– Сродственница? – Дальняя. – Понятно. У мальца родители имеются? Могу похлопотать насчет воспитательного. Николай отбросил папиросу, плюнул. – Спасибо. Сам разберусь. Фельдшер кивнул, хмыкнул на протянутый полтинник и, покряхтывая, плюхнулся в сани. Николай вернулся в дом. Максимка сидел у кровати, держа бабку за желтую руку, и тихонько поскуливал. Баба Маня померла. * * * 19 декабря 1911 года. Санкт-Петербург, Охта. 11 часов 46 минут Хоронили на Охтинском кладбище для бедноты. Николай сам вырыл могилу, занял у Иваныча трешницу на дешевый гроб и попа, раздал по гривеннику ошивавшимся при церкви забулдыгам, чтоб помогли донести покойницу. Максимка уже не ревел, вел себя как маленький мужичок. Когда засыпали могилку и приладили крест, натянул свой картуз с рваным козырьком и побрел к кладбищенским воротам. Николай зашагал следом. На улице постояли, помолчали. Николай закурил. – Пошли, что ли? Помянем? В маленьком домике еще пахло свечками и ладаном. Николай достал из кармана полбутылки водки, сало и хлеб в газете, налил себе, пробормотал: «Царствие небесное». Выпил. Максимка молча сидел напротив, глядя в стол. – Родители-то где? Померли? Мальчишка пожал плечами. – Баб Маня не говорила. Николай налил еще полстакана, выпил и убрал водку обратно в карман. Встал, прошел по комнате, поглядел на выцветшую картонку из-под шоколада, заглянул в осколок зеркала. – Как дальше жить будем? Максимка поднял глаза, нахмурился. – Ко мне пойдешь? Живу я небогато, да это временно. А хошь – в воспитательный тебя устрою, мне посодействовать обещался… Но договорить Николай не успел – мальчонка подлетел к нему, обхватил за ноги, уткнулся носом в живот и в голос заревел. – Ну будет тебе, будет, – приговаривал, гладя лохматую макушку, Николай, еле сдерживая щекотанье в носу. – Будет. А то я щас передумаю, раз ты такой умелец мокроту разводить. * * * Усадив Максимку на свое место в углу, сам Николай направился к крайней двери – там была комнатка самого хозяина, где он по утрам, до народу, щелкал счетами и что-то записывал в толстую тетрадку. На мгновение замер у входа, покусал ус, но все-таки постучался. – Силантий Иванович, это я. Иваныч слушал молча. И смотрел как-то странно: не то с удивлением, не то с тихой жалостью. Не перебил ни разу, не задал ни одного вопроса. Даже не крестился. И только в конце сказал: – Смотри, парень. Ежели сделаю, как просишь, назад хода не будет. До вечера подумай еще. Но коль переменишь думку, скажи. – Не переменю, – мотнул головой Николай. Трактирщик кивнул в ответ. – Ступай. Позову. Думать до вечера было особо некогда: пока отвел Максимку к себе в сторожку, пока вернулся обратно – вот тебе и вечер. В трактир уже стала собираться обычная вечерняя публика, из своей каморки высунулся Силантий Иванович, нашел взглядом Николая, вопросительно поднял бровь. Боровнин утвердительно кивнул в ответ. Хозяин покачал головой, но все-таки толкнул дверь соседней закутки. Спустя минуту оттуда вышли Митрий с Рамилькой, уселись у ближнего стола. А еще через пять минут из-за двери высунулся трактирщик, поманил пальцем Николая. Жоржик развалился на скамье, на подушках. Под тонкими усиками дымилась папироса, и оттого один глаз был прищурен, будто бы фартовый человек оценивал вошедшего Боровнина. – Вы тут потолкуйте, сынки, а я в зал пойду. Коленька, ты уж слушай вполуха, как бы меня там кто не прирезал. – И Иваныч ужом выскользнул из кабинета. Жоржик приподнялся, взял початую бутылку водки, налил до краев в два стакана, придвинул один Николаю: – Давай, мировую. Нашел я тот рубль. Николай примерился, коснулся стакана губами, медленно выцедил