Тяжелогруженые автомобили были замечены выезжающими из внутреннего двора библиотеки; их днища едва ли не прогибались под весом фолиантов. Сколько их пропало? Кто знает? Рукописи, инкунабулы[74], которым нет цены… – У некоторых моих друзей тоже кое-что украли, – внезапно вышел из задумчивости конте. – Могу я поинтересоваться… Брунетти тут же пожалел, что вообще открыл рот. Тесть посмотрел на него и улыбнулся. – Думаю, им будет спокойнее, если ты не узнаешь их имен, Гвидо. Ну конечно, конечно! Никто не хочет, чтобы власти проведали о том, что хранится у них дома. Вдруг государство пожелает обложить налогом еще и личное имущество? Взимают ведь налог с домов, которыми владеют граждане, так почему бы не расширить его на все, что есть в этих домах? – Ваши знакомые не сообщали о кражах? – поинтересовался Брунетти. Конте снисходительно улыбнулся: все было ясно без слов. – У нас в университете тоже орудовал книжный вандал. Я положила этому конец, – с самодовольным видом похвасталась Паола. Комментариев не последовало. Никто не захотел десерта, и, попивая кофе, все стали ждать, когда подадут заказанную конте una grappina[75]. Нарушая молчание, повисшее после реплики Паолы, Брунетти сказал, обращаясь к теще: – Контесса Морозини-Альбани является патронессой Мерулы, так что нужно известить ее о краже. Как, по-вашему, она к этому отнесется? – Элизабета – патронесса библиотеки? – переспросила графиня. – Поразительно! – Почему? – Иногда она бывает очень прижимистой, словно родилась в этом городе, – ответила теща, и Брунетти улыбнулся. Интересно, отец Паолы не боится, что супруга скажет что-либо подобное в обществе его друзей-венецианцев? Задумчиво, с ноткой грусти, контесса добавила: – Элизабета страстно желает быть принятой в нашем кругу, и благотворительность – это цена, которую она готова заплатить. – Если она бывает у вас в доме, – сказал Брунетти, указывая на портрет одного из предков графа кисти знаменитого Морони[76], – значит, высшее общество ее приняло, разве нет? – Элизабета бывает у нас, потому что мы с ней давние подруги, – тепло улыбнулась графиня. – Но большинство семей нашего круга ее игнорирует. – И вы с контессой Морозини-Альбани до сих пор дружны? – Конечно! Мы вместе учились в школе, и она была очень добра ко мне. Элизабета на два года старше, она мне покровительствовала. А я отвечаю ей тем же теперь, насколько это возможно. – Поразмыслив немного, графиня поставила кофейную чашку на стол и сказала: – Раньше я об этом не задумывалась, но ситуации очень похожи. Тогда, в монастырской школе, я была чужой и девочки постарше и побогаче издевались надо мной, как хотели. Но как только Элизабета, – а она, между прочим, дочь князя, пусть и из разорившейся семьи с обветшалым палаццо, – стала моей подругой, меня приняли в свой круг. – Однако, боюсь, в случае с венецианским высшим обществом этот трюк не сработал, – вмешалась в разговор Паола. – Ты же знаешь Элизабету, – сказала графиня. – Она говорит, что думает, весьма иронична и неуступчива. С детьми мужа от первого брака ей также не слишком повезло… Паола кивнула. Брунетти, вспомнив реакцию синьорины Элеттры, спросил: – А что с ними не так? Они создают проблемы себе, ей или окружающим? – Я бы сказал: и то, и другое, и третье, – произнес граф. Контесса не сумела скрыть изумления. – Ты знаком с пасынком и падчерицами Элизабеты? – спросила она у мужа. – Вел кое-какие дела с Джанни, – последовал ответ. – И встречался пару раз с его сестрами. Они пытались получить назад определенную сумму денег. – От тебя? – Джанни сделал инвестицию от их имени в одну из моих компаний. – И что случилось? – заинтересовалась Паола. – И о какой именно компании идет речь? – О, это был маленький бизнес – ветряная электростанция в Нидерландах. И сумма, о которой идет речь, тоже была