– Может, знаю, может, нет. Но если знаю, тебе всё равно не скажу. Скиф замер на месте, потрясённый вероломством друга. – Мол, ты знаешь кто?! Ты… Ты… Тебя… Знаешь что! Я поставлю перед нашей комсомольской организацией вопрос о твоём исключении! Нам не нужны такие коварные, такие подлые люди, предающие своих товарищей! Высказав всё это в лицо Молу, Скиф с задранным вверх подбородком чуть ли не строевым шагом двинулся к уже собравшимся в центре зала курсантам. – Да ладно, Равиль, не дуйся. Не знаю я. Знал бы, сказал. Мол догнал друга и, зашагав рядом, попытался заехать ему локтем по рёбрам. Но, в отличие от новобранцев, Скиф прекрасно знал повадки главного рукопашника и без труда поставил блок, да и удар Мол наносил скорее в шутку, прекрасно соизмеряя силу удара с ситуацией. – Ай, шайтан! Дождёшься, русская батый, сам на кон сяду, тебе аркан на шею накину, буду твой глупый тушка по всей двор таскать! – специально коверкая слова под собирательный образ злобного татаро-монгола, ответил Скиф и рассмеялся. – Пойдём уж быстрее. Сам-то налопался пирожков, а я уже готов свой пояс съесть. Уже через минуту Мол рассматривал выстроенных дугой курсантов, не обращая внимания на шестьдесят девять пар внимательных глаз, которые, в свою очередь, ещё более пристально рассматривали его. Мол не торопился. Привычно прокачивая потенциального противника перед боем, его взгляд медленно скользил по фигурам курсантов, отмечая индивидуальные особенности конкретных бойцов. Шестерых можно забраковать сразу: намётанный глаз отметил признаки перенесённого в детстве голода. Они могут стать великолепными солдатами и даже неплохими рукопашниками, но, увы, изменённая физиология не позволит подняться на последнюю ступень мастерства. А значит, потраченное время будет отнято от других, более полезных навыков. Также нельзя было не заметить практически двухметрового гиганта, стоящего ближе к левому краю, левее подопечных Скифа. Значит, седьмое отделение, запомним. Но насчёт него не свистели. Посредственный боец, несмотря на габариты? Или кто там у них наставник по рукопашке? Кажется, Атос? Гений ножевого боя, на полторы головы ниже здоровенного курсанта, оставил верзилу напоследок и не успел проверить? Мускулатура, пожалуй, тяжеловата. Тяжёлая атлетика или много физической работы? А всё-таки интересно. Если Атос его уработал, гигант будет осторожничать и бить наверняка, а вот если нет, то самоуверенно полезет напролом – как Командир говорит, буром. Ладно, по первым движениям пойму, подстроюсь. А вообще, такому самое место в штурмовиках. Барс, хотя сейчас правильнее говорить Шутник, его точно заберёт. Да, влетел Андрюха со своими розыгрышами, вся база ухохатывается. Но это лирика, а вот гигант реально для экспериментального штурмового отделения подходит: обычный человек в кирасе да с пулемётом не очень-то и побегает. Так как Мол консультировал практически всю деятельность в школе, так или иначе связанную с физическими нагрузками, он был в курсе задумок Командира по созданию штурмовых групп. Идея заключалась в том, что в каждом соединении будет штурмовое подразделение. Например, в батальоне будет штурмовой взвод, а в дивизии уже, соответственно, штурмовой батальон. Но на острие каждой штурмовой группы будут специально обученные бойцы, условно называемые гренадёрами. Закованные в стальные доспехи, вооружённые пулемётами и большим количеством гранат, они бронированным клином будут первыми врываться в окопы противника и расчищать плацдарм для дальнейшего наступления. Вот уже второй месяц на дальнем полигоне, подальше от случайных глаз, специально созданное отделение штурмовиков под руководством Барса нарабатывает тактику. Меняется и количество бойцов в группе, и состав спецов, и техническое оснащение в зависимости от конкретной задачи. Разумеется, прорабатываются различные варианты экипировки и вооружения каждого бойца отдельно. Но только реальный бой может дать ответы на