водку, понюхал горбушку хлеба и положил на стол. Жоржик удовлетворенно мотнул чубом, тоже выпил, щепотью схватил капусту из миски и смачно захрумкал. Прожевав, громко рыгнул, вытер пальцы о скатерть и коротко приказал: – Рассказывай. Николай сел, разгладил на коленках штаны, заговорил: – Я так вижу, дела у вас не дюже ладно идут? Жоржик снова закурил, кивнул: продолжай, мол. – Есть прибыльный дом на примете. Далеко, но денег возьмем много. – Где далеко? – Далеко. Поездом ехать. Купец один живет. С семьей. И денег там прорва. Он все дома держит. – Так уж и прорва… – Он, почитай, со всего уезда лен скупает и в заграницы потом продает. А банкам не верит. Я тебе говорю – мошна глубокая, всем хватит. И золото, и бумажки. – Золото – это хорошо… Жоржик подвинул Николаю коробку «Зефира». – Благодарствую, не по карману мне такие. Ишшо привыкну, – усмехнулся Боровнин. – Вот коли выгорит дельце, тогда и спытаю. Жоржик хмыкнул в ответ, но настаивать не стал. – Где прячет деньги-то? – Быстрый ты, морячок. На кой ляд я вам нужен буду, ежели все расскажу? С вами пойду. – А теперь ты что-то запоспешал, малый. Фартовое дело – это тебе не с пола юшку подтирать. За наводку отсыплем тебе десятину. И тебе без хлопот, и нам спокойней. – Десятину ты Иванычу отмеришь. За то, что свел. А мне четверть от остального. Остаток промеж себя как желаете делите, а мне четверть. И с вами пойду. Без меня все равно не управитесь. Жоржик нахмурился, вглядываясь в спокойное, решительное лицо Николая, а когда понял, что тот не шутит, заржал в голос. – Боцман! – Хозяин просунул голову в дверь. – Ты где такого сурьезного гражданина сыскал? Гля-кось, щас дырку во мне глазом просверлит! Хозяин досадливо плюнул и скрылся. Жоржик перестал лыбиться, поставил на стол локти. – Это чего это мы без тебя не управимся? Чай, не щеглы. Сколько мужиков-то? – Трое. Сам хозяин, сын Устин да работник, вьюноша ишшо. Только пуганый он, Осип Матвеич. Огнем ученый. Чужих с улицы в дом за просто так не пустит. А дом у него – что крепость. Жоржик снова закурил. Николай опять от угощения отказался, достал своего «Молодца». – Твою шаланду. И как ты предлагаешь подступиться? – Слухай сюда. Всю диспозицию. Осип Матвеич завсегда по субботам в чайной напротив станции бывает, прям аккурат после службы. Там и с покупателями торг ведет. Об том все знают, он не удивится, коли вы к нему подойдете. Скажетесь купцами, сговоритесь о покупке. Покажете деньги, оставите задаток. Потом приедете, как назначит. Из Питера поезд приходит в два, в Поповщину доберетесь уже к вечеру. Водки возьмите. Хорошей, не балованной[21]. «Белоголовки» лучше всего. Осип Матвеич на угощение жадный, а вот чужого мимо рта не пронесет. И ночевать оставит. Да и вам пьяных потом вязать легше. – Коли он нас в дом пустит, на кой ляд ты-то с нами попрешься? – Ну, во-первых, старик вам тайник все одно не укажет, хоть вы железом его жгите, хоть внуков на ленты режьте. – Небось волынку в ноздре почует – укажет. Николай покачал головой: – Не надейся. И Устин такой же, только за мошну душой болеет. А я место знаю. А во-вторых, со двора ночью все одно не уйдете. У него кобели лютые, с телка годовалого ростом, на медведя натасканные. Разорвут. Пока вы бражничать будете, мы с Рамилькой в лесочке обождем. Как ко сну время подойдет, татарчонок твой меня через забор подсадит, и я собак упокою. Они меня знают. Ты, морячок, выйдешь, тогда я и укажу, где деньги искать. Сам в дом не пойду. Вы добро заберете, я пока лошадей запрягу – и ищи нас по всей Расее. Жоржик почесал бритый подбородок, подкрутил тонкий ус. – Ты про внуков гутарил. Сколько их? И баба где?