– И кто эти люди? Она смерила его долгим взглядом, словно оценивая, много ли ему можно сказать. – Те, кто хочет обладать прекрасными вещами, но так, чтобы не платить за них полную цену. – Вы говорите о людях, которых знаете? – Может статься, я говорю о людях, которых знаете вы, – ответила контесса. 10 – Что вы можете рассказать об этом рынке? – спросил Брунетти. – Книг и страниц? – уточнила контесса таким тоном, словно верила, что эти два слова не дадут ее гневу угаснуть. И более спокойным голосом продолжила: – Не думаю, что мне есть еще о чем рассказывать. – Тон графини стал нейтральным. – Профессиональные воры похищают их, иногда – по заказу. – Кто покупает украденное? – Особо ценные экспонаты приобретают коллекционеры, – сказала она и осеклась. – Прошу вас, поймите, я всего лишь высказываю свое мнение, которое составила из того, что слышала на протяжении многих лет. – А остальное? – Вещи помельче – отдельные страницы из книг о птицах или цветах, или млекопитающих – можно продать в маленьких магазинах. – Контесса посмотрела в сторону окон, выходивших на ка́лле[85]. – Вероятно, и даже скорее всего, человек, который покупает их для своего магазина, не знает наверняка, краденые они или нет. Прозвучало это так, словно графиня сама до конца не была уверена в том, что говорит. У Брунетти, впрочем, тоже особой уверенности не было. Ему ли не знать, как легко люди убеждают себя в том, во что хотят верить? Но уточнять он ничего не стал. – Полагаю, что и тот, кто покупает такую вещицу в магазине, – продолжала контесса, – имеет очень мало оснований подозревать, что она краденая. Брунетти посмотрел на нее, кивнул и снова уставился в свой блокнот. – Есть еще переплетные мастерские, уличные рынки и ярмарки. Там тоже покупают и продают, так что вору не составит труда пристроить краденые страницы. – Вернемся к целым книгам, – сказал Брунетти. – Они имеют наибольшую ценность. Графиня едва заметно, протяжно вздохнула. – О, их гораздо труднее спрятать или замаскировать. Если книга украдена из библиотеки, определенные страницы в ней обязательно проштампованы. У каждой библиотеки – своя система, но все они штампуют несколько страниц в каждом издании. Брунетти кивнул: ему не хотелось выглядеть в ее глазах полным профаном. – Проштампованные страницы в книге – это почти то же самое, как если бы на ее обложке было написано: «Украдена!» – Но тогда зачем их покупать? – спросил Брунетти. Контесса отодвинулась чуть дальше на стуле, словно желая лучше видеть собеседника. Сложив руки на коленях, она сказала: – К вашему сведению: вы не делаете чести семье своей супруги. – Я давно такого не слышал, – сказал Брунетти и улыбнулся. Она засмеялась. Это было похоже на удушливый кашель курильщика, и комиссар вскочил от неожиданности – на случай, если ей понадобится помощь, – но контесса жестом попросила его вернуться на место. Успокоившись, она произнесла: – Я имела в виду, что вы не обладаете тягой к стяжательству, свойственной коренным венецианцам. Брунетти пожал плечами, подозревая, что это комплимент. Впрочем, кто знает? – Многие хотят иметь книги, которыми можно похвастать, по крайней мере перед избранными друзьями: показать новое крупное приобретение, зная, что лишних вопросов никто не будет задавать, – сказала графиня. – Мол, у меня есть «Кодекс Галилея» либо первое издание того или этого… Какая-нибудь редкость. Это пережиток шестнадцатого столетия. Тяга к культурным ценностям. – Ее голос стал жестче, словно у судьи, зачитывающего обвинительный акт. – Людям кажется, что таким образом они демонстрируют свою утонченность, хороший вкус, в отличие от тех, кто покупает «Феррари». Ее отвращение едва ли не обжигало. Брунетти кивнул. Он мог понять – но не прочувствовать – эту тягу. – Мне нравится, что лично вы не видите в этом никакого смысла, – сказала контесса и снова улыбнулась, хотя ее улыбка напоминала гримасу. Она