конкретные вопросы. Например, что лучше: относительно лёгкая кираса, прикрывающая только туловище, или максимальный тяжеленный доспех, закрывающий почти всё тело и значительно снижающий подвижность бойца, или какой-то промежуточный вариант? Ручной пулемёт или по автомату в каждой руке? А может, вообще огнемёт? Прервав свои ушедшие чуть в сторону размышления, Мол ещё раз пробежал глазами по курсантам. «А хорошо стоят, не дёргаются. Похоже, уже поняли, что у нас дёргаться себе дороже выходит. Но немного помариновать не повредит, пусть позлее будут, а то стоят, глазами лупают, как удавы». Мол не собирался проводить шестьдесят девять поединков по классическим правилам. Почти семь десятков крепких, битых парней, младших командиров РККА – это вам не бабушка чихнула. Да к тому же ни калечить, ни убивать их нельзя. Даже тест по выталкиванию, аналогичный тому, которым их только что проверяли взводные наставники, потребует от него максимальной концентрации и умения. «А может, ну его нафиг, пусть между собой, а я со стороны погляжу…» Додумать свою идею Мол не успел, переключившись мыслями на человека, вышедшего из тренерской комнаты. Старший инструктор Пласт, в миру Степан Ерофеевич Щербин, не спеша, с чувством собственного достоинства направлялся к собравшимся в центре зала бойцам. Случайный человек, не знающий Степана Ерофеевича и впервые увидевший его эдак вальяжно ступающим голыми ступнями по разноцветным матам, мог с лёгкостью принять его за члена Всесоюзного добровольного общества пролетарского туризма, решившего сделать пару наклонов перед ежедневным турниром в домино под пару кружечек холодного светлого пива. Сторонний наблюдатель увидел бы не старого ещё мужчину лет пятидесяти, одетого в солдатское галифе и светло-зелёную застиранную майку. Такая форма одежды позволяет рассмотреть как развитую мускулатуру на руках, так и наметившийся животик. Седые коротко стриженные волосы гармонично дополняли усы а-ля Чапаев и кустистые брови того же стального цвета. Можно сказать, что природа наделила Пласта благородным монохромным экстерьером. Колючие глаза с хитринкой говорили о том, что товарищ Щербин человек себе на уме, а широкая улыбка сообщала, что он вполне доволен жизнью и с оптимизмом смотрит в завтрашний день. И наконец, сломанный нос с горбинкой придавал образу завершённость, туманно намекая на возможные ошибки молодости. Но случайные люди в это помещение не могли попасть по определению. Что касается конкретно Мола, то он, будучи ещё учеником Пласта, до дна испил чашу отеческого вразумления и однозначно был для Степана Ерофеевича родным если не по крови, то по духу человеком. Но даже он не знал некоторых эпизодов из биографии потомственного дворянина, его высокоблагородия казачьего есаула Степана Ерофеевича Щербина. Пласт Степан Ерофеевич родился шестьдесят восемь лет назад в станице Пластуновской в семье потомственного казака Ерофея Степановича Щербина. Но позывной Пласт получил только на закате своей жизни и отнюдь не по названию родной станицы. Степан Ерофеевич был одним из последних представителей уникального рода войск – пластунов. Пластунские казачьи отряды появились в начале XIX века в результате череды войн на южных рубежах Российской империи. Набираемые из самых опытных казаков Черноморского казачьего войска, пластуны, по сути, выполняли функции пограничной стражи и одновременно сил специального назначения. Богатый на конфликты с участием России XIX век и перманентная полувековая война на Кавказе сделали пластунов элитой профессиональных военных, непревзойдёнными разведчиками, диверсантами, снайперами. Универсальность пластунов позволяла использовать их в самых разных качествах. Если на Кавказе они оказались незаменимы в качестве диверсионных и антидиверсионных подразделений, то при обороне Севастополя пластуны снайперским огнём из нарезных штуцеров выбивали артиллерийскую прислугу неприятеля, что позволяло нейтрализовать