Доктор Эмих, знакомый с местными порядками и лёгкой паранойей всего постоянного состава базы, поспешил представить своего коллегу: – Это Юрий Петрович Спрынов, мой коллега, замечательный врач, травматолог. Мне бы тоже хотелось узнать, что это за танк вы тут ремонтируете. Если можно, конечно. – Иван. Здороваясь, Иван успел посмотреть на Тора и, получив в ответ на невысказанный вопрос лёгкий кивок, заулыбался. – Так это не танк, а танкетка Т-27. Мелочь пузатая. Хотим мы на неё, вишь, пушку «сорокапятку» приспособить, а то один пулемётик – несерьёзно очень. А вы, доктор, к нам по какой надобности? – Да тоже хотим одну штуку попробовать сделать, чтобы переломы быстрее срастались. – Доброе дело! Я вот по молодости-то шебутной был, как-то огрёб хворостиной-то, токо и успел, что руку подставить. А она, рука-то, возьми и хрясь – лопни. Срослася-то хорошо, фельшер сказывал, а в непогоду всё одно крутит, будь она неладна. Для достоверности своих слов Иван сунул под нос Юрию Петровичу кулак, вероятно, полагая, что у доктора в глазах есть рентген. – А вот года как три назад… Но что случилось с Иваном года как три назад, Юрий Петрович так и не узнал: практически одновременно Тор закончил разговаривать по телефону, а подошедший Гоги доложил, что курсанты за обе щёки уплетают гречку с наказом сидеть и отдыхать, пока не позовут. – Кости сейчас будут. Пойдёмте, товарищи, дрель осваивать. Пойдём, Гоги, сейчас всё расскажу. Пирожки и рыба по-анжуйски Разумеется, первым не выдержал Братуха. Стоило технику Гоги выйти, как он, положив ложку и откинувшись к стене, тоном прокурора СССР заявил: – Нет, вы поняли?! Они нас выставили! – И чё? – неожиданно Егору ответил не Белов, а не отличающийся разговорчивостью Кондрат. – Как «и чё»?! – Точно, Братка, мы разве шпионы?! – поддержал Егора Зусь. – Ай, какие шпионы?! Что ты говоришь?! – аж подскочил Айбек. – А что не так? Правильно Братуха говорит… – Заткнись, Егор! – перебил Братуху, не дав договорить, Марат. – Думайте башкой, какими словами кидаетесь. Постепенно повышая голос, перебивая и не слушая друг друга, заговорили все разом. – Да я… – Да ты… Минут через пять почти всё отделение, забыв про еду, повскакало с лавок и с удовольствием орало, не сильно задумываясь о смысле. Хрясь! Не пожалев винтовки, Иван с грохотом положил своё оружие на стол. – А хорошо, что у нас «светки», а не «мосинки» табельными. Да, парни? И покороче, и полегче. И что занятие сейчас у Тора, тоже повезло: будь на его месте Макей или Ян, нарезали бы сейчас круги вокруг этого амбара. А так – лепота. Сейчас пирожков с компотом поем и покемарю. Может, до вечера забудут про нас. Жуков обвёл взглядом своих товарищей. – А вы орите, орите. Повыгоняют вас к хренам, как тех, что с плаца в первый день жрать убежали, – мне больше пирожков достанется. Неизвестно, что сильнее подействовало на бойцов 5-го отделения: то ли возможность вылететь с курсов, то ли осознание того факта, что они бездарно тратят столь драгоценное время, которое можно использовать, например, на сон. Но скорее всего, самой непереносимой для курсантов стала мысль, что Иван захапает все их пирожки. Замолчали все и сразу. Пирожки Александры Сергеевны в условиях замкнутого пространства и равного распределения ресурсов стали чем-то вроде священного символа. Поэтому в глазах курсантов отдать свою выпечку кому-то другому было поступком, сравнимым со святотатством. А кроме того, они были ещё и очень вкусные. Жаренное на масле воздушное тесто и вкуснейшая начинка нравились всем без исключения – от Барса и до последнего кухонного работника. Сладкие пирожки, с яблоками и морковкой, или обычные, с картошкой и капустой, хоть и жарились в достаточно больших количествах, но полностью спрос не удовлетворяли. К тому же единолично решающая, кому и сколько выпечки перепадёт, Александра Сергеевна обоснованно считала, что по-честному – это не значит поровну. Как у всякой уважающей себя поварихи, у неё были свои любимчики. Младшая дочка купца второй гильдии Сергея Ивановича Шестакова, родившаяся в последний год XIX века, воспитана была в любви и строгости. Увы, это не спасло её от потрясений начала века следующего. Лихоманка революции, а затем и гражданской войны поломала не одну, и даже не сотню тысяч судеб. Не обошла она стороной и купеческую дочь, отмерив ей полной мерой. Судьба её сложилась настолько же трагично, насколько и обычно для одинокой женщины, оказавшейся на переломе эпох. Появилась повариха в отдельном, тогда ещё диверсионном батальоне, благодаря Пласту. В конце мая 1940 года Командиру по секрету сообщили, что планируемое развёртывание его батальона в бригаду стало делом решённым. Тогда встал вопрос о том, что подразделению нужен классный повар, готовый безвылазно жить в лесной глухомани. И Степан Ерофеевич вспомнил про повариху одной из столовых Петрозаводска, с которой судьба свела его года два назад. Это гора с горой не сходятся, а люди запросто. Однажды ночью Пласта, которого на тот момент называли Ерофеич или уважительно – Наш Егерь, разбудил звук автомобильного гудка под окнами. Учитывая, что окрест на многие километры не было человеческого жилья, а колея не доходила до заимки несколько сот метров, Пласт вылетел во двор босиком и в исподнем, но с заряженной винтовкой в руках. Минут через тридцать, когда Пласт, качественно всех обматерив, отвёл душу, а главное, убрал винтовку, набольшие люди Петрозаводска рассказали ему о своей беде. К ним ехал ревизор из самой Москвы. Причём ревизор этот, по сообщению добрых людей, был просто зверь лютый, которому посадить человека – как другому высморкаться. Но… Те же добрые люди подсказали, что есть у ревизора слабость. Есть! Как не быть? Все мы, люди-человеки, не без греха. Любил ревизор блюда из рыбы. – Так за чем дело стало, везите. Мировую уху забацаем, да и коптильня не простаивает, – разглядывая грузовик-молоковоз на своём дворе, предложил Пласт, пребывая в некотором очумении от стоящей перед глазами картины. Как они умудрились пропихнуть машину до его дома, становилось понятно, стоило лишь взглянуть на чуть дальше стоящий второй грузовик, вокруг которого кучковались измазанные землёй люди с лопатами. Судя по одежде и смутно знакомым лицам, – чиновники рангом пониже, те, что, так сказать, всегда на подхвате. «Эк их припекло-то, – представляя, как эти товарищи, многие из которых тяжелее стакана ничего в руках не держали, работают лопатами, рассмеялся Степан Ерофеевич и потянулся, прогоняя остатки сна. – М-да, благодать! Но молоко-то мне зачем?» Оказалось, ревизора на мякине, то есть на ухе, не проведёшь. – Это мы с тобой, Сцапан, лапти. Нам ухи дай, водочки налей – и хорошо. А там… У-у-у… – Балта Пивоев, один из замов самого Петра Васильевича Солякова, председателя Совнаркома КАССР, закатил глаза. – Ему, говорят, из лучших ресцаранов рыбу готовят, и то нос воротит, выбрасывает. Уважает рыбу по разным заморским рецептам, да шоб раньше такой не пробовал. И само собой, шоб рыба свежайшая, лучше всего вообще ещё живой в котёл или на сковороду шоб попадала. А ты – «уха», лапоть. – Да где ж вы возьмёте такую рыбу? – Эт ты не волнуйся. Есть в тресце сцоловых кудесница одна, готовит… – Валта опять закатил глаза, но на этот раз его хитрая карельская физиономия выразила совсем другие эмоции, – пальчики по локоть откусишь! – А от меня чего надо-то? – Так рыбу же! Петро за стерлядью отправили, Липеева за форелью, а меня к тебе за хариусом. Вон в машину воды нальём и довезём до города живой. Сегодня полдня систерну от молока отмывали. – Это она сейчас пустая, выходит? – Ну да, из озера воды наберём. – Это вряд ли. Совсем ты, Валта, городской стал, забыл, что на болотах живём. Не подъедешь ты к воде, тем более ночью. Или вам не срочно? – Как не срочно! – Товарищ Пивоев аж подскочил с завалинки и рубанул себя ладонью по горлу. – Вот так срочно! – Садись, чего вскочил-то. Придумаем что-нибудь. А насчёт рыбы – выручу, не волнуйся: есть у меня озерцо заветное. Валта сел, затянулся импортной сигаретой и медленно выпустил непривычный по аромату дым. – Комары тут – просто звери. – Я и говорю, городской. – А вёдра у тебя есть? И егерь, и замнаркома посмотрели на курящих в отдалении чиновников. – Есть, тяжёлые только. – Ничего. В результате ночного аврала или даже, можно сказать, трудового подвига, уже к одиннадцати часам утра хариус, отловленный в товарных количествах (ну не пропадать же ему в озере, когда в Петрозаводске его так ждут) был погружён в цистерну, заполненную водой, и отправлен в сторону города. Кавалькада сопровождающих молоковозку автомобилей внушала если не страх, то трепет. Возглавлял колонну чёрный «Паккард-120», везущий товарища Пивоева. Замнаркома на всякий случай прихватил с собой и Степана Ерофеевича, обещая накормить его рыбными блюдами, каких он в жизни не пробовал. Далее ехали две «эмки» с начальством калибром поменьше. В середине колонны везли хариуса, а замыкали процессию ЗИС-5 и полуторка с мокрыми и изгвазданными «рядовыми» бюрократами. По приезде Пивоев, не зная, что делать с Щербиным, предложил тому побыть на кухне, где Степан Ерофеевич впервые и увидел Александру Сергеевну Некрасову. Обычная женщина с уставшим лицом и излишне дёрганая, к тому же постоянно оглядывающаяся на дверь. Причина такого её поведения вскоре выяснилась. Не успел Щербин, не привыкший сидеть без дела, очистить с пяток рыбин, как на кухню с аристократической важностью вошёл «начальничек». Видный, холёный мужчина лет сорока – сорока пяти, чуть полноватый, в хорошем костюме, с тяжёлым подбородком и крупным носом, надушенный одеколоном по самое не хочу. Пласту он не понравился сразу. Штабная штафирка, из тех, кто своему маникюру уделяет больше внимания, чем вверенному подразделению. Разумеется, Штафирик сразу кинулся доказывать всем, что именно он тут самый большой начальник. Сунул свой нос в каждую кастрюлю и сковороду, не забывая голосить, что косорукие идиоты делают всё неправильно. Никого не стесняясь, обматерил двух кухарок-помощниц за неряшливый вид и с нескрываемым удовольствием дал «леща» не вовремя заскочившему на кухню пареньку. Повариха при нём замкнулась окончательно и старалась смотреть только в пол. «Интересно, как они с таким начальством ещё что-то вкусное готовить умудряются, – подумал Пласт, не отрываясь от чистки хариуса, – Валту надо спросить, чего они терпят этого щёголя». Разумеется, Пётр Никанорович Сокур, а именно так звали вошедшего, не смог обойти вниманием и какого-то мужичка в неброской одежде, сидевшего в углу кухни перед ведром рыбы. Следя краем глаза, какое впечатление производит на нового кухонного работника его пламенная принципиальная речь, он с разочарованием отметил, что этот работник как-то совсем непочтительно его не боится. Как будто перед ним пустое место, а не сам заведующий столовой сейчас распинается, не жалея своего времени и голосовых связок. Но подойти, глядя, как ловко мужик орудует ножом, не решался, пока на беду Петра Никаноровича одна из работниц не дала мужичку тёрку. Разумеется, чистить рыбу тёркой проще, и работник, ополоснув предварительно нож в ведре и обтерев полотенцем, убрал его в ножны, куда-то под длинный тёмный свитер грубой вязки.