27 октября 1912 года. Деревня Поповщина, Порховский уезд Псковской губернии. 15 часов 8 минут На еще не успевший потемнеть сосновый крест слетела галка, внимательно посмотрела на Николая. Он махнул на птицу картузом, та лениво перескочила на соседний, уже посеревший. Алешкин. Мать положили рядом с сыном. Начавшая преть от дождей листва укрывала все могилы – и Боровниных, и Симановых. Видно, не до мертвых было живым. Сзади кто-то кашлянул. Николай обернулся. Шагах в пяти стоял тот рыжебородый полицейский, что вязал вместе с Филипповым Жоржика в «Муроме». – Все-таки приехали. Николай молча кивнул. – Откровенно говоря, не верил. Долго прятались. – Незачем стало. Матери нет, Стеши тоже. А на неделе и Максимка от холеры помер. – Кто такой Максимка? Маршал подал знак стоявшим чуть поодаль филерам. Те сделали пару шагов вперед. – Какая разница. – В тот раз, про Жоржика с компанией, тоже вы писали? Боровнин кивнул: – Зарезать меня хотели. Думал, за барахло ответят, а меня не сдадут. Николай сел на корточки, стал прямо голыми руками разгребать мокрую листву. – Ладно, что уж. Пришли вязать – так чего зазря зубы морозить. Дайте только могилы прибрать. Одни они у меня и остались. Через десять минут Николай поднялся, протянул испачканные руки. Один из агентов застегнул наручники. – Через деревню повезете? – Другой дороги на станцию нет. Николай согласно мотнул головой, скованными руками нахлобучил картуз и зашагал к кладбищенским воротам. Двойка лошадей – та самая, на которой Маршал зимой спасался от волков, – зачавкала копытами по раскисшему проселку. Константин Павлович сперва сел лицом к Боровнину, пытаясь поймать взгляд, понять, что за мысли ворочаются в его голове. Но Николай, стиснутый по бокам полицейскими, глаз не поднимал, глядел в пол. Тогда Маршал пересел на козлы к Волошину. Поповщина встретила их настороженно, тревожно. Чуть не за каждым забором стояли люди: не только бабы, которым всегда до всего есть дело, но и мужики. Но ни одного ребенка на улице. Деревня знала – везут Кольку, убивца. Смотрели исподлобья, из-под сведенных бровей. Маршал машинально сунул руку в карман, сжал ребристую рукоятку браунинга. Кивнул филерам – быть начеку, как бы не подняли на вилы. Но, проезжая мимо церкви, сам тронул Волошина за руку. – Остановите, Карп Савельевич. Константин Павлович спрыгнул на землю, подошел к застывшей на обочине черной щупленькой фигуре. – Что ж, брат Илья, и этот человек не весь черный? – кивнул через плечо на повозку Маршал. Илья молча взял Константина Павловича за рукав, отвел в сторону, как обычно, собрал в пригоршню бороденку, пожевал губы, посмотрел снизу вверх. – Господь разберется. А токмо вам он сгинуть не дал. Когда посля похорон изба загорелась, в которой вы ночевали… – Подожгли избу, не сама загорелась она. Боровнин поджег? Илья кивнул. – Николай, он. Я же тогда соврал вам, что Белка меня подняла. Грех мой, да ничего, отмолю. Я у окошка задремал, а проснулся от звона стеклянного. Гляжу, на крыльце вашем человек стоит, а у вас-то уже огонь занялся. Так тот человек постоял чуть да крючок-то на двери откинул. Обернулся – и бегом. Он это был. Ночь-то ясная была. Вот и думайте, совсем он черный али плещется надежда на донышке? Так, стало быть. Маршал обернулся на коляску. Николай сидел так же – взгляд в пол. – Понятно. Ну, как вы скажете, Господь ваш разберется. Может, и простит. А люди вряд ли. Если я сейчас его выпущу, ваши добрые христиане его тут же, прямо возле церкви, и разорвут. Под иконами. Вон он, ваш народ-богоносец, одной рукой крестится, а другой за спиной кистень прячет. Так что поедем мы. Прощайте, Илья Петрович. Он вернулся к лошадям, Волошин глухо щелкнул отсыревшими вожжами, и экипаж прокатил мимо дьяка, повернул на площади к станции. И никто из сидящих в коляске не увидел, как перекрестил летящие из-под ее колес комья грязи брат Илья. * * * 12 декабря 1912 года. Санкт-Петербург, Мойка. 