– Вы поработали с книгами? Отпечатки есть? До сих пор им не удалось обсудить этот вопрос. Вианелло отпил вина и сказал: – Никогда еще не видел этих ребят, из лаборатории, в таком состоянии. Оба чуть не плакали! – Почему? – спросил Брунетти, откусывая кусок сэндвича с вареным яйцом и мясом тунца. – А вы представьте, сколько людей трогает библиотечные книги! – Вианелло поставил бокал на стол и выбрал себе сэндвич. – Oddio! – вырвалось у Брунетти. – Ну конечно! Их же сотни. – Он отхлебнул вина и спросил: – А отпечатки пальцев сотрудников они сняли? – Да, – ответил Вианелло. – Персонал Мерулы твердил, что на книгах множество их отпечатков, но мы настояли – и дело решилось миром. – Даже директриса не возражала? – спросил Брунетти. – Она сама сказала, что так нужно. И первой предложила провести дактилоскопию! Это удивило комиссара: люди на руководящих должностях обычно встречали требования полиции в штыки. – Это делает ей честь, – сказал он, беря второй сэндвич. – После обеда я пойду в Кастелло – нужно кое с кем поговорить. Вот подумал, может, ты захочешь составить мне компанию? Брунетти взял еще один сэндвич – с ветчиной и артишоками, и, прежде чем положить его на тарелку, соскреб часть майонеза. – Конечно хочу! – Вианелло тоже пошел по второму кругу. – Хотите, чтобы я был добрым полицейским? Или злым? Брунетти улыбнулся и сказал: – Сегодня этого не нужно. Мы оба можем быть добрыми. Я просто хочу с ним поговорить. – С кем – с ним? Брунетти рассказал о краже и вандализме в Меруле и о том, как это связано с Морозини-Альбани, после чего поведал, как живо синьорина Элеттра отреагировала на это имя. – Она знакома с пасынком контессы? – спросил Вианелло. – Как его зовут? Джованни? Джанни? – Он взял третий сэндвич и отхлебнул вина. Брунетти снова охватило любопытство. Джанни Морозини-Альбани был ярким примером «вырождающейся знати», в худшем смысле этого выражения: бесчестный человек, к тому же любитель запрещенных субстанций. Он и синьорина Элеттра?.. Это в голове не укладывалось! Обуздав рыцарский порыв, Брунетти не стал защищать синьорину Элеттру, ограничившись фразой: – По-моему, ей было бы неприятно услышать это имя. – Ну, у него репутация весьма обаятельного мужчины, – сказал Вианелло без намека на уверенность. – Да, такое впечатление, что он многим нравится, – подхватил Брунетти. Вианелло словно не услышал его: – На моей памяти был случай, когда Джанни Морозини-Альбани арестовали, вернее, доставили в отделение для допроса. Лет пятнадцать тому назад… Он был сама любезность, попросил позвать комиссара, пригласил нас всех к себе на кофе. Полицейских было трое, включая комиссарио. Вспоминая об этом, Вианелло ни разу не улыбнулся. – О ком идет речь? – Это был Батистелла. Брунетти помнил его – глупец, который организовал себе ранний выход на пенсию и с тех пор шлялся по барам, рассказывая о своей славной карьере борца за справедливость. По наблюдениям Брунетти, с годами Батистеллу угощали все реже, зато сам он охотно ставил выпивку любому, кто соглашался его слушать, и желающие находились. – Батистелла, конечно же, пришел в восторг. Еще бы, отпрыск одной из богатейших венецианских семей, наследник, любимец женщин – и вдруг зовет его в гости попить кофейку! – сказал Вианелло, и его голос стал жестче. – Комиссарио только что хвостом перед ним не вилял, честное слово. Пожелай этот Джанни сбежать, Батистелла не только помог бы ему, но и отдал бы свой пистолет и придержал перед ним дверь. – А за что его арестовали? – Юная девушка, лет пятнадцати или шестнадцати, попала ночью в больницу с передозировкой какой-то дряни. Она была на вечеринке в палаццо, но нашли ее – как это вышло, загадка! – возле бокового входа в больницу. – Вианелло немного помолчал и еще более сердитым голосом уточнил: – Это она сказала, ну, что была в палаццо, однако никто из гостей и персонала так и не вспомнил, что видел ее. – И что с ней стало? Вианелло выразительно пожал плечами. – Она была несовершеннолетняя, так что доступ к материалам дела ограничили. Единственное, что мне известно: потерпевшая провела ночь в больнице и на следующее утро ее отпустили домой. А когда она в конце концов рассказала обо всем родителям, они пошли в полицию. – Этим