незначительной. – Сколько? – спросил Брунетти, которому стало любопытно, какую именно сумму его тесть считает незначительной. – Порядка полумиллиона евро или чуть больше. Уже не помню. Это было лет шесть назад. – Что было дальше? – спросила Паола. – Компания развивалась весьма успешно, но Джанни не терпелось забрать деньги, и когда он пришел с этим ко мне, акции как раз «просели» на пятьдесят процентов или около того. Он сказал: «Мене нужны деньги!» Сначала Джанни попытался занять у меня, но я ему отказал. Потом он предложил мне выкупить пакет его акций. – Конте посмотрел на жену, но тут на столе появилась граппа, и это избавило его от необходимости заканчивать рассказ. Он взял рюмку и уже собирался высказать свое мнение о напитке, но вдруг графиня спросила: – Что именно он тебе предложил? Брунетти не хватило смелости задать этот вопрос, но услышать ответ было очень любопытно. Конте поднял крошечную рюмку с граппой, улыбнулся жене, словно говоря: «Твое здоровье!», и отпил глоточек. Потом поставил рюмку на стол перед собой и склонил голову набок, признавая, что выбора у него нет и на вопрос надо отвечать. – Джанни сказал, что продаст весь пакет акций по дешевке, если в расчетных документах я укажу еще меньшую сумму, чтобы он мог показать их сестрам, а пятьдесят процентов от разницы он передаст мне, в виде наличных. Они владели акциями сообща, но Джанни был управителем, а его сестры ничего не смыслят в бизнесе. – И конте добавил со значением: – Они ему доверяли. В то время… – И что ты ему ответил? – спросила Паола. – Отказался. Сказал Джанни, что он волен продавать акции на любых условиях, но мне это неинтересно. – Конте снова отпил из рюмки. Раздражение в его голосе нарастало. – Он очень настаивал, и мне пришлось отказать ему в грубой форме. Он ушел. – И после небольшой паузы конте добавил: – Через месяц явились его сестры и потребовали возместить им убытки. – Граф Фальер вздохнул. – По словам Джанни, я смошенничал, обманул его, а значит, и их тоже. – Орацио, ты никогда мне об этом не рассказывал! – воскликнула контесса. – Дорогая моя, вы с Элизабетой – подруги. Я не хотел тебя расстраивать. – Что ты сказал сестрам Джанни? – спросила графиня, явно взволнованная его рассказом. – Сказал, пусть присылают своего юриста к моему. Он объяснит им, что произошло. – Ты рассказал им, что Джанни пытался провернуть аферу? – Не думаю, что это было бы корректно, дорогая. Он ведь все-таки их брат. – Они последовали твоему совету? Прислали юриста? – Да. Артуро объяснил им условия сделки по продаже акций. – А твой юрист сказал, что пытался сделать Джанни? – Я ни словом не обмолвился об этом Артуро, – ответил конте и допил свою граппу. – И что теперь будет с Джанни? – спросила контесса. Конте передернул плечами и встал со стула. – Понятия не имею. Знаю только, что он не так умен, как ему представляется, и не способен устоять перед искушениями – любого рода. А значит, за что бы он ни взялся, это закончится провалом. 9 Возвращаясь домой, Брунетти и его жена держались за руки – желание, навеянное то ли долгожданным приходом весны, то ли бесчисленными похвалами Паолы в адрес его костюма. – Я привык считать ее дружелюбным драконом, – сказал Брунетти, надеясь, что Паола поймет, что он имеет в виду. – Элизабету. – Это был не вопрос, а уточнение. – Конечно. А ты думала, я говорю о графине Фальер? После недолгого раздумья Паола сказала: – Я понимаю, что ты имеешь в виду. Это и правда, и нет. – Когда мы встречались с ней в доме твоих родителей, контесса Морозини-Альбани не плевалась огнем и дымом, но впечатление было такое, будто ей все равно, нравится она людям или нет. Она без колебаний высказывает свое мнение. – В нашем кругу ее любят, и Элизабета это знает. – А я вхожу в этот круг? – спросил Брунетти. Паола с удивлением взглянула мужу в лицо.