– Если бы вы спросили меня об этом вчера, я бы ответила, что невозможно ни первое, ни второе. – Каких именно книг не хватает? – задал вопрос комиссар, даже не пытаясь притвориться, будто верит в случайное совпадение. – Тех, которые заказывал американец? – Нет, и это самое странное. Но это тоже книги о путешествиях. – Какие именно? – поинтересовался комиссар, заранее готовясь к тому, что названия вряд ли о чем-то ему скажут. – Немецкий перевод Рамузио[25] Delle Navigationi et Viaggi[26] и латинский – издания тысяча пятьсот восьмого года Paesi novamente ritrovati[27] Монтальбоддо. – Дотторесса Фаббиани говорила с ним, как с коллегой-библиотекарем или архивариусом, который знает, что это за книги и какова их ценность. Прочитав на лице комиссара замешательство, она уточнила: – Монтальбоддо систематизировал отчеты о плаваниях нескольких путешественников, описания того, что они увидели. Нечто подобное сделал и Рамузио. Брунетти вынул блокнот и записал имена авторов и названия фолиантов – то, что успел запомнить. Обе книги были изданы в начале шестнадцатого века… И какому-то проходимцу удалось беспрепятственно вынести их из библиотеки! – Дотторесса, прошу, дайте мне информацию об этом человеке, – попросил комиссар, возвращаясь к главной проблеме. – С радостью, – ответила директриса. – Надеюсь… Я надеюсь, что… – начала она, но тут же осеклась и умолкла. – Вы сможете проследить, чтобы к этим книгам больше никто не прикасался? – спросил Брунетти. – Еще до наступления вечера я пришлю своих людей, чтобы снять отпечатки. Если дело дойдет до суда, нам пригодятся вещественные доказательства. – Если? – повторила директриса. – Вы сказали «если»? – Его еще надо поймать, и у нас должны быть доказательства, что это именно он взял книги. – Но мы знаем, что это правда! – сказала директриса, глядя на комиссара так, словно он вдруг спятил. – Это же очевидно! Брунетти промолчал. Очевидное иногда невозможно доказать; то, в чем люди свято уверены, зачастую неприменимо в суде – служителям Фемиды нужны улики. Комиссару не хотелось говорить об этом дотторессе. Поэтому он лишь изобразил на лице вежливую улыбку и знаком предложил женщине покинуть книгохранилище. Они прошли по коридору в ее кабинет. Директриса взяла со стола синюю папку для бумаг и молча протянула ее Брунетти, затем подошла к одному из трех окон, – тому, из которого была видна церковь Иль-Реденторе. А есть ли вообще надежда на то, что похищенные книги будут возвращены в библиотеку? Брунетти в этом сомневался. Он положил папку на стол, раскрыл ее и стал читать. Джозеф Никерсон, родился в Мичигане тридцать шесть лет назад, в настоящее время проживает в Канзасе – вот информация, которую удалось почерпнуть из паспорта. С фотографии на него смотрел светлоглазый блондин с прямым носом, чуть великоватым для его лица, и едва заметной ямочкой на подбородке. Он выглядел спокойным, уравновешенным, – лицо человека без секретов, с таким приятно сидеть рядом во время короткого авиаперелета и разговаривать о спортивных новостях и о тех ужасах, что творятся в Африке. «Но точно не об антикварных книгах», – подумал Брунетти. Внешность у Никерсона была типичной для англосакса или скандинава (ее легко изменить, надев очки, отрастив волосы или бороду) и настолько непримечательной, что ее было бы трудно описать впоследствии – оставалось лишь впечатление, что у человека с фотографии честное, открытое лицо. Это-то и навело Брунетти на мысль, что в Меруле поработал профессионал, обладающий весьма ценным качеством – умением внушать окружающим безусловное доверие. Такие обычно не хвастаются, не рассуждают на темы добра и зла, но их манера поведения, доверительный, искренний интерес, с которым они вас слушают и задают наводящие вопросы, делают их неотразимыми. Брунетти знал двух таких уникумов, и оба раза в ходе допросов сам начинал сомневаться в справедливости обвинений, хотя они были железными. С годами он стал считать это своеобразным даром, таким же, как классическая красота или выдающийся ум. Это просто есть, и обладатель волен распоряжаться им по собственному усмотрению. Аккуратно приподняв документ за уголок, комиссар начал читать следующий, тот, что был под ним. Это оказалось рекомендательное письмо, написанное проректором Университета Канзаса (город Лоренс, штат Канзас), в котором утверждалось, что Джозеф Никерсон является старшим преподавателем дисциплины «История Европы», специализируется на истории мореплавания и средиземноморской торговли и читает лекции на эту тему. Далее выражалась надежда на то, что библиотека позволит господину Никерсону воспользоваться своими фондами. Под неразборчивой подписью – фамилия и инициалы проректора. Брунетти взял письмо за