Все молчали. Один из работников задул масляную лампу. Комната погрузилась во тьму, меч в лунном свете заблестел ещё сильнее. — Спать! Спать! Спать! Завтра рано вставать гнать вино! Юй Чжаньао бормотал: — Твою ж мать… штаны подтянула и знать меня не знаешь, а я на тебя пашу как конь… Но это тебе так не сойдёт — я тебя прямо сегодня ночью… прирежу. Он поднялся с кана и с мечом в руках, шатаясь, вышел из комнаты. Работники лежали в темноте с широко открытыми глазами, глядя на холодный блеск стали в руках Юй Чжаньао, но никто не рискнул и слова вымолвить. Юй Чжаньао вышел во двор, залитый лунным светом, ряды глазированных чанов поблёскивали, словно драгоценности. Южный ветер с полей, приносивший с собой сладковато-печальный запах зрелого гаоляна, заставил его вздрогнуть. С западного двора раздался женский смех. Юй Чжаньао направился к навесу за высокой табуреткой на четырёх ножках. Когда он вошёл под навес, чёрный мул, привязанный за длинной кормушкой, приветственно цокнул копытом и громко фыркнул, раздув грубые ноздри. Не обращая внимания на мула, Юй Чжаньао забрал табуретку, пошатываясь, подошёл к высокой стене, влез на табуретку и выпрямился: теперь край стены упирался ему в грудь. Он увидел белоснежную оконную бумагу, подсвеченную изнутри, на которой были наклеены красные узоры. Хозяйка и та девчонка по прозвищу Ласка шумели на кане. Юй Чжаньао услышал голос Тётки Лю: — Ах вы, озорницы! Давайте уже спать! — После этого Тётка Лю велела: — Ласка, сходи к котлу, посмотри, поднялось ли тесто. Юй Чжаньао взял в зубы короткий меч и вскарабкался на стену. Пять собак подскочили и залаяли, запрокинув головы. Юй Чжаньао перепугался, потерял равновесие и свалился в западный двор. Если бы бабушка не вышла во двор, боюсь, злые собаки разорвали бы его в клочья — они и с двумя такими Юй Чжаньао могли сладить. Бабушка отозвала собак и крикнула: — Ласка, зажги фонарь и неси сюда! Сжимая в руках скалку и быстро перебирая толстыми ногами, Тётка Лю громко крикнула: — Хватайте вора! Хватайте вора! Ласка выбежала с фонарём и осветила избитое до неузнаваемости лицо Юй Чжаньао. Она холодно рассмеялась. — Ах, это ты! Бабушка подобрала короткий меч, оглядела со всех сторон, сунула в широкий рукав и сказала: — Ласка, пойди позови дядю Лоханя. Только Ласка открыла ворота, как дядя Лохань вошёл и спросил: — Хозяйка, что случилось? Бабушка ответила: — Этот работник напился! Дядя Лохань кивнул: — Понятно. Бабушка обратилась к Ласке: — Принеси-ка мой ивовый прут! Ласка принесла белоснежный ивовый прут, и бабушка сказала: — Сейчас я тебе помогу протрезветь! Она размахнулась и начала хлестать Юй Чжаньао по заду вдоль и поперёк. Кроме жгучей боли Юй Чжаньао внезапно почувствовал вызывающую онемение радость, которая подступила к горлу, зубы застучали, и их стук превратился в цепочку бессвязных слов: — Мамочка… мамочка… мама… родненькая… Бабушка хлестала, пока не устала рука. Потом она оперлась на прут, стараясь отдышаться. — Уведи его! — приказала она. Дядя Лохань попробовал потянуть Юй Чжаньао, но тот распластался на земле и не вставал, только кричал: — Мамочка… ещё несколько ударов… ещё немного… Бабушка прицелилась и с силой хлестнула его пару раз по шее, а Юй Чжаньао начал кататься по земле, суча ногами, как маленький ребёнок. Дядя Лохань подозвал двух работников, и они оттащили Юй Чжаньао обратно во флигель и бросили на кан. Там он крутился и вертелся, как извивающаяся стрекоза, не переставая ругаться. Дядя Лохань взял чайник вина, велел работникам прижать ноги и руки Юй Чжаньао, поднёс носик чайника к его рту и влил в него всё содержимое. Когда работники его отпустили, Юй Чжаньао покрутил шеей, не произнося ни звука. Один из работников в ужасе крикнул: — Захлебнулся? Они быстро поднесли фонарь, посветили и увидели, что лицо Юй Чжаньао исказила гримаса, а потом он чихнул с такой силой, что загасил фонарь. Проснувшись, когда