артиллерию противника. Подразделения пластунов, принимавшие участие во всех войнах империи, были многократно отмечены самыми высокими наградами. Например, 2-й Кубанский пластунский батальон получил Георгиевское знамя с надписью «За примерное отличие при обороне Севастополя 1854 и 1855 годов». А 6-й Кубанский пластунский батальон за сражение в Сары-камыше в январе 1915 года получил право на ношение вензеля императора. Тогда, не сделав ни единого выстрела, пластуны смогли проникнуть в расположение турецких войск и устроить там настоящую резню. И хотя к концу XIX века старинная кастовость пластунов начала размываться, дед, герой обороны Севастополя, и отец, георгиевский кавалер за Шипку, воспитывали Степана так, чтобы не вздумалось опозорить честь рода. Степан семью не позорил, служил справно, в чинах рос и на первую свою войну – Русско-японскую – отправился подъесаулом в составе 2-й Кубанской пластунской бригады. Прекрасная выучка и острый ум позволили Степану Ерофеевичу не только получить орден Святого Георгия четвёртой степени, но и выжить. Даже несмотря на то, что до конца войны Щербин, уже есаул, пытался выполнять наложенные на него обязанности по координации разведывательной деятельности всей бригады. По роду своей деятельности ему приходилось взаимодействовать с большим количеством офицеров, от гвардии до флота. Многие из них поразили его своими шапкозакидательскими настроениями и, мягко говоря, слабой компетенцией. Причём количество таких «блаженных идиотов», как Щербин стал называть их про себя, росло прямо пропорционально расстоянию между штабом, в котором служил «блаженный», и неприятелем. Насмотревшись на творившийся в штабах бардак, домой Степан Ерофеевич приехал без единой царапины, но с твёрдым убеждением, что эта война превратилась в кровавый вшивый фарс прежде всего из-за недостаточной выучки офицерского корпуса. О чём он и написал рапорт на имя военного министра Александра Фёдоровича Редигера, приложив нелицеприятные описания поступков и откровенно глупых решений конкретных офицеров. Думал ли он о последствиях? Думал, но напугать карьерными неприятностями человека, у которого на руках умирали его боевые товарищи, непросто. С детства знающий, что личное благополучие ничто в сравнении с благополучием Отечества, он не мог не попытаться указать власти на её ошибки. Власть не стала раздувать скандал, а просто выкинула его с военной службы с диагнозом, позволяющим при желании законопатить больного в сумасшедший дом. Уставший от войны и смертей Степан не очень расстроился – всё-таки награды и чин у него отобрать не посмели – и вплотную занялся воспитанием детей. На первую империалистическую он попал осенью 1916 года добровольцем. Сыновья ушли по призыву раньше отца: один осенью 1914 года, второй весной 1916-го. Живы ли они сейчас или сгинули в огненном лихолетье, Пласт не знал. Последний раз они виделись на Рождество нового 1917 года, чудом сумев собраться вместе в родительском доме. Принимая во внимание его боевой опыт, нехватку кадров и некоторые обстоятельства его отставки, как выразился писарь, ему предложили чин поручика и должность командира нестроевой роты. Хотел ли писарь унизить боевого офицера по велению своей подленькой душонки или по приказу начальства, Пласт уже никогда не узнает. Но видя, как выпучиваются глаза и отвисает челюсть бюрократа, понявшего, что георгиевский кавалер без скандала принимает это воистину щедрое предложение, Степан Ерофеевич получил полное моральное удовлетворение. А секрет спокойствия теперь уже поручика Щербина был прост: ещё с прошлой войны он запомнил простое правило: чем дальше от фронта, тем больше «блаженных идиотов». Так что не было ничего удивительного в том, что сразу по прибытии во 2-ю пограничную Заамурскую пехотную дивизию он получил предложение возглавить дивизионных разведчиков, а также взять на себя обработку сведений, поступающих от войсковой, инженерной и артиллерийской