Джонни не хотел, чтобы его «лошадки» беременели. Поэтому каждая из них получала набор таблеток, которые принимала каждый день безо всяких напоминаний. «Лошадкам» тоже не слишком хотелось вынашивать детей тех, кто издевался над ними. Да и счастливой жизнь детей, рожденных в таких условиях, не была бы. Но эта защита не была стопроцентной. Джонни ведь эти препараты не в аптеках покупал! Противозачаточные средства привозили вместе с наркотиками, которыми он угощал своих гостей. Никто не нес никакой ответственности за качество таблеток. Это частенько давало о себе знать. Александре везло достаточно долго, дольше, чем многим другим. Сложно сказать, сколько времени это тянулось. В борделе отсчет дней шел по-другому: тяжело определить, где кончается «сегодня» и начинается «завтра», если тебя не выпускают из комнаты без окон. Поэтому самым надежным способом отсчитывать срок своего заточения служили тематические вечеринки, которые Джонни устраивал для гостей на праздники. Для танцовщиц приготовили костюмы к Хэллоуину — значит, осень. Вокруг бегают невообразимо пошлые рождественские эльфы и олени — значит, зима, и скоро на планете начнется новый год, а в борделе все останется по-прежнему. В комнатах вульгарный красный уступает правление пастельным тонам — значит, Пасха, и где-то наступает весна. Благодаря всему этому Александра знала, что провела в плену примерно полтора года, прежде чем первый и последний раз забеременела. Кто отец — она понятия не имела, как раз перед этим у нее было много клиентов. Она вообще не знала, как реагировать на эту новость, внутри как будто все онемело. За это время Александра привыкла отстраняться от собственного тела. Оно уже ей не принадлежало. Но теперь там жила жизнь… А жизнь — это еще одно доказательство, что она — не игрушка, она — человек! О том, что отец этого ребенка — выродок и монстр, она помнила, но это почему-то не казалось важным. Когда она думала «мой ребенок», она имела в виду только себя. Одновременно с ней узнал и Джонни. Он тогда на целую ночь оставил ее в своей комнате, прикованной к кольцу в стене. Но сам он до нее так и не дотронулся, он много часов подряд что-то считал, писал на листке бумаги, перечеркивал и снова считал… Она догадывалась, что происходит. Джонни подсчитывал, какой доход можно получить от продажи ребенка и перекроет ли этот доход вынужденные месяцы простоя, когда она не будет работать, и плату врачам. Бал здесь всегда правили деньги и больше ничего. Счет сложился не в пользу ребенка, уже на следующий день был организован аборт. Она была не первой и не последней, кому пришлось пройти через это во владениях Джонни Сарагосы. В борделе был выделен крошечный кабинет, где находились гинекологическое кресло и минимальный набор необходимых инструментов. Прямо под креслом располагался сток, из которого постоянно несло гнилью. Избавиться от запаха можно было, только насыпав на решетку хлорки, но вскоре все начиналось по новой. Никто не спрашивал Александру, как она хочет поступить с ребенком. Никого это не интересовало. Когда ее подводили к креслу, она попробовала сопротивляться — сама не зная, зачем. Она понимала, что ничего у нее не получится, и все равно пыталась, как будто отдавала последний долг ребенку. Ее материнское рвение никого не впечатлило, ей просто вкололи наркоз. Оно и к лучшему: она не чувствовала, как это происходило, не знала и не хотела знать. Проснулась она в своей спальне, обессилевшая и пустая… Ее тошнило от наркоза, между ногами застыла ноющая боль. Александра через многое прошла за время пленения, но никакой опыт не мог сравниться с этим. Это было лучшим определением слова «надругательство»… То, что с ней сделали, было насилием и над ее телом, и над ее душой. Ей казалось, что после такого она не восстановится никогда. Александра слабо представляла, что должно произойти, чтобы у нее снова появилось желание жить. — Приехали, — объявил Ян. — Что ж, под окнами не валяется ни одного тела — это уже хорошее начало в нашем случае! Александра только усмехнулась. Ему не нужно было знать, о чем она только что вспоминала. Она готова была рассказать ему многое, со временем, но это — никогда. Когда они пришли, в квартире Нефедовых было тихо, но несложно было догадаться, какой шум стоял тут еще недавно. На это указывал бардак в прихожей, — потасовка произошла здесь, — да еще возросшее число полицейских: обычно тут дежурил один, а теперь оказалось три. Значит, он вызвал ППС-ников. На кухне сидел мужчина весьма крупных размеров, отдаленно похожий на поросшую мхом колоду. Он не выглядел пострадавшим, если его что и расстраивало, так это невозможность уйти. Вокруг него все равно бабочкой порхала Кристина Нефедова, стараясь оказать ему ненужную помощь. В комнате за стеной устроился Андрей Нефедов. Ему как раз досталось: в обеих ноздрях — вата, под опухшим веком наливается цветом синяк. Рядом с Андреем стояла и курила в форточку женщина в дорогом костюме, некрасивая, но очень ухоженная. Сходство между ними позволяло предположить, что это и есть его мать — Алла Нефедова собственной персоной. Она не пыталась утешить сына, похоже, его недавнее поражение нисколько ее не волновало. Алла