Тесть окинул Брунетти оценивающим взглядом и спросил: – Ты заказывал его здесь, в Венеции? Как ему удалось определить, что костюм сшит на заказ, а не куплен в магазине? Это был один из тайных масонских талантов, которыми обладал граф Фальер и ему подобные, а еще – великолепное социальное чутье, позволявшее конте весьма корректно разговаривать как с почтальоном, так и с собственным адвокатом, не оскорбляя собеседника ни излишним формализмом, ни фамильярностью. Возможно, в семьях с восьмисотлетней историей хорошие манеры переходят по наследству? – Вы оба выглядите прекрасно, – сказала контесса на своем лишенном всякого акцента итальянском. Бо́льшую часть жизни она провела в Венеции, но в ее речь не проникло ни капли венециано. Она выговаривала каждую «л», никогда не употребляла определенного артикля la перед именем своей дочери[70], ее интонация не скакала вверх-вниз между началом и концом фразы. – Великолепный костюм, Гвидо! Надеюсь, твое начальство хоть иногда видит тебя в нем. Подошел конте, держа в руках два высоких и тонких бокала с просекко. – Прошлогоднего урожая, – сказал он, подавая их дочери и зятю. – Что скажете? Брунетти сделал глоток и подумал, что вино чудесное, но дал возможность высказаться Паоле, знавшей «жаргон» виноделов. Пока она отпивала понемногу из бокала и перекатывала вино на языке, Брунетти присмотрелся к тестю и теще внимательнее. На лице у конте прибавилось морщин, в волосах – седины, однако он все еще держался очень прямо, хотя и не выглядел таким высоким, как раньше. Контесса же, кажется, ничуть не изменилась, только ее волосы стали еще светлее. Много лет назад она предусмотрительно объявила солнце своим врагом, и теперь на ее лице не было ни морщин, ни пигментных пятен. Паола прервала размышления мужа. – Вино еще довольно молодое, чуть терпковатое, но на следующий год станет идеальным! – Она посмотрела на Гвидо и сказала: – Значит, в следующем году мы будем приходить к вам чаще! С этими словами она наклонилась и ласково прикоснулась к матери, а потом завела разговор о последнем «академическом» достижении Кьяры. Конте не спеша вернулся к окну, и Брунетти, который мог бы любоваться этим видом бесконечно, последовал за ним. Глядя вниз, на воду, с высоты четвертого этажа, тесть сказал: – В детстве я там плавал. Он отпил из своего бокала. – И я тоже. Но не тут, в Кастелло, – сказал Брунетти. И добавил, представив себе воду: – Теперь страшно даже думать об этом, правда? Я имею в виду, плавать в Гранд-канале в наше время… – Здесь многое переменилось к худшему, – сказал конте, указывая бокалом на один из дворцов на другом берегу. – На четвертом этаже Палаццо-Бенелли сейчас расположена мини-гостиница B&B[71]. Ею управляет компаньон наследника, бразилец, и доходов хватает на то, чтобы держать его на кокаине… – Подавшись вперед, Орацио Фальер указал на соседний дом, расположенный на этой стороне канала. – А через два дома живет человек, который через друзей добился, чтобы его назначили инспектором Комиссии по изящным искусствам, и теперь консультирует по поводу разрешений на реставрацию. – Консультирует? – Так это теперь называется. Мой знакомый, англичанин, захотел перестроить piano nobile[72] в одном палаццо возле Риальто, но для этого пришлось бы разобрать стену с фресками шестнадцатого столетия. Он обратился к моему соседу за консультацией, а потом получил разрешение. – Разве это возможно? – Брунетти спросил из искреннего любопытства, не собираясь заниматься этим случаем профессионально. – Фрески были скрыты за фальшстеной, возможно, несколько веков, и нашли их рабочие, демонтировавшие эту самую стену, так что ни в каком реестре культурных ценностей они не числятся. Рабочие, все поголовно, – молдаване, и им все равно. Поэтому после консультации стену с фресками благополучно снесли. – Этот консультант – он же венецианец? Об этом можно было бы и не спрашивать. Брунетти прекрасно знал, о ком идет речь, и слышал немало историй о разрешениях на строительство и о том, что нужно делать, чтобы их получить, но из внутреннего самоедства хотел услышать подтверждение. – Они все – венецианцы. – Конте произнес это слово с таким отвращением, словно речь шла о педо-или некрофилах. – И те, кто решил, что круизные суда и впредь будут сотрясать город, до обрушения, и загрязнять его, словно это какой-то Пекин; и те, кто настаивает, что проект MOSE, который обещает нам столько чудес, сработает; и те, кто управляет единственным казино на планете, работающим себе в убыток. Брунетти слышал это годами, тысячу раз повторял сам, ну и что? Он произнес вслух вопрос, который часто задавал самому себе: – И что вы собираетесь предпринять? Конте посмотрел на него с искренней симпатией. – Я так рад, что мы наконец-то начали разговаривать друг с другом, Гвидо. – Тесть отпил из бокала и поставил его на стол. – Последние пять лет я делаю единственное, что могу. – А именно? – Увожу деньги из страны. Инвестирую их в государства, у которых есть будущее, там, где имеется верховенство права. – Граф помолчал немного, словно ожидая следующего вопроса. – И что же это за государства? – В основном те, что расположены на севере Европы. А также США. И Австралия. – Но не Китай? Конте поморщился. – Верховенство