солнце уже было высоко, Юй Чжаньао на ватных ногах вошёл в винокурню. Остальные работники странно посматривали на него. Он смутно вспомнил вчерашние побои, потёр шею и зад, но боли не почувствовал. Во рту пересохло, поэтому он взял железный черпак, подставил под струю горячего вина, набрал полчерпака и, запрокинув голову, выпил. Лао Ду, игравший на баньху, сказал: — Сяо Юй, что, побила тебя хозяйка? Будешь ещё через стены прыгать? Работники изначально побаивались этого хмурого парня, но после того, как услышали ночью его жалостливые крики, страх рассеялся, и теперь они наперебой над ним подшучивали. Юй Чжаньао не ответил, но подтянул к себе одного из работников и ударил. Остальные работники перемигнулись, окружили Юя, повалили на землю и начали мутузить. Намахавшись кулаками вдосталь, они расстегнули ему пояс, засунули его голову в штаны, связали руки за спиной и уронили его на землю. Юй Чжаньао не мог сопротивляться — как дракон, которого выкинуло на отмель, он беспомощно мотал головой в штанах и катался по земле. Работники мучили его так долго, что за это время можно было выкурить две трубки, Лао Ду не выдержал, развязал Юй Чжаньао руки и помог вытащить голову. В лице Юй Чжаньао не было ни кровинки, он лежал на куче наколотых дров, словно дохлая змея, и силы вернулись к нему не сразу. Работники взяли в руки кто что мог — на случай, если Юй Чжаньао решит дать сдачи, однако он, пошатываясь, подошёл к кувшину с вином и стал зачерпывать вино ковшом и пить, захлёбываясь, а напившись, забрался на кучу дров и захрапел. С того дня Юй Чжаньао каждый день напивался вдрызг и ложился на кучу дров, почти не продирая мутных глаз, а рот его растягивался в усмешку: с левой стороны глуповатую, с правой — хитроватую, или наоборот. Первые два дня работники ещё посматривали на него с любопытством, но постепенно начались жалобы. Дядя Лохань пробовал заставить его работать, но Юй Чжаньао скосил глаза и заявил: — Ты кто такой? Это я настоящий хозяин! Хозяйка носит под сердцем моего ребёнка! В тот момент отец в животе моей бабушки вырос размером с мячик, бабушку с утра громко тошнило на западном дворе, и эти звуки долетали до восточного двора. Работники, которые смекнули, что к чему, стали это между собой обсуждать. Как-то раз Тётка Лю принесла им еду, и один из них спросил: — Тётка Лю, хозяйка что, понесла? Тётка Лю сердито зыркнула на него: — Смотри, как бы тебе язык не отрезали! — А Шань Бяньлан-то был ого-го! — Может, это и не от него! — Нечего тут гадать! Неужто такая пылкая девушка могла позволить Шаню до себя дотронуться?! Это точно ребёнок Пестрошея! Юй Чжаньао вскочил с кучи дров и, размахивая руками, заорал: — Это мой ребёнок! Ха-ха! Мой! Все посмотрели на него, хором заржали и принялись бранить его на чём свет стоит. Дядя Лохань уже много раз предлагал уволить Юй Чжаньао, но бабушка всегда говорила: — Нет, пусть сначала помучается, а через пару дней я с ним разберусь. В тот день бабушка, выпятив свой уже располневший живот, прошла через двор, чтобы поговорить с дядей Лоханем. Тот, не осмеливаясь поднять головы, сухо сказал: — Хозяйка, пора закупать гаолян. Бабушка спросила: — Ток и закрома подготовили? — Подготовили. — В прошлые годы когда начинали закупать? — В это же время. — А в этом году давайте попозже. Дядя Лохань возразил: — Боюсь только, если отложим, то нам может и не хватить. У нас тут больше десятка других винокурен. — В этом году урожай гаоляна очень хороший, они всё не скупят. Напиши объявление, что у нас ещё не всё готово, когда остальные запасутся, мы начнём покупать. Тогда мы сможем выставить свою цену, да и гаолян лучше просохнет. — Правда ваша, хозяйка. — Как у вас тут вообще дела? — Да ничего особенного, вот только этот работник так каждый день и напивается в хлам, давайте заплатим ему и прогоним. Бабушка подумала немного и сказала: — Проводи-ка меня в винокурню посмотреть.