Он снял рубашку, обнажив круглый живот и поросшую волосами грудь. Александра почувствовала волну удушающе сладковатого запаха — парфюм, показавшийся ей больше женским, чем мужским. Сарагоса стянул брюки, демонстрируя, что белья он не носил — и определенно считал это достоинством. Главный предмет гордости ее насильника терялся под навесом живота. Александра почувствовала волну тошноты, и слезы все же сорвались с глаз. Она не хотела этого, она просто не могла остановиться. Одно дело — готовиться к тому, что случится, другое — принять свою участь. Она дернулась всем телом, но это было скорее попыткой хоть как-то выразить протест. Она знала, что никуда уже не денется. В кино главную героиню всегда спасают в последнюю минуту, и ей не приходится переживать жгучий, болезненный стыд. Но это было не кино, она стала не главной героиней, а лишь одной из многих девушек, которым отныне предстояло жить под чужим именем. Кровать прогнулась под весом Сарагосы, неуклюже подползающего к ней. Он говорил что-то, но Александра не слушала, она попыталась отключиться, не чувствовать свое тело, забыть о том, где она и с кем. Что еще ей оставалось? Но у нее не получилось даже это. Одно резкое движение его бедер — и ее пронзает острая боль, совсем не похожая на то, что было у нее с Русланом. Сарагоса использовал какой-то омерзительно воняющий гель. Это упростило задачу ему, но ничего не изменило для Александры. Ей казалось, что он достает глубоко, что разрывает ей живот, хотя Сарагоса вряд ли был на такое способен, даже если бы постарался. Александра едва знала собственное тело — как женщина, и даже ночь, проведенная с Русланом, дала ей лишь незначительную поблажку. То, через что она проходила сейчас, было пыткой. — Смотри-ка, а может, я ошибся и ты все-таки хорошая девочка! — задыхаясь от быстрых движений, крикнул Сарагоса. — У тебя идет кровь! «Анатомию выучи, кретин бездарный!» — зло подумала Александра. Но сказать это она не смогла. Голос просто не подчинялся ей, она была способна лишь на рыдания. Она чувствовала себя не просто растерзанной — оскверненной. Ее убивала мысль о том, что какая-то тварь имеет полную власть над ней, а она ничего не в силах изменить. Может, она в этом тоже виновата — тем, что позволила вот так поймать себя, что вообще приперлась в эту страну? Может, ее отец был прав и ее место — только при мужчине? Она не послушалась его, попыталась быть самостоятельной — и вот к чему это привело! Сарагоса безмерно гордился собой. В каждом ее болезненном спазме он видел признак возбуждения, в каждом стоне боли — сладострастие. Всего, чего ему не хватало в умении, он пытался компенсировать выносливостью. Но отвратительный любовник, который никак не угомонится, — это скорее проклятье, чем дар. А она готова была сломаться — она оказалась на грани. Боль и сомнение в самой себе сводили Александру с ума. Она готова была унизиться, просить о пощаде, признать себя Алишей — что угодно, лишь бы это прекратилось! Но тихий голос в ее сознании шептал, что так она сделает только хуже. За слова, произнесенные в отчаянии, придется потом отвечать в здравом уме. Каким бы придурком ни казался ей Сарагоса, нельзя этому верить. Он не смог бы управлять борделем, если бы и правда не отличался умом. Он хочет сломать ее — как ломал уже, вероятно, не одну девушку. Он будет воздействовать на нее болью и унижением, сомнением и оскорблениями. Ты сама виновата. Ты хотела быть здесь. Хороших девушек не похищают посреди улицы. Хорошие девушки невинны. Все это дает ему право обладать ею. Он хотел сломать ее, как остальных, но Александра вдруг почувствовала, что он не сможет. У нее было преимущество, о котором Сарагоса даже не подозревал. Ее нельзя сломать, потому что она изначально не цельный