права, Гвидо! Не хочу попасть из огня да в полымя. Не желаю, покинув страну, где законы не работают, а политики погрязли в коррупции, оказаться там, где вообще нет никаких законов, а политическая система коррумпирована еще больше. Брунетти пробежал мысленным взглядом по карте, отыскивая еще какое-нибудь государство, где главенствует закон и где – главное, что заботило его тестя! – деньги будут в полной сохранности. Ища безопасности на этом сине-зелено-бежевом шарике, подвешенном в невесомости, Брунетти осознал, что человек чувствует себя физически защищенным в тех странах, где деньги также защищены. А может, за последние годы он заразился от тестя жаждой накопительства и на самом деле все наоборот и деньги в безопасности там, где людям ничего не угрожает? Вот она, зыбкая почва… Уместно ли будет спросить у графа Орацио, о каких суммах идет речь? Инвестирует ли он деньги в местные компании или переводит собственные средства в иностранные организации? Этими вопросами ведает Гвардиа ди Финанца, проверяет действия с финансами на неправомерность; в мешанине итальянского законодательства всегда найдется способ ее выявить. «Сделай законы удобными для своих друзей, а врагов заставь их выполнять». Сколько раз Брунетти пытались втолковать это правило выживания? – Надеюсь, ваши планы успешно осуществятся. – Ничего лучше ему в голову не пришло. – Спасибо, – ответил конте с улыбкой, кивком признавая за зятем право не углубляться в эту тему. – А как твои дела? Над чем ты работаешь? Брунетти знал, что тестю не нужно напоминать о конфиденциальности. Конте Фальер никогда не достиг бы такого положения в обществе, если бы был болтуном. – Вчера нас вызвали в библиотеку Мерула, в связи с кражей. Оказалось, что один из посетителей, представившийся научным работником, вырезал страницы из книг. Еще несколько изданий похищено. – А как он проник в библиотеку? – спросил конте. – Разве они не проверили его анкетные данные? – И после паузы добавил, не удержавшись от сарказма: – Они вообще просят людей заполнять эти формуляры? – Он заполнил формуляр. И предоставил фальшивый паспорт и поддельное рекомендательное письмо из американского университета. – И никто не заметил подделки? Брунетти пожал плечами. – Библиотекари поверили, что он представитель научного сообщества. Эти его слова вызвали саркастический смех Паолы, которая уже давно отвлеклась от беседы с матерью и прислушивалась к их разговору. – Научное сообщество! – повторила она. – Курам на смех! Контесса мягко сказала: – Мы посылали тебя учиться в знаменитые университеты, милая, а теперь ты плохо отзываешься о своих коллегах! Может, стоит быть добрее? Паола обняла ее за плечи и поцеловала в щеку – один раз, потом еще. – Мама! Ты – единственный человек на планете, который способен принять сброд, с которым я работаю в университете, за ученых! – Но ты тоже там работаешь, и ты тоже – ученый, прошу не забывать об этом! – все так же мягко произнесла контесса. – Мама, ради бога! – воскликнула Паола. Но договорить она не успела: молодой человек, приветствовавший их на входе, появился в дверях и сказал, что ужин подан. Брунетти протянул руку контессе, которая, едва касаясь ее своей ладонью, легкая как перышко, без усилий встала на ноги. Паола сделала то же самое, но куда менее грациозно. Она надела туфли и взяла под руку отца. Брунетти проводил тещу в маленькую гостиную. – Я всегда огорчаюсь, когда Паола дурно говорит о коллегах, – сказала контесса, когда они вошли в комнату. – С некоторыми из них мне довелось пообщаться, – заметил Брунетти, не вдаваясь в детали. Метнув в него быстрый взгляд, графиня улыбнулась. – Она слишком порывиста. – Это вы о дочери? – с наигранным изумлением спросил он. – Ах, Гвидо! Мне кажется, иногда ты ее поощряешь. – Полагаю, она не нуждается в поощрении, – был его ответ. Они уселись за круглый стол: Брунетти с Паолой – друг против друга, контесса – по его левую руку, конте – справа. Молодая женщина внесла и поставила на стол огромное керамическое блюдо с закусками из морепродуктов, которых хватило бы не только присутствующим, но и прислуге на кухне, а возможно, и в паре палаццо по соседству. Разговор свернул на обычные, семейные темы: дети, родня, друзья, болезни – с каждым годом их становилось все больше, – и, наконец, общее положение дел, которое, по единодушному убеждению, было ужасным. Позже, когда горничная убирала со стола блюдо с капеса́нте-аль-ко́ньяк[73], Паола спросила у мужа: – Ты рассказал папе о библиотеке? Конте ответил вместо него: – Да. Ну вот, дошла очередь и до нас! Он передернул плечами, отпил минеральной воды из бокала. Было ясно, что он имеет в виду ограбление неаполитанской библиотеки Джироламини, одной из прекраснейших и крупнейших в стране, причем похозяйничал там ее же директор, ныне пребывающий за решеткой. Было установлено, что каталожные описи изменены, так что выяснить, чего именно недостает, не представлялось возможным. По приблизительным подсчетам, речь шла о двух-четырех тысячах изданий, причем некоторые впоследствии «объявились» в Мюнхене и Токио, в магазинах уважаемых книгоиздателей и библиотеках политиков, которые, разумеется, были удивлены, обнаружив их присутствие в собственных коллекциях: «В МОЕЙ библиотеке?..»