разведок. Ну и допросы пленных, само собой. «Ну, Степан Ерофеевич! Дорогой! Ну, кто лучше вас справится-то?!» – риторически восклицал командир дивизии. И с дивизией, и её командиром Щербину невероятно повезло. Дивизия была сформирована на основе 2-й Заамурской бригады отдельного корпуса пограничной стражи, выучка и моральная стойкость бойцов которой была значительно выше, чем у обычных пехотных дивизий. Ну а Георгия Владимировича Ступина Степан Ерофеевич знал ещё по Русско-японской войне и уважал как храброго, грамотного командира. Оказалось, и Георгий Владимирович помнил есаула из разведки. Узнав о причинах «душевной болезни» Щербина, Ступин, как и все боевые офицеры, недолюбливающий «штабных штафирок», предложил официально оформить его командиром разведчиков с соответствующим повышением в звании. Но к немалому удивлению командира дивизии Щербин предложил всё оставить как есть. На войну он отправился не за чинами, а внутри дивизии может служить и так. Зато можно не опасаться излишнего внимания «докторов в бирюзовых фуражках», без которых его отставка наверняка не обошлась. Когда в дивизии встал вопрос революционных агитаторов, призывающих брататься с противником, Степан Ерофеевич предложил Ступину просто направлять их в разведчики. И хотя в пограничной дивизии, личный состав которой был преимущественно с Дальнего Востока, «разлагающих элементов» было на порядок меньше, чем в других соединениях, командир дивизии с полным пониманием встретил предложение поручика Щербина. А то, что им доставались самые трудные, практически невыполнимые задачи – ну так война. Бог даст, германцы не убьют, а встретят агитаторов как братьев. Увы, повоевать Щербин успел всего несколько месяцев. 21 декабря 1916 года сорокакилограммовый снаряд, выпущенный из германской гаубицы 15 cm sFH 13, разорвался практически на наблюдательном пункте 3-го батальона. Выжил Пласт только благодаря звериному чутью на опасность, когда подсознание опережает рациональное восприятие. За секунду до взрыва, выдернув за шкирку какого-то нижнего чина, Пласт рухнул в выкопанную у НП яму. Этот нижний чин, оказавшийся посыльным, и выкопал контуженого поручика, не дав ему задохнуться на дне полузасыпанной взрывом ямы. Рождество Степан Ерофеевич встречал дома, в станице Пластуновской, и не мог предположить, что вся семья сидит за одним столом в последний раз. Сыновья, узнав о серьёзной контузии отца, смогли выхлопотать себе краткосрочные отпуска и, стараясь для женской половины, описывали войну как увеселительную прогулку за орденами. Красавица дочка, семнадцатилетняя Ксения смотрела на братьев как на античных героев. Что, впрочем, не мешало ей размышлять над тем, как отец воспримет известие о том, что один милый инженер ведомства путей сообщения уже второй месяц оказывает ей совершенно невинные знаки внимания. Зная крутой нрав отца, Ксения совершенно обоснованно опасалась за здоровье милого Петеньки. А жена Екатерина Егоровна просто тихо радовалась, что все дома и все живы, и молилась всем святым, чтобы война, уже унёсшая жизни стольких станичников, быстрее закончилась. Но никто не ведает своей судьбы. На фронт Степан Ерофеевич уже не вернулся. 1917-й, губительный для империи год, для семьи Щербиных оказался не менее горек. В июне, только Пласт оправился от контузии, в лихорадке буквально за несколько дней сгорела Екатерина Егоровна. Врач, выписанный из самого Екатеринодара, только развёл руками: воспаление оболочки мозга. А через две недели любимая дочка со своим Петенькой упали в ноги главе семейства. Петру Алексеевичу Ганину предлагали место помощника начальника станции 2-го класса на Северо-Восточной Уральской железной дороге, что автоматически давало ему чин губернского секретаря, что в соответствии с Табелью о рангах равнялось казачьему чину хорунжего. Станция называлась Екатеринбург-2, решать нужно было немедленно. А так как Ксения была готова за Петенькой не только в относительно