9 часов 14 минут Квартира Маршалов издавала множество жизнеутверждающих звуков: свистел на плите заливисто чайник, подстукивая себе ритм прыгающей крышечкой, трещал погремушкой над прочищающей свои маленькие, но звонкие легкие Лизой Константин Павлович, шуршала гардинами Зина, впуская в окна необыкновенно погожее декабрьское утро. Потому ранний дверной звонок не только не потревожил никого из умножившихся обитателей этого беспокойного жилища, а наоборот, дополнил ансамбль. Константин Павлович вскочил с колен, сунул погремушку жене и со словами «хоть бы это была няня» чуть не бегом бросился в прихожую. На пороге стояла Степанида Саввична Лукина. Такая же, какой ее запомнил с их последней встречи Маршал: прямая, тонкая, с бледным лицом и черными огромными глазами и тем же золотистым завитком, упрямо не желавшим сидеть под туго завязанным платком. Все то же черное монашеское одеяние и какой-то сверток в руках. – Здравствуйте, Константин Павлович, – тихо сказала нежданная гостья. – Простите, но мне не к кому больше. Я ненадолго. Маршал молча посторонился, и Лукина, не останавливаясь, прошла прямо в гостиную. – Доброе утро, – донесся оттуда голос Зины. Ответное приветствие наконец вывело Маршала из оцепенения. Он закрыл дверь и тоже прошел в комнату. – Зинаида Ильинична, это Степанида Саввична Лукина. Из Поповщины. Я рассказывал. Садитесь, Степанида Саввична. Позвольте, я приму ваш узел. Он протянул было руки к свертку, но тут же отдернул – тот зашевелился и издал какой-то крякающий звук. – Это что? Ребенок? Стеша молча кивнула. – Ваш? Еще один кивок. – Но откуда? Но тут вмешалась Зина. – Прекрати допрос немедленно! – Она подошла к Стеше. – Давайте я помогу его распеленать. У нас здесь жарко. Вот здесь будет удобно, на диване. В четыре руки они быстро раскутали одеяла, и на свет явился пухленький бутуз с розовыми щеками и серьезным взглядом. – Мальчик? – больше утвердила, чем спросила Зина. – Мальчик, – тихо повторила Стеша, пряча в ладонь маленькую ручку. – А как зовут? – Алексей Николаевич. Алеша. Константин Павлович нахмурился, но уточнять ничего не стал. Вместо этого спросил: – Что за дело у вас ко мне? Вижу, что вы теперь разговариваете и с живыми. Очень рад. Стеша повернулась, не выпуская руки сына из своей, заговорила: – Сегодня приговор будут выносить. Адвокат говорит, что бессрочная каторга станет самым мягким наказанием. Сибирь. И мы за ним. – Вы… Вы что удумали? Он что вам – декабрист? Он убийца! Константин Павлович вскочил и, как обыкновенно он это делал в минуты особого волнения, зашагал маятником по комнате. – Я знаю, вы его бывшая невеста. У вас, как я понимаю, от него ребенок. Но разве стоит он того, чтобы вы губили и себя, и сына? Ведь он отступился от вас… Ну, тогда… Когда вас… Я не знаю деталей, но тут несложно догадаться. Ради чего же вы собираетесь решиться на такой шаг? – Не отступался он. И убийцей он стал из-за меня. Простите, я не все верно помню. Но что помню – расскажу. Но только прежде пообещайте, что просьбу мою выполните. Слово дайте! – Черт знает что!.. Какую еще просьбу? – После. Пообещайте сперва. Ничего худого и непосильного не попрошу. Пообещайте, – снова повторила Стеша, прижав к груди ладонь – вторая так и держала руку маленького Алеши. – Он обещает, – тихо произнесла Зина. – Он все сделает. – Спасибо.