и был обусловлен арест Джанни Морозини-Альбани? – Брунетти потянулся за сэндвичем, но оказалось, что Вианелло проглотил последний, так что комиссару осталось лишь допить вино. – Мировой судья позвонил Джанни и сказал, что хочет обсудить происшествие, случившееся у него на вечеринке, но тот ответил, что слишком занят. И о какой вечеринке вообще идет речь? – Вианелло взял бокал, но поскольку там не было ни капли, поставил его обратно. – После этого звонка судья приказал нам привести Джанни в участок. – Хотел посмотреть, вспомнит ли он о вечеринке? Или об этой девушке? – Именно так. – Как его зовут? Ротили? – спросил Брунетти, вспоминая особенно въедливого мирового судью, чьи успехи стоили ему перевода в маленький городок на границе Пьемонта с Францией – и теперь он вершил правосудие над похитителями лыж и домашней скотины. – Да. И есть подозрение, что Ротили перевели именно из-за этого дела. Отец Джанни в то время был еще жив. Он не желал верить, что его сыночек способен сделать что-то плохое. Брунетти не встречался с покойным конте, но знал его репутацию и широту связей. – Значит, Ротили выслали в Пьемонт из-за Джанни? – Да, – ответил Вианелло, воздержавшись от комментариев. – А чем закончилась история с девушкой? – поинтересовался Брунетти. – Она назвала имена четырех человек, которые были в доме. Все четверо оказались лет на пятнадцать старше, чем она, – сказал Вианелло. – Включая Джанни. – И никто из этих четверых, разумеется, на вечеринке не присутствовал и в глаза эту девушку не видел? – Да. И притом среди этих четверых были две женщины, – сказал Вианелло; он не смог скрыть отвращения. – И как повел себя Батистелла? – Я тогда был простым патрульным, и у меня хватило ума держать рот на замке. Но честное слово, это было ужасно! – Что именно? – Когда пятидесятилетний полицейский начальник лебезит перед парнем, которому не больше тридцати и у которого к этому времени уже минимум два ареста – правда, в других странах… Конченый наркоман, а возможно, и дилер, продающий зелье своим богатым дружкам! – Вианелло подался вперед, опираясь на предплечья. – Джанни заявил Батистелле, что эта девчонка сумасшедшая и просто сочинила всю эту историю! А когда тот поверил, Морозини сказал, что, вероятно, все это из-за наркотиков, мол, как это ужасно, когда родители распускают детей! Вианелло откинулся на спинку диванчика так резко, словно хотел отгородиться от собственных слов или от воспоминаний об этой унизительной сцене. – К тому времени у меня уже был кое-какой опыт, и я промолчал. Просто стоял и изображал из себя идиота. – Батистелла таких любит, – позволил себе замечание Брунетти. – Что было дальше? – Насколько я помню, погода в тот день была отличная. Те двое ушли из квестуры вместе, болтая, как два закадычных друга. – И после паузы Вианелло добавил: – Странно, что они за руки не держались… – А ты что? – А я шел следом за ними, делая вид, будто их разговор меня не интересует. Со мной был еще один полицейский, – уже не помню, кто именно, – так что мы иногда перебрасывались с ним словечком. Но я все равно многое услышал. – Вианелло помолчал и наконец сказал: – Трудно было не услышать. – И о чем шла речь? – О молоденьких девочках. – Вот как? – вырвалось у Брунетти. – Но от квестуры до палаццо Морозини не так уж далеко, поэтому долго мучиться тебе не пришлось. – Моя бабка любила повторять: «Божье милосердие повсюду!» Вианелло встал с диванчика, и вскоре они вместе направились в квартал Кастелло. 7 Вечерело, но погода была такая хорошая, что не пройтись пешком было бы просто преступлением. Казалось, что почки глицинии, разбуженные теплом, прокачивали свои зеленые мышцы-листочки, совсем как атлеты разминают ноги перед спринтерским забегом или прыжком; еще чуть-чуть, и они начнут карабкаться вверх по кирпичным садовым оградам на стороне канала, противоположной той, где сейчас находились Брунетти с Вианелло. Пройдет неделя – и соцветия-метелки повиснут над водой, а еще через две в одну ночь превратятся в светло-лиловую пену с дурманящим ароматом, и, почуяв его, каждый прохожий, не важно, он или она, подумает: «Ради всего святого! В такой день – работать? Таращиться в монитор, когда там, за окном заново начинается жизнь?»