цивилизованный Екатеринбург, но хоть на дикий Сахалин, она, недолго думая, взяла суженого за руку и приволокла к строгому, но любящему родителю. Степан Ерофеевич прекрасно понимал: ни ситуация на фронтах, ни тем более безумие, творящееся в Петрограде и Москве, не могут закончиться ничем хорошим. И уж тем более не кончится добром конфликт Кубанской войсковой рады с Кубанским областным советом. А значит, молодой инженер, получивший место где-то за Уралом, куда ни война, ни Советы точно не доберутся, и главное, любящий Ксению, вполне подходит на роль зятя. А когда всё успокоится, Степан собирался лично приехать и проверить, как живут молодые. Выждав положенный срок траура, Пётр с Ксенией обвенчались. Свадьба была по местным меркам скромная: разлитое в воздухе напряжение отбивало желание шиковать. Даже братья не смогли приехать на свадьбу сестры, ещё год назад такое было немыслимо. А вот письма, пришедшие от них, были тревожными, и вдвойне тревожно было оттого, что сыновья описывали проблемы как под копирку, коротко говоря: идёт разложение армии. После отъезда дочки Степан Ерофеевич слёг, контузия вновь напомнила о себе. Оклемался Пласт ближе к концу года, и сразу водоворот происходящих на Кубани событий бросил его в объятия Кубанской рады. В конце января 1918 года полковник Покровский предложил Щербину возглавить разведуправление будущей Кубанской народной республики. Степан Ерофеевич предложение отклонил, сославшись на подорванное здоровье. Есаул великой империи не захотел стать генералом карликовой республики, считая, что дело солдата – защищать страну от внешних врагов. А делят власть и занимаются политикой пусть те, кто не боится запачкаться нечистотами. Тем не менее остаться совсем в стороне от происходящего он не мог и 2 февраля 1918 года занял скромную должность в военном министерстве новоиспечённой республики. Уже в середине марта правительство Кубанской республики, вынужденное бежать из Екатеринодара, занятого большевиками, идёт на переговоры с Добровольческой армией. По сути, не просуществовав и двух месяцев, независимая Кубань присоединилась к другой новоиспечённой республике – Всевеликому войску Донскому. Уже 26 марта к Добровольческой армии под командованием генерала Корнилова присоединился трёхтысячный отряд Кубанской рады, в рядах которого был и Степан Ерофеевич Щербин. Узнав о предстоящем штурме Екатеринодара, Пласт, и так без восторга принявший идею независимых государств на территории Российской империи, решил при первой же возможности покинуть ряды Добрармии. Если после отречения государя он ещё мог иметь какие-то обязательства перед Кубанской республикой, где родился и жил, то в рядах армии какого-то Донского войска, будь оно хоть трижды всевеликое, ему было делать абсолютно нечего. А брать родной Екатеринодар в штыки под началом Корнилова, которого Степан Ерофеевич недолюбливал, счёл вообще верхом идиотизма, и не только в политическом, но и в военном плане. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в то время, как Добрармия уже под руководством генерала Деникина отступала, стараясь избежать окружения, господин Щербин «пропал без вести». А в Екатеринбурге, поставив свечку за упокой раба божьего Лавра Георгиевича Корнилова, к своей дочке приехал товарищ Щербин из казацкой бедноты. Не меньшую метаморфозу претерпел и муж Ксении. Тайно вступив в партию большевиков ещё весной 1917-го, сейчас Пётр Ганин был членом Уральского областного комитета РСДРП(б). Да и сам город оказался не тихим, спокойным оазисом, как думал Щербин, а перегретым, готовым взорваться в любой момент котлом. Первая мысль – свернуть зятю голову – увы, была неосуществима: Ксения ждала ребёнка. Мятеж Чехословацкого корпуса и поднявшаяся за ним волна антибольшевистских выступлений привели к тому, что город к концу июля был окружён с трёх сторон. В результате на семейном совете было решено отправить Ксению под присмотром Степана Ерофеевича в