Сашка фыркнула в свое молоко, но возражать не стала. Значит, не все еще потеряно, доверительные отношения с подрастающим поколением не разрушены, успокаивая себя, решила я. Правильный тортик – это лучшая на свете дипломатия. Глава вторая Мой рабочий день опять начался со встречи с Плевакиным. Это уже походило на традицию, которая мне не нравилась. Я предпочитаю видеться с начальством пореже, и ни в коем случае натощак. Позавтракать дома мне не довелось. Сашка с утра допила молоко, а Натка ночью проснулась и на нервах слопала весь батон, вымазав на него остатки варенья. После этого в моем утреннем меню могло быть лишь одно блюдо – овсянка на воде, а ее мне совсем не хотелось, и пришлось идти голодной. – Делай, что хочешь, но в доме должна появиться еда! – строго сказала я сестрице перед уходом на работу. – В конце концов, это ты у нас сейчас домохозяйка, так что вопросы нашего питания полностью на тебе. – А деньги на продукты? – А вот этот вопрос на мне. Я вздохнула, но больше по привычке, чем в расстроенных чувствах: был день зарплаты, и перспектива ее получения меня бодрила. Накуплю продуктов, заправлю «Хонду», буду ездить на работу на машине, а это значит – смогу подольше спать по утрам… – Здравствуй, здравствуй, Елена Владимировна! Как дела? – перебил мои светлые мечты Плевакин. Он стоял в коридоре, заложив руки за спину, покачивался с пятки на носок и тем самым выжимал писклявый скрип из старого паркета. Знаете, когда председатель суда спрашивает судью, как дела, это не риторический вопрос и не форма приветствия. И даже не вызов на рэперский баттл, как можно было бы подумать, глядя на танцевальные телодвижения Анатолия Эммануиловича. «Как, Елена, дела? – Они как сажа бела! Не ела и не пила, прилетела без помела…» Я тряхнула головой, выкидывая из нее рифмованные строчки, и вежливо спросила: – Какое именно из моих дел вас интересует, Анатолий Эммануилович? – То, из-за которого мне уже всю плешь проели! – ответил Плевакин и похлопал себя ладонью по темени. – А кто вам ее проел? – кротко уточнила я. Тут само собой напрашивалось эмоциональное: «Моль белая!» – но Анатолий Эммануилович ответил по-другому, хотя и с должной экспрессией: – Да борзописцы проклятые! – Журналисты? – догадалась я. – Тогда, значит, речь об иске клиники «Эстет Идеаль» к гражданке Сушкиной? – Молодец, соображаешь, голова работает. Тут Плевакин зачем-то оглядел меня с этой самой головы до ног и как-то безрадостно цокнул языком. – Что? – напряглась я. – А то, что раз ты у нас такая сообразительная, то выйдешь со мной сегодня к прессе, – «обрадовал» меня шеф. – В одиннадцать ровно на парадном крыльце, будь готова, я пришлю за тобой Верочку. – За что?! – простонала я, но Плевакин уже двигался дальше по коридору. – Дима, посмотри на меня! – потребовала я, шагнув в предбанник своего кабинета. – Здравствуйте, Елена Владимировна, смотрю, любуюсь! – галантно молвил мой безупречный помощник. – Скажи, меня можно выпускать к журналистам? – Смотря с какой целью. – Сама не знаю. А какие варианты? Я прошла к себе и уже оттуда раздраженно договорила: – Плевакин сказал – в одиннадцать мы с ним должны выйти на крыльцо к журналистам. Уж не знаю, будем им ручками махать, как принимающие парад, или, наоборот, кланяться… – А, так это будет пресс-подход, для которого Верочка вчера вечером спешно речь писала. Плевакина сверху жестко наклонили, обязали сотрудничать с масс-медиа, потому что дело «Эстет Идеаль» против гражданки Сушкиной очень резонансное. Но вам-то никаких заявлений делать не придется, Анатолий Эммануилович вас просто представит, – волшебным образом разъяснил все мой собственный Гарри Поттер. – Тогда не страшно, да? – не вполне уверенно рассудила я. Смущало меня все-таки плевакинское огорченное цоканье. Таким звуком запасливая белка могла бы приветствовать гнилой орех. – Конечно, не страшно… Можно? – Дима вошел и поставил передо мной на стол чашку кофе. – Но вы все-таки наденьте свою фрачную пару. Этим сочетанием слов я ласково называю французский костюм-двойку, который украшает собой внутренний мир неказистого шкафа-пенала. Он совмещает у нас функции гардероба, посудного серванта и сейфа. И, кстати, ласково именуется «гробиком». Похороненный в нем «на всякий пожарный случай» костюм за полгода не пригодился мне ни разу. «Стало быть, добрый Дима меня успокаивает, а случай действительно пожарный», – опасливо подумала я. И капнула в кофе коньяку – он тоже был спрятан в «гробике». Потом я немного поработала и даже успела провести одно слушание, но мысль о предстоящем выходе к прессе меня изрядно угнетала, так что, боюсь, я была недостаточно внимательна и излишне строга. Без пяти одиннадцать в предбаннике у Димы вкрадчиво скрипнула приоткрытая дверь, и тревожным звоночком прозвенел нежный голос: – Готова? Мой помощник определенно мужского пола, так что Верочка точно спрашивала обо мне. И Дима уверенно ответил: – Елена Владимировна готова всегда и ко всему. Тут я едва не прослезилась. Было очень приятно, что мой идеальный помощник так верит в свою начальницу, хотя у меня имелось свеженькое доказательство собственной ущербности. Две минуты назад от меня вышла моя мудрая коллега и лучшая подруга Машка. Я вызвонила ее в панике, обнаружив, что на вешалке с моей фрачной парой нет никакой блузки. В свое время я просто забыла укомплектовать парадный костюм этой важной вещью! Меж тем коварные французы скроили элегантный строгий пиджак так, что верхняя пуговка приходилась на линию талии, и это не позволяло надеть его на голое тело. Вся строгая французская элегантность пропадала бесследно, а скромный белорусский бюстгальтер, наоборот, становился виден. Сатиновая же рубашечка в милый сельский цветочек, в которой я пришла сегодня на работу, к фрачной паре решительно не подходила. – Спокойно, без паники! – выслушав меня по телефону, сказала подружка и очень скоро пришла меня спасать. У Машки вообще очень хорошо получается разруливать сложные ситуации по линии жизни и быта. В прошлом году, когда я позорно пасовала перед неизбежным переездом на новую квартиру, она в два счета организовала машину, грузчиков и сам процесс транспортировки моего скарба из пункта А в пункт Б. При этом выглядело все так, словно вещи сами построились и зашагали ровными рядами, как в истории про Федорино горе. – Горюшко ты мое! – вздохнула Машка, явившись ко мне в кабинет с английскими булавками в горсти левой руки и с белым полотнищем в кулаке правой. – Мы сдаемся? – уныло пошутила я, демонстрируя готовность выбросить белый флаг. – Да никогда! – ответила победоносная Машка. – Стой ровно, не сутулься! Так… Так… Отлично! Это именно то, что нужно. – И она отступила, любуясь делом рук своих. – Это простая льняная салфетка, – с легким (легоньким таким) сомнением напомнила я. – А смотрится как благородная льняная блузка с V-образным вырезом, – парировала подруга и снова шагнула ко мне. – Дай-ка я еще вот тут булавочкой закреплю… Ну, красота же? И она громогласно позвала: – Дим, загляни, оцени! Дима бросил воспитанно-оценивающий взгляд и уверенно резюмировал: – Елена Владимировна, да вы просто английская королева! – Та, которая уже совсем старенькая? – расстроилась я. – Древняя бабушка Виктория? Что ж такое-то, хоть тоже в клинику за былой красой и молодостью беги! – Как королева Виктория в ее лучшие годы, – ловко вывернулся помощник. – Являете собой чистый образец хорошего вкуса и элегантности. – Вкуса – это да, – пробормотала я, не забывая, что под пиджаком у меня салфетка. Уж она-то много вкусов повидала, надо думать. – Все, я побежала, мне людей судить нужно, поди, заждался народ приговоров-то, – заторопилась Машка. – А ты держи спину ровно и не дергайся, чтобы булавки не выскочили. Потом расскажешь, как все прошло. Появившаяся вскоре после подруги-спасительницы секретарь Верочка, оглядев меня со смесью одобрения и сочувствия, кивнула: «Прекрасно!» – и повела нас на лобное место. В холле у партизанской щелочки с ограниченным видом на высокое парадное крыльцо выжидательно топтался Плевакин.