указала на что-то у него за спиной. Брунетти повернулся и увидел портрет мужчины с крючковатым носом, в темно-коричневых бархатных одеждах. Скорее всего, шестнадцатый век, один из центральных регионов… Возможно, Болонья? – Как вы думаете, сколько стоит эта картина? – спросила хозяйка дома. Брунетти положил блокнот в карман, встал и подошел к портрету, чтобы лучше его рассмотреть. Художник, несомненно, был талантлив – достаточно одного взгляда на руки мужчины, чтобы это понять. Переливы бархата казались живыми, яркими – так и хочется их погладить… Лицо Брунетти находилось почти на одном уровне с картиной, и ему не составило труда разглядеть ясный ум в глазах изображенного человека, его мужественный подбородок, массивные плечи. Такой умеет искренне дружить и неистово враждовать. – Понятия не имею, – ответил комиссар, не сводя глаз с портрета. – Единственное, что я могу сказать, – эта картина прекрасна и написана мастером. Обернувшись, он увидел, что контесса улыбается. – Если я скажу, что это мой предок, вы согласитесь с тем, что для меня этот портрет представляет большую ценность, нежели для вас или кого-либо еще? – спросила она. – Для вас и… других членов вашей семьи – да, – ответил комиссар. – Разумеется. Брунетти снова сел и посмотрел на собеседницу: – Что мне следует знать о коллекционерах? И о ценности украденных книг? Контесса, судя по всему, ожидала этого вопроса. – Большинство из них очень странные люди. За редким исключением, это мужчины, и почти все любят пускать пыль в глаза. Комиссар кивнул, признавая ее правоту по этим двум пунктам, и графиня продолжила: – Если покупаешь автомобили или дома, твоим друзьям не составит труда узнать, сколько это стоит. И они гарантированно будут облизываться, глядя на твой новый «Ламборгини» или часы «Патек Филипп»[86]. А вот стоимости книг многие люди не знают. – Зачем тогда их коллекционировать? – спросил Брунетти. – И тем более красть? Или нанимать вора для этих целей? Ведь тогда сам становишься вором, только повыше классом? Такая формулировка позабавила контессу. – Но если твои друзья тоже воры, то это дополнительный повод для хвастовства. Об этом Брунетти не подумал… Неужели мы так низко пали? Ему вспомнились случаи, когда украденные книги обнаруживали в частных библиотеках политиков. Да, мы низко пали! – Кто-то собирает книги, потому что любит их и считает частью нашей истории и культуры, – сказала графиня. – Но вы, полагаю, и сами это знаете. – Так рассуждали в семье вашего супруга? – спросил Брунетти. И снова контесса засмеялась, и снова он подумал, что у нее смех заядлой курильщицы. – Бога ради! Нет, конечно. Они инвестировали в книги свои деньги. И правильно делали. Теперь библиотека стоит целое состояние. – И вы собираетесь передать ее Меруле, не так ли? – спросил Брунетти. – Возможно, – ответила контесса. – Я предпочла бы знать, что мои книги находятся там, где любой заинтересованный человек сможет их почитать, потому что в противном случае они попадут в руки к тем, кто видит в них аналог банковского депозита. Словно прочитав мысли собеседника, графиня резко спросила: – У вас есть еще вопросы? – Как сильно вредят книге, когда вырезают из нее страницы? – Этим фолианту наносят непоправимый ущерб! Даже если страницы потом найдутся. Книга уже никогда не будет прежней. Брунетти подумал, что это почти как с представлениями о девственности, которые бытовали в годы его юности, однако решил, что лучше не озвучивать это сравнение. – А как от этого меняется… – Комиссар осекся, подбирая слова. Но не придумал ничего оригинального. – …стоимость книги? – Значительно уменьшается, иногда вполовину, даже если недостает всего одного листа. Фолиант считается испорченным. – А если текст не пострадал? – Что вы имеете в виду? – спросила графиня. – Если текст полностью сохранился? Если его все еще можно прочесть? На лице контессы промелькнуло осуждение.