Москву, к родителям Петра, благо ещё действовало железнодорожное сообщение между Екатеринбургом и Пермью. В Москве, передав Ксению с рук в руки родителям зятя, Щербин решил остаться в городе, поближе к дочке. Учитывая кадровый голод молодой Советской власти, Пласт в образе бывшего командира нестроевой роты без особого труда устроился на один из вещевых складов Красной армии. Но не нашёл общего языка с начальником склада, малограмотным, но фанатично преданным идеям коммунизма товарищем Шариковым. В сентябре 1918-го Щербин не без участия отца Петра, Михаила Фёдоровича Ганина, получает направление в город Торжок Тверской губернии, где действуют первые советские инструкторские военно-железнодорожные курсы для подготовки красных командиров железнодорожных войск. Долго проработать на хозяйственной должности ему опять не удаётся. Случайно узнав о том, что бывший поручик прекрасно умеет обращаться с взрывчаткой, начальник курсов рекомендует Пласта на должность командира подрывной команды отдельной железнодорожной роты. Вот так, вопреки желаниям Щербина остаться поближе к дочке и вообще не ввязываться в братоубийственную войну, обстоятельства приводят его в железнодорожные войска РККА. Слабым утешением для Степана Ерофеевича служит лишь тот факт, что взрывать ему по большей части предстоит рельсы и шпалы. На железной дороге Щербин всю войну и отвоевал. Старался не высовываться, но получалось не всегда, пару раз дело доходило и до рукопашной. В одной из таких стычек Пласт умудрился с трёх метров броском гаечного ключа оглушить белогвардейца, и комиссар батальона добился награждения героя орденом Красного Знамени. Конечно, если за каждого беляка орден давать, у республики драгметаллов не хватит, и можно было бы попенять комиссару за разбазаривание социалистической собственности, если бы не одно но. Далеко не каждый белогвардеец в тот момент, когда ему прилетает металлическим инструментом в голову, целится в лежащего комиссара из австрийского карабина с явным намерением пристрелить. В итоге гражданская война закончилась для Степана Ерофеевича в 1922 году в пригороде Владивостока, в семистах пятидесяти километрах от Ляояна. Огромное расстояние по меркам Европы, где Лондон и Париж по прямой разделяют всего триста сорок километров, и совсем небольшое по меркам России. В 1905 году его высокоблагородие есаул Щербин уходил из Китая, оставляя Корею японцам. Спустя семнадцать лет красный командир товарищ Щербин, не скрывая слёз, смотрел, как корабли с японскими солдатами покидают рейд Владивостока. Молодое Советское государство смогло заставить Японию убраться с Дальнего Востока после четырёх лет оккупации. По большому счёту, именно желание большевиков сохранить единое государство и примирило Щербина с советской властью. Пусть Красная, но империя, а не выскочившие как на парад суверенитетов квазигосударства. Пласт ещё мог понять целесообразность и принять отделение Царства Польского и Великого княжества Финляндского. Но провозглашение всяких там Кубанских, Дальневосточных, Украинских, Карельских и разных других республик, а также различных Башкурдистанов – увольте. Приходилось признавать: без большевиков Россия распалась бы на десятки «удельных княжеств». Весной 1923 года в связи с сокращением численности Красной армии железнодорожные полки со штатом в тысяча пятьсот девяносто человек каждый переформировывались в железнодорожные батальоны численностью по шестьсот пятьдесят человек. Воспользовавшись этим, покинул вооружённые силы и Сергей Ерофеевич, что было совсем нетрудно, учитывая его возраст. Немного поездив по стране, Пласт поселился в Карелии, под Петрозаводском, устроившись лесничим, и ещё лет пять вёл необъявленную войну с порубщиками, пока самые непонятливые не перевелись, а остальные не приняли правил нового лесничего. А когда работа стала поспокойнее, завёл пасеку, сам сколотил плоскодонку, благо озёр хватало, и зажил тихой размеренной