскачивались, вода в излучине пошла рябью, солнечные лучи преломлялись в ней. Половина ворон, сидевших на иве, слетела вниз на трупы отца и сына Шаней, вторая осталась на дереве, громко каркая. Ветер раздувал птичьи хвосты, мелькала синеватая кожа на гузках. Из гаолянового поля вышел высокий здоровый парень, он обогнул кромку воду и приблизился. Одет здоровяк был в соломенный плащ до колена, на голове красовалась широкая коническая шляпа, сплетённая из стеблей гаоляна, покрытых слоем оранжевого тунгового масла. Завязки шляпы были изготовлены из зелёных стеклянных бусин. На шее был повязан чёрный шёлковый шарф. Он приблизился к трупу старосты, посмотрел на него, а потом подошёл к шляпе начальника уезда Цао, подобрал её, повертел пару раз на стволе пистолета, а потом что есть сил подбросил, и шляпа, описав дугу, улетела в излучину. Потом здоровяк уставился на мою бабушку, и та не отвела глаз. — Шань Бяньлан спал с тобой? — спросил он. — Спал, — ответила она. — Чёрт побери… — выругался здоровяк, отвернулся и зашагал в гаолян. У дяди Лоханя перед глазами всё поплыло, на минуту он вообще перестал понимать, где находится. На трупах хозяев сидели вороны, выклёвывая глаза твёрдыми клювами стального цвета. Дядя Лохань вспомнил, как вчера на ярмарке в Гаоми обратился с жалобой. Начальник уезда Цао проводил его в управу, там в зале горели свечи, царила сутолока и гомон. Присутствующие с хрустом грызли зелёную редьку. А с утра пораньше дядя Лохань на чёрном муле поехал обратно. Начальник уезда Цао оседлал вороную лошадку. За ним следовал Янь с двадцатью солдатами. До деревни они добрались уже после девяти часов. Начальник уезда осмотрел место происшествия, а потом велел деревенскому старосте собрать местных жителей и организовал людей, чтобы выловили тела. Вода в излучине блестела, словно отполированная, и казалась такой глубокой, что дна не видать. Начальник уезда приказал Шаню Пять Обезьян лезть в воду за трупами, но тот отбрехался, сказал, мол, плавать не умеет, а сам назад попятился. Дядя Лохань набрался смелости и вызвался: — Господин начальник, это мои хозяева, давайте я их вытащу! Дядя Лохань велел одному из работников винокурни сбегать и принести полбутылки гаолянового вина, чтобы натереться им перед тем, как сигануть в излучину. Вода была такой глубокой, что шест уходил целиком. Дядя Лохань задержал дыхание и прыгнул. Ноги погрузились в рыхлую тёплую тину на дне. Он вслепую пошарил вокруг, но ничего не нашёл, а потому всплыл, набрал полные лёгкие воздуха и нырнул поглубже, туда, где вода была прохладнее. Дядя Лохань открыл глаза, но перед ним была лишь жёлтая муть, а в ушах гудело. К нему в мутной воде подплыл какой-то большой предмет, дядя Лохань протянул руки и почувствовал боль, словно в пальцы ужалила пчела. Он вскрикнул и наглотался воды, пропахшей кровью. Дядя Лохань наплевал на всё на свете, начал что есть силы бить руками и ногами, всплыл на поверхность, добрался до берега и уселся на землю, пытаясь отдышаться. — Нашёл? — спросил начальник уезда. — Н-н-нет… — Лицо Лю Лоханя потемнело. — В излучине… что-то странное… Цао посмотрел на воду, снял с себя шляпу дважды крутанул на среднем пальце, снова надел, повернулся, подозвал двух солдат и велел: — Киньте в воду гранату! Сяо Янь велел деревенским отойти от кромки воды на двадцать шагов. Начальник уезда отошёл к столу и уселся. Два солдата легли на живот на берегу, положили винтовки позади себя, потом каждый вытащил из-за пояса маленькую чёрную гранату, похожую на дыню, выдернул чеку, ударил гранату о корпус винтовки и бросил в излучину. Чёрные гранаты, перевернувшись, упали в воду, и по ней разошлись круги. Солдаты тут же пригнули головы. Повисло гробовое молчание — как говорится, не слышно ни вороны, ни воробья. Какое-то время ничего не происходило. Концентрические круги, которые пошли по воде от гранат, достигли берега, поверхность воды была мутной, как у медного зеркала. Начальник уезда Цао, стиснув зубы, приказал: — Бросайте ещё! Солдаты снова ощупью нашли гранаты, повторили всё то же, что и в прошлый раз, и бросили их в воду. Гранаты пролетели по воздуху, за ними тянулся хвост белоснежного порохового дыма. Когда они упали в воду, со дна донеслись два приглушённых взрыва, вверх взметнулись два столпа воды метра три высотой с пышными макушками, напоминавшие заснеженные деревья. Столпы на миг замерли, а потом с шумом обрушились. Начальник уезда подбежал к кромке воды, а за ним и все деревенские. Вода в низине ещё долго бурлила. Пузыри с треском лопались, десяток толстолобиков с тёмно-синими спинами длиной с пядь всплыли кверху брюшками. Постепенно волны утихли, над излучиной поднялся трупный запах. Солнечный свет снова выплеснулся на поверхность воды, стебли и листья белых лотосов слегка подрагивали, но цветы стояли всё так же ровно. Солнце осветило толпу собравшихся, лицо начальника уезда Цао тоже заблестело. Все с каменным выражением лица ждали, вытянув шеи и глядя на воду, которая всё больше успокаивалась. Внезапно в центре излучины что-то забулькало, и на поверхность поднялись две цепочки розовых пузырей. Все задержали дыхание, слушая, как пузыри лопаются один за другим. В ярком солнечном свете поверхность воды казалась твёрдой золотистой оболочкой, при взгляде на которую рябило в глазах. К счастью, в этот момент набежала тёмная туча, закрыла собой солнце, золотистый цвет померк, и вода в излучине стала изумрудно зелёной. На том месте, где только что лопались пузыри, потихоньку всплыли два больших чёрных предмета. Ближе к поверхности подъём внезапно ускорился, из воды вынырнули две задницы, потом тела перевернулись, и вот уже над водой появились раздутые животы отца и сына Шаней — но их лица так и не показывались, словно бы от стыда.