человек. Она — одна вторая. Ее половина сейчас находится далеко-далеко за океаном, там, где Сарагоса не властен. И Александра могла убедить себя, что она способна выжить, пока у нее есть половина сил, половина энергии, половина воспоминаний. Сейчас она попала в беду, и ей придется многое выдержать. Но она никогда не будет полностью принадлежать ему, потому что ее душа хранится в другом теле! Она знала, что это ничего не меняет на самом деле. Это был лишь психологический трюк, который ее истерзанное сознание использовало, чтобы спастись. Но он ведь работал! Она мысленно представляла себя половиной единого целого, и это позволяло ей хоть немного отстраниться от кошмара, в который она оказалась втянута. Сарагоса мог причинить ей боль. Он мог ее травмировать, пустить ей кровь, оставить синяки на ее нежной коже. Но у него ни разу не получилось заставить ее говорить то, что он хотел услышать, и он не пробудил в ее теле ни единой искры наслаждения. Александра в нем не ошиблась. Он и правда был достаточно умен, чтобы понять: он не сломил ее. Не по-настоящему. Наконец он наигрался с ней, и к боли в ее израненном теле добавилось жжение. Но Александра позволила себе не отводить взгляд, когда Сарагоса уставился на нее. Ей нечего было стыдиться. В ее душе сквозь завесу страха и боли постепенно пробивалась, давая первые ростки, спасительная злость. Злость — это не всегда плохо. Она разрушительна, когда отравляет мирную жизнь. Но когда все оборачивается против тебя, злость дает силы и остроту мышления. Александра сосредоточилась на ней, а не на бедственности своего положения. Она смотрела на Сарагосу и думала только об одном. «Когда-нибудь я тебя убью. Убью, убью, и я буду последней, кого ты увидишь!» Она знала, как ничтожны ее шансы когда-либо добиться этого. Но сама мысль о том, что она отомстит, сейчас служила спасительным бальзамом. — Гордишься собой? — спросил Сарагоса. Он был раздражен, однако далек от истинного гнева. Напрасно. Не ты первая, не ты последняя. Знаешь тайну? — Знаю. Этим она застала его врасплох — Сарагоса ожидал от нее другого ответа. — Какую же? — опешил он. — Однажды я выясню, какова твоя кровь на вкус, — пообещала Александра. Она все еще была связана, а он оставался хозяином положения. И все же Александра увидела, что впервые сумела задеть его. Пусть на долю секунды, но он почувствовал мороз по коже. А потом он отвесил ей такую пощечину, что голова Александры беспомощно откинулась на подушку. — Не нарывайся, Алиша! Будет жаль потерять тебя раньше срока. Уж не знаю, что ты там себе нафантазировала, но истинная тайна состоит в другом. Ты не первая женщина, которая корчит из себя гордую воительницу. И последней ты тоже вряд ли будешь. Я уже объезжал таких диких лошадок! Вот что я тебе скажу… Вы ломаетесь дольше, чем простые дырки, быстро признающие свое предназначение. Но уж если вы ломаетесь, вы разлетаетесь в клочья. И я тебе это устрою! Не дожидаясь ее ответа, он натянул штаны, перекинул через локоть рубашку и вышел. Александре все равно нечего было сказать ему. Она чувствовала себя маленькой, раздавленной, израненной изнутри — как будто он что-то безнадежно сломал, и оно никогда уже не срастется. Но даже так, даже в момент унижения, когда будущее давило на нее стотонным прессом, она не забывала, что она — никакая не Алиша. Она Александра Эйлер — и она обязана вернуться домой… — У тебя все в порядке? — голос Яна ворвался в черный мир ее иллюзий, освобождая Александру из плена, в который она невольно себя загнала. — Ты стала такой тихой… Они все еще гуляли по вечернему городу, залитому золотым светом. Прекрасному холодному городу, так не похожему на душную комнату из ее кошмара! Рядом с ней шел человек, который, сам того не зная, спасал ее