верхние уголки, поднял его и повернулся к окну, чтобы посмотреть бумагу на просвет. Шапка фирменного бланка была напечатана на принтере, возможно, на том же, что и текст. Сделать это мог кто угодно. Насколько помнил комиссар, Канзас находится в центральной части страны, слева от Айовы или чуть ниже – но точно в центре. История мореплавания и средиземноморской торговли? – Я заберу это с собой, – сказал он и спросил: – У вас есть адрес этого человека или его номер телефона тут, в Италии? Дотторесса Фаббиани, задумчиво смотревшая на церковь, взглянула на него: – Только тот, что указан в документах. Адрес и телефон мы требуем лишь от резидентов, – ответила она. – И что теперь будет? Брунетти положил бумаги на место и закрыл папку. – Как я и говорил, приедут криминалисты и снимут отпечатки пальцев с книг и стола, за которым он работал. Надеюсь, в нашей базе найдется что-нибудь на него. – Вы говорите об этом как о чем-то вполне обыденном. – Так и есть, – сказал Брунетти. – Но у меня все это в голове не укладывается! Почему нам не сообщают о мошенниках такого рода? Не присылают их фотографии, чтобы мы могли обезопасить свои фонды? – спросила дотторесса с искренним недоумением, но без раздражения. – Понятия не имею, – ответил комиссар. – Наверное, библиотеки, которые были ограблены, не хотят об этом сообщать. – Но почему? – У Мерулы есть спонсоры? Меценаты? Люди, которые делают благотворительные пожертвования? Женщина сразу же поняла, к чему он клонит. И после паузы сказала: – Да, у нас их три, один из которых – частное лицо, и больше всего помощи мы получаем именно от него. Остальные средства поступают из фондов. – И как отреагирует это «частное лицо»? – Если узнает о краже? – уточнила директриса. Она всплеснула руками и закрыла на мгновение глаза, потом глубоко вдохнула, словно набираясь сил, чтобы озвучить горькую правду: – Две книги принадлежали ее семье. – Принадлежали? Некоторое время она изучала паркетный пол под ногами, потом посмотрела на Брунетти и сказала: – Библиотека получила эти книги в числе многих других, это было пожертвование. Сделанное более десяти лет назад… – Скажите, как назывались эти книги! Разумеется, директриса помнила их названия и хотела ответить на вопрос, но… Она открыла было рот, однако не произнесла ни слова. Женщина снова уставилась в пол, потом посмотрела на комиссара. – Одну из них украли, из другой вырезали девять страниц, – наконец с усилием проговорила она. И прежде чем Брунетти успел спросить, откуда она знает, кто именно пожертвовал библиотеке эти книги, дотторесса Фаббиани уточнила: – Фамилия семьи-дарителя указана в библиографическом описании, в каталоге. – И что это за фамилия? – поинтересовался Брунетти. – Морозини-Альбани, – сказала она и тут же добавила: – Они подарили нам Рамузио. Брунетти изо всех сил постарался не выказать изумления. Представитель этого семейства – и вдруг занимается благотворительностью? Любой венецианец, узнав об этом, удивился бы, а скорее всего, не поверил бы. И хотя старшая ветвь этой фамилии дала городу как минимум четырех дожей, из младшей, о которой шла речь, происходили лишь торговцы и банкиры. Пока одна часть семейства правила, другая приобретала, и это распределение, насколько помнил Брунетти, завершилось только в семнадцатом столетии, с концом правления последнего дожа Морозини. С тех пор Альбани ушли с авансцены в тень, затворившись в своем палаццо (который, кстати говоря, они предпочли построить не на Гранд-канале, а в той части города, где земля стоила дешевле), и предались фамильной страсти – обогащению. Ныне здравствующая графиня, вдова с тремя вздорными пасынками и падчерицами, и теща самого Брунетти были подругами. Графиня Фальер и графиня Морозини-Альбани, в то время – всего лишь младшая дочь сицилийского князя, проигравшего в карты семейное состояние, за обучение которой платила незамужняя тетка, – учились вместе в частной монастырской школе. Гораздо позже подруга контессы Фальер вышла замуж за наследника капиталов Морозини-Альбани, получив таким образом титул рангом ниже того, что имела по праву рождения, и заботу о трех его отпрысках от первого брака. Брунетти несколько раз встречался и беседовал с ней за ужином в доме родителей Паолы. Он составил мнение о контессе как о женщине образованной, умной и весьма начитанной. – И кто же из Морозини-Альбани передал вам книги? – Контесса, – последовал ответ. Как многие чужаки (а любой, кто не родился в Венеции, для местных жителей чужак), графиня Морозини-Альбани решила стать еще большей венецианкой, чем сами венецианцы. Ее покойный супруг состоял в Club dei Nobili[28], куда ходил курить сигары, читать Il Giornale[29] и ворчать по поводу того, что достойных людей