жизнью. Разговоры о политике не любил и пресекал, зато не забывал щедро делиться с разнокалиберным начальством, заглядывающим на огонёк, мёдом и копчёной рыбкой. Республиканское руководство, независимо от национальности, было не чуждо маленьких человеческих радостей, и сначала приезжало просто отмякнуть душой, попить целебного, настоянного на разных гадах самогона, попариться в баньке да послушать охотничьих баек Ерофеича. А со временем, когда выяснилось, что ненавязчивые советы много повидавшего в жизни лесничего неизменно помогают в самых разных ситуациях, стали приезжать и просто «проведать старика». Менялись первые секретари и директора промышленных предприятий республики, а лесничий Щербин сквозь годы всё нёс свою бессменную вахту по охране леса. Дважды, в 1931-м и 1936-м, молодые следователи хотели привлечь его за недостаточно рабоче-крестьянскую биографию, и оба раза дела сразу же прекращались по советам более опытных товарищей, ценителей копчёных деликатесов. Но всегда самым главным для Степана Ерофеевича оставались внуки. Именно их, потеряв в 1917-м всякую связь с сыновьями, видел он продолжателями традиций рода Щербиных. Как мог, учил внуков уму-разуму, обучал и пластунским ухваткам, и просто делился немалым жизненным опытом. Оба внука – и старший Владимир, в честь Владимира Ильича, и младший Ерофей – по настоянию Ксении с детства проводили с дедом большую часть времени. Родители их постоянно были в разъездах, строя железные дороги на Русском Севере, а дедушка с бабушкой по линии Петра не горели особым желанием возиться с хулиганистыми братьями. Пласт был сторонником ещё не описанного умниками-учёными метода обучения – погружения. Например, приехавшего впервые на каникулы десятилетнего Владимира Степан Ерофеевич несколько дней учил стрелять из ружья, а убедившись, что внук усвоил основы безопасного обращения с оружием, взял его в трёхсуточный поход на озеро. Вернулся из похода Владимир уже кандидатом в рыцари ордена тайных казачьих лесничих. Десять лет тренировок под руководством деда не прошли для Владимира даром: призванный в армию, он попадает во взвод пешей разведки при штабе 487-го стрелкового полка. Но даже в разведке его навыки настолько выделяются на фоне других бойцов, что участие в Польском походе он принимает уже в качестве командира отделения 135-й отдельной разведывательной роты 143-й стрелковой дивизии. Там он и познакомился с необычным командиром, который попытался переманить Владимира к себе, намекая на очень интересную работу. Но Владимир, собирающийся поступать в 1-е Ленинградское пехотное училище имени С. М. Кирова, заманчивое предложение отклонил. Правда, сам не заметил, как рассказал о своём деде достаточно, чтобы Командир заподозрил в нём бывшего пластуна. А уж то, что в подвернувшийся внеочередной отпуск Владимир пригласил нового приятеля съездить к деду, получилось как-то само собой. Сопоставив кошачью походку и взгляд нового товарища своего внука, Пласт понял, что гость явился по его душу. Какие бы ни были заслуги в прошлом, рабоче-крестьянская власть не очень жаловала «благородиев», просто на этот раз приехал человек из центрального аппарата. Оказалось, угадал Пласт ровно наполовину: нежданный гость приехал именно к нему, но ни к центральному аппарату, ни к какой-либо другой структуре наркомата внутренних дел он отношения не имел. А был даже в некотором роде коллегой есаула Щербина, возглавляя подразделение, ориентированное на разведку и диверсии в тылу врага. Вот только опыта у этого подразделения, по признанию самого гостя, с гулькин нос. А опыт нужен как воздух, и немедленно. Прямо сейчас они практически по собственной инициативе занимаются созданием агентурных ячеек на территории оккупированной Германией Польши. И попасть к немцам его бойцы не имеют права ни при каких обстоятельствах. А кроме Польши на носу, на сей раз не гулькином, а нашем, война с финнами, и там малой кровью уже не обойдётся.