от безумия там, где другие ломались, как хрусталь. Впереди, метрах в пяти от них, бежал пес, рядом с которым она не боялась даже смерти. Она была дома, на своем месте, но уже совсем другой. — Так ты в порядке? — повторил Ян, внимательно присматриваясь к ней. Ей хотелось сказать «да», а лучше ничего не говорить, просто кивнуть. Обмануть его. Ян поймет, что это ложь, но ложь во спасение. Он не будет настаивать, потому что посчитает, что у него нет на это права. Между ними снова воцарится молчание — такое удобное обезболивающее для уродливого прошлого. Но обезболивающее — это не лекарство. Оно не будет спасать вечно. — Я давно уже не в порядке. — Я знаю, — кивнул Ян. — И я многое бы отдал, чтобы помочь тебе, но я не представляю, как. — Это несложно, на самом-то деле. Гайя, почувствовав перемену в ее настроении, отвлекся от кустов сирени и подошел к хозяйке… Нет, к хозяевам. Его присутствие придало Александре нужную уверенность, напомнило, что кому-то в этой жизни она должна доверять — и сейчас рядом с ней, пожалуй, два единственных в мире живых существа, которые заслуживают ее доверия. — Просто слушай меня, — тихо попросила она. — Слушай и не задавай вопросов. Запоминай, но не обсуждай это потом со мной, потому что это больно. Я расскажу тебе ровно столько, сколько смогу… — Хорошо. Ты знаешь, почему мне важно знать. — Знаю… Я хочу рассказать тебе о человеке по имени Хуан Сарагоса. Глава 3 Каждый человек по-своему справляется с худшими воспоминаниями. Кто-то строит в памяти настоящую цитадель и запирает их подальше, чтобы изредка навещать — когда возникнет необходимость. Кто-то просто отворачивается от них, хотя они постоянно кружат рядом, путаются под ногами, как стая голодных крыс, и могут в любой момент наброситься. А кто-то обладает замечательной возможностью по-настоящему забывать. Это не игра и не притворство, такие люди действительно ничего не помнят, их память, как лучший из реставраторов, перекрашивает картины, сохранившиеся в мозгу, в совсем иные цвета. И начинается удивленная песня: «Кто украл, я? Я изнасиловал, я приставал? Да никогда такого не было!» В прошлом Ян уделял не слишком много времени борьбе с плохими воспоминаниями. Он не стремился убежать от них, считая вполне заслуженным наказанием. Поэтому его личный склад памяти напоминал не столько цитадель, сколько полки, задернутые тканевыми шторами. Никакой надежной защиты, никаких замков. Вырвутся? Да пусть вырываются, хуже уже не будет! Возвращение Александры изменило правила игры. Теперь он должен быть сильным рядом с ней, а это невозможно, если ему не дает покоя собственная память. В то же время, воспоминания нужны — именно с их карающей болью. Ян не стал бы ничего забывать, даже если бы у него была такая возможность. Поэтому хранилищем его темной памяти была бездонная яма, закрытая железной решеткой. В яме жили чудовища, тянувшиеся к потерянной свободе. Иногда Ян приходил к ним и выпускал — но только для того, чтобы снова убить и швырнуть в яму. Одним из таких чудовищ был Хуан «Джонни» Сарагоса. Ян не знал его и понимал, что уже никогда не узнает. У него был только образ, сотканный из слов его сестры. Тем не менее, этого человека он ненавидел куда сильнее, чем тех, кто причинил зло лично Яну. Если бы им довелось встретиться в реальной жизни, Сарагосе оставалось бы только посочувствовать. При иных обстоятельствах Ян помнил про долг полицейского и избегал самосуда. Но здесь — особая история, это личное, и пощады бы не было. Это были мучительные знания, оставлявшие бессильную ярость. Однако Ян был благодарен сестре за то, что она все ему рассказала. Даже такая правда, извращенная и страшная, была легче, чем неизвестность. Узнавая, что происходило с Александрой, он словно проходил этот путь вместе с ней — как и должен был! Все это дарило Яну робкую надежду, что когда-нибудь он сможет простить себя. Ну а Александра искренне считала, что он ни в чем не виноват и прощать его не нужно. Он делал все, чтобы эти мысли и воспоминания не вырывались на свободу просто так, когда им вздумается. Ян возвращался к ним сам, когда был к этому готов. Но в иное время ему нужна была полная ясность ума, поэтому его личные демоны оставались взаперти. Он ведь впервые вел расследование вместе с Александрой, он не мог все испортить! Утром они направились в морг, как и собирались. Наталья Соренко встречала их у парковки, задумчиво разглядывая через лобовое стекло. Впрочем, нет, слово «встречала» придало бы образу Натальи черты радушной хозяйки, обманывая всех. На самом деле, она просто вышла на улицу покурить и теперь со скучающим видом наблюдала, как Ян паркует машину. — Она хороший профи? — уточнила Александра, прежде чем покинуть автомобиль. — Да. Человек со странностями, а профи отличнейший. — Типичное сочетание в любой стране мира, между прочим. Наталья Соренко не знала всю правду об Александре. Для нее, как и для других сотрудников полиции, она была Сандрой Моррис. Те, кто никогда ее не видел, вообще не догадывались, что есть какой-то подвох, они считали, что в отделение действительно случайно направили австралийскую полицейскую, и бурно обсуждали это. У тех, кто видел ее рядом с Яном, сразу появлялись предсказуемые вопросы, которые они не решались задать. Для Соренко все было куда интереснее: она, опытный судмедэксперт, наверняка еще на месте преступления уловила черты, указывающие на несомненное родство. При этом она знала, что у Яна официально есть лишь одна сестра — Нина Эйлер, на которую Александра была похожа, но не слишком. И никакие сведения о Сандре Моррис, почерпнутые из документов, не могли подсказать, что происходит. Вот и теперь Соренко смотрела на них не как на обычных полицейских, пришедших к ней за ответами. Когда они приблизились к ней, она, бесцеремонно опустив приветствие, сразу объявила: — Близнецы. — Да, — невозмутимо кивнула Александра. — Но лучше не распространяться об этом. — Я посмотрела в наших архивах, что пишут про близнеца Яна… — Вот поэтому лучше не распространяться. Александра умела произвести впечатление, это Ян уже заметил. Вроде как она не говорила и не делала ничего необычного, и все же многие собеседники мгновенно робели перед ней. Наталья Соренко не оробела, она и сама скромностью не отличалась. Но, почувствовав характер, она уважительно кивнула. — Да я и не болтаю… Не с кем, мои подопечные не из болтливых! — В этом мы сейчас убедимся. Как дела у Юлии Курченко? — Паршиво: она на столе в морге! Но основная работа с ней закончена. Она не до конца докурила сигарету, однако сразу же затушила ее о пепельницу и повела близнецов в чистый служебный коридор. Такого тоже обычно не было, любая попытка ее поторопить нарывалась на хриплое: «Погоди, я курю!» Утром в морге было пусто, к такому Ян привык. В главном зале, где ожидало их тело, вообще никого не было, но это к лучшему. Им сейчас не нужны лишние свидетели. На железном столе морга Юлия Курченко выглядела не так, как в парке. Исчезло вызывающе яркое пальто, лицо больше не закрывали волосы, на нее лился холодный белый свет, и она казалась куда старше своих лет. Ян видел ее фотографии, оставшиеся у Нефедовых. Юлия Степановна умела красиво улыбаться, это сразу позволяло ей скинуть лет пятнадцать. Улыбка стирала с ее лица морщины, заставляла глаза блестеть заметней, обнажала ровные белые зубы — и вот уже никто не может назвать эту женщину старушкой, какое там! Но улыбки больше нет, как нет и Юлии Степановны. Теперь перед ними тело — один из видов вещественных доказательств.