выглядела откровенно скучающей, но уйти не пыталась. — Что здесь происходит? — поинтересовался Ян. Ответил ему дежурный: — Да вот этот, — он указал на поленоподобного детину, — заявился к барышне, называть имя и показывать документы отказался. Заявил, что им нужно поговорить наедине. — А барышня? — Активно содействовала. Потом пришел муж, опознал в пришедшем одного из, по его словам, многочисленных хахалей жены и полез в драку. Получил. Я разнять не смог, пришлось вызывать подкрепление, и вот они смогли. Порывались уйти все, всем было велено остаться до вашего прибытия. Барышня заняла сторону любовника. Муж вызвал матушку. У меня все. — Мать года, блин! — язвительно заметил Андрей. — Ребенок пропал, а она личную жизнь устраивает! — Молчи уже! — тут же взвилась Кристина. — Если бы у нее был такой отец, как он, ничего бы не случилось! — А не он ли отец?! — Да не отец я! — возмутился детина. — Так, сворачиваем балаган, — распорядился Ян. — Ну-ка быстро все перешли в комнату. За любую попытку драки отправлю за решетку минимум на пятнадцать суток! Он выбрал комнату, а не кухню не только потому, что там было свободней. Он видел, что Кристина и ее любовник ему подчинятся, а вот Алла Нефедова — вряд ли. Эта дамочка была единственной, кто никак не отреагировал на появление следователя. Похоже, для того чтобы получить ее уважение, требовалось нечто большее, чем удостоверение полицейского. Поэтому Александра доверила допрос брату, а сама продолжила наблюдать за Аллой. — Ты еще кто? — осведомился Ян, когда в комнату вошел детина. — Игорь Суржин, — неохотно представился тот. — Любовник ее? — Было дело… пару раз… — А сегодня зачем пришел? За этим, что ли? — Еще не хватало! Посочувствовать пришел… и узнать, что она про меня болтает. Игорь Суржин оказался бывшим заключенным, отсидевшим срок за грабеж. Кристина об этом не знала, но она уделяла мало внимания биографии тех, с кем делила постель. На свободу Суржин вышел вполне законно, теперь он управлял СТО, где и познакомился с Кристиной: она привезла на осмотр подаренную мужем машину. Узнав о похищении Тони Нефедовой, Суржин забеспокоился не на шутку. Он прекрасно знал, что при серьезном преступлении бывшие зэки сразу же входят в чисто подозреваемых. Не в силах терпеть неизвестность, он отправился к Кристине, чтобы предупредить ее: о нем болтать не стоит. А уже тут, как в плохом анекдоте, он столкнулся с мужем любовницы. — Вы-то как выяснили, что он — любовник? — удивился Ян, глядя на Нефедова. — Доброжелатели сообщили, — буркнул тот. — Есть имена ее хахалей, которые я знаю точно… — А драку зачем затеяли? Неужели из-за любви? — Да при чем тут любовь? Я как увидел, что она, прямо в нашем доме, когда Тоню еще не нашли… Не выдержал, короче. — Сам озабоченный и всем это приписываешь! — окрысилась Кристина. — Как ты мог подумать, что я буду личную жизнь устраивать, пока Тонечку ищут?! — С тебя станется! — Хамло! — Шлюха! — Угомонились! — рявкнул Ян. — Можно я пойду? — с надеждой поинтересовался Суржин. — Сиди! Раз уж пришел поговорить, будешь разговаривать, но не с ней, а со мной. — Попал… из-за какой-то неврастенички… Зря он это сказал. — Неврастенички?! — Голос Кристины Нефедовой в этот момент мог составить достойную конкуренцию ультразвуку. — А не ты ли имеешь к этому отношение? Ты не раз засматривался на Тоню! — Что ты несешь, дура?! — Что, не хочется ответственность нести? Алла Нефедова наблюдала за этой кутерьмой с растущим презрением, ее сын угрюмо молчал, глядя только на собственные колени. Докурив сигарету, она затушила окурок о цветочный горшок, да так и оставила в земле. Когда она двинулась с места, Андрей даже не шелохнулся. Она подошла к близнецам и спросила: — Моему сыну ничего не грозит? — Если Суржин не будет писать заявление — ничего. Если настрочит — даже при худшем раскладе отделается штрафом. Да и то вряд ли. — Хорошо. Значит, в моем присутствии нет необходимости? — А вам нечего сказать? — Нет, не думаю. — Тогда всего хорошего. Александра позволила Алле Нефедовой дойти до двери квартиры, а потом бросила выразительный взгляд на брата. Ян, конечно же, понял ее, но все равно прижал два пальца к виску, намекая, что приятнее застрелиться, чем разбираться со всем этим одному. Александра лишь пожала плечами: придется справляться. Ей нужно было поговорить с Аллой наедине. Эта женщина не потерпит общего гвалта, она будет молчать, а то и вовсе вызовет адвоката, который у нее наверняка есть. Другое дело — если им ничто не мешает. Она догнала Аллу уже на лестнице. — Так и знала, что следствие меня не отпустит, — криво усмехнулась та. — Следствию все равно пришлось бы побеседовать с вами, так почему не сейчас? Не похоже, что вы так уж сочувствуете сыну. — А я и не сочувствую. Если мне кого и жалко, так это Тоню, но ей я помочь не могу. Вы не представились. — Александра Моррис. В этом случае не было причин врать насчет имени — Алла определенно из тех людей, которые не постесняются попросить у полиции документы. Но на сей раз она этого делать не стала, она казалась расслабленной, и сцена в квартире не имела для нее никакого значения. — Моррис? Должно быть, по мужу. Скажите, у вас есть дети? — Нет.