Для Брунетти весна была чередой воспоминаний-ароматов: сирени в дворике венецианской церкви Мадонна-дель-Орто; майского ландыша с Мадзорбо[56]: эти букетики продавал возле церкви Джезуити один старик, много лет подряд, так что никому и в голову не приходило оспаривать его право торговать в этом месте; а еще – легкий запах пота, доносившийся от свежевымытых тел пассажиров, с наступлением весны переполнявших вапоретти: приятная перемена после затхлой вони зимних пиджаков и пальто, которые слишком часто надевают, и давно не стиранных свитеров. Если у жизни и есть аромат, то один из этих, весенних. В такие дни Брунетти посещало желание «укусить воздух», чтобы ощутить его вкус, – да, это невозможно, и что с того? В общем-то, еще рано заказывать сприц[57], но и на ромовый пунш с приходом первого теплого дня уже не тянет… Брунетти с детства испытывал в это время приступ доброжелательности ко всему и всем вокруг; это было похоже на пробуждение после эмоциональной зимней спячки. Глаз радовался всему, что видел, а возможность пройтись пешком просто-таки опьяняла. Словно пастушья овчарка, комиссар повел Вианелло тем путем, которым ему самому хотелось пройти – мимо церкви Святого Антонина к набережной. Впереди маячило здание Сан-Джорджо-деи-Гречи[58], чуть ближе, у причала прямо перед ними виднелось множество лодок с высокими мачтами. – В такие дни, как этот, особенно хочется все бросить. Реплика Вианелло удивила комиссара. – Что бросить? – Работу. Уйти из полиции. Брунетти пришлось напрячься, чтобы сохранить спокойствие. – И чем потом заниматься? – спросил он. Оба знали, что быстрее дошли бы обходным путем, через мост возле Арсенале[59], а оттуда – мимо Тана[60], но соблазн полюбоваться открытым водным пространством оказался слишком сильным, непреодолимым. Вианелло постоял немного, глядя на церковь и неспокойные воды бачино[61], потом повернулся влево, в сторону Виа-Гарибальди. – Не знаю. Ничто не интересует меня так, как работа. Мне нравится то, что мы делаем. А потом внезапно приходит весна, и я готов увязаться за первым цыганским табором или наняться на грузовое судно и уплыть куда-нибудь… да хоть на Таити! – Меня с собой возьмешь? – спросил Брунетти. Вианелло усмехнулся, а потом и хмыкнул, демонстрируя неверие в то, что они когда-нибудь осмелятся на такое. – Но это было бы здорово, разве нет? – спросил он, воспринимая трусость Брунетти как нечто само собой разумеющееся. – Я однажды сбежал, – сказал комиссар. Вианелло замер и посмотрел на него. – Сбежали? Куда? – Мне тогда было лет двенадцать, – начал Брунетти, мысленно оглядываясь назад, в прошлое. – Отец потерял работу, денег было мало, так что я решил подзаработать, принести что-то в дом. – Он покачал головой, но за что ему было себя укорять – за детский порыв, за наивность? – И что же вы сделали? – Сел на вапоретто до острова Сант-Эразмо, а там стал обходить поля и спрашивать у фермеров (благо их было намного больше, чем теперь), не найдется ли для меня работы. – Комиссар охотно постоял бы, но Вианелло двинулся дальше, и Брунетти пришлось его догонять. – Я пробыл там недолго, всего лишь день. Скорее всего, это был выходной, потому что школу я не прогулял, я бы это запомнил… Он перешел на другую сторону тротуара, поближе к воде. – В конце концов один фермер сказал: «Ладно!» Дал мне вилы, которыми работал сам, и приказал перекопать все поле. – Брунетти замедлил шаг, и Вианелло тоже пришлось притормозить, чтобы идти в ногу с памятью комиссара. – Поначалу я слишком спешил, слишком глубоко копал, поэтому фермер остановил меня и показал, как надо: одной ногой вгоняешь вилы наискосок, выворачиваешь земляной ком наружу, разбиваешь его зубцами, а потом закапываешь обратно. Вианелло кивнул. Но Брунетти почему-то не спешил с продолжением, поэтому его собеседник спросил: – И что было дальше? – Я копал, пока фермер не пришел за мной. Ближе к вечеру у меня на руках появились кровавые мозоли, но я терпел – мне хотелось принести что-нибудь домой, матери. – И у вас получилось? – Да. Я перекопал половину поля, когда фермер сказал: «Хватит!» – и дал мне немного денег. – Вы помните, сколько именно? – Двести лир или около того. Точно не могу сказать. Но мне тогда показалось, что это много. – Могу себе представить… – Фермер завел меня в дом, чтобы я вымыл руки, умылся и почистил обувь. Жена хозяина сделала мне сэндвич и налила стакан молока – кажется, парного. Это было нечто! С тех пор я не ел и не пил ничего вкуснее… А потом я пошел на имбаркадеро[62] и на речном трамвайчике вернулся домой. – И как отреагировала ваша мать? Брунетти снова остановился. – Я пошел прямиком домой. Мама была на кухне. Она посмотрела на меня и спросила, хорошо ли мы с друзьями погуляли. Да, теперь я уверен – это были выходные. – А потом? – Я положил деньги на стол и сказал, что это для нее. Что я честно их заработал. Только теперь она увидела мои руки, подошла, рассмотрела ближе… Потом смазала ранки йодом и перевязала. – Но что она сказала? – Поблагодарила и сказала, что гордится мной и что это хорошо – ну, что я сам убедился, как тяжело приходится тем, кто зарабатывает на жизнь физическим трудом. – Брунетти улыбнулся, но совсем невесело. – Я ее тогда не понял. Осознание пришло позже. Я проработал целый день… ну, или мне так показалось, хотя на самом деле прошло лишь несколько часов. И того, что мне заплатили, хватило на покупку горстки риса и пасты, ну, может, еще кусочка сыра. Вот тогда-то я и сообразил, что мама имела в виду: если работаешь физически, заработаешь только на то, чтобы не голодать. И я понял, что так жить не хочу. – Вам, слава богу, и не пришлось так жить! – широко улыбнулся Вианелло, дружески хлопнул Брунетти по плечу и зашагал к Виа-Гарибальди. Когда они вышли на широкую улицу, Брунетти лишний раз убедился в том, что не ошибся в своих предположениях и это – один из немногих районов города, заселенных преимущественно венецианцами. Стоило увидеть пожилых дам в бежевых шерстяных кардиганах, с перманентом на коротких, тщательно уложенных волосах, чтобы понять: это действительно венецианки; детвора со скейтами жила здесь, а не приехала на каникулы. Большинство представителей других культур, беседуя, не стояли бы так близко друг к другу… В магазинах продавались товары, которые используют там же, где они куплены, а не заворачивают в подарочную бумагу и не увозят домой, чтобы хвастаться потом, как чем-то ценным, – нечто вроде туши подстреленного на охоте оленя, которую затем везут на крыше своего авто. Здесь горожане покупают кухонные мелочи, туалетную бумагу и простые белые хлопчатобумажные футболки, которые обычно носятся вместо маек. В конце улицы, там, где она упирается в канал Святой Анны, полицейские свернули налево, причем дорогу показывал Брунетти. Он нашел нужный номер дома в путеводителе Calli, Campielli e Canali[63]. Оказалось, что это на Кампо-Руга, и комиссар положился на свою память: налево, затем направо, к каналу, через мост, потом первый поворот налево, и вот она – площадь! Дом находился на противоположной стороне – узкое здание, которое, судя по его виду, не мешало бы заново оштукатурить и снабдить новыми водосточными желобами. Потоки воды в трех местах годами разъедали штукатурку и теперь приступили к десерту – кирпичной кладке. Зеленая краска на деревянных рамах окон второго и третьего этажей выцвела на солнце и теперь казалась блеклой, запыленной. Любой венецианец умел «читать» серые пятна на стенах не хуже археолога, который по толщине культурного слоя способен определить, как давно жили здесь люди. Этот дом пустовал уже десятилетия… Ставни на четвертом этаже были открыты; состояние их было ничуть не лучше, чем этажом ниже. Сбоку от двери – три колокольчика, и только рядом с верхним имелась табличка: «Франчини». Брунетти позвонил, подождал немного, потом позвонил снова, на этот раз прислушиваясь внимательнее, чтобы не пропустить шум на верхних этажах. Ничего… Комиссар окинул взглядом площадь, которая вдруг показалась ему на удивление негостеприимной. Два дерева с голыми ветвями, очевидно нечувствительными к приходу весны, две парковые скамейки, такие же выцветшие, с некрасивыми пятнами, как и ставни… Несмотря на то что площадь большая, тут не играют дети, хотя это, возможно, объясняется близостью канала, у которого нет ограждений. Брунетти не позаботился о том, чтобы записать номер телефона, но Вианелло, у которого был смартфон, нашел его в онлайн-справочнике и тут же набрал. До них донесся тоненький, еле слышный телефонный звонок. После десяти сигналов он затих. Комиссар с помощником отошли от дома и стали смотреть на окна, словно ожидая, что они вот-вот распахнутся и оперный певец исполнит свою первую арию. Ничего… – В бар? – спросил Вианелло, кивая в сторону дальнего конца площади. Внутри заведения все (в том числе и бармен) было такое же обветшалое, как и его ставни, – старое, изношенное, так и хочется пройтись влажной чистой тряпкой… Бармен посмотрел на новых клиентов и натужно улыбнулся им, изображая радушие. – Si, signori?[64] Брунетти заказал два кофе. Напиток подали быстро, и он оказался на удивление вкусным. Из глубины зала донесся громкий лязг, и, обернувшись, полицейские увидели мужчину, сидящего на высоком табурете перед игровым автоматом. Лязг издавали монеты, высыпавшиеся на металлический поднос прямо перед ним. Игрок взял пару монет с подноса, затолкал в щель автомата и хлопнул по ярко раскрашенным кнопкам. Свист, звон, мигание огоньков… И ничего. – Вы знакомы с Альдо Франчини? – спросил Вианелло у бармена на венецианском диалекте, кивая в ту сторону, где находился его дом. Прежде чем ответить, бармен глянул на мужчину за игровым автоматом. – Бывшего священнослужителя? – спросил он наконец. – Понятия не имею, – ответил Вианелло. – Мне известно только, что он изучал теологию. Бармен не торопился с ответом, скорее наоборот. – Да, этот – изучал. – И вдруг спросил: – Странно, правда? – То, что Франчини изучал теологию? Или то, что он перестал быть священником? – уточнил Вианелло. – Не то чтобы это кому-то очень нужно в наше время, верно? Судя по тону, бармен и не думал никого осуждать. Напротив, с таким же сочувствием он мог бы отозваться о человеке, который потратил часть своей жизни, чтобы научиться ремонтировать пишущие машинки или факсимильные аппараты. Вианелло попросил стакан минералки. – Еще что-нибудь о нем знаете? – поинтересовался Брунетти. – Вы из полиции? – Да. – Это из-за парня, который сломал ему нос? Его уже выпустили? – Нет, – уверил бармена комиссар. – Тот свое еще не отсидел. – Хорошо! Его можно подержать подольше. – Вы его знаете? – Вместе ходили в школу. В детстве он был злым и драчливым. Таким и остался! – А причины для этого были? – спросил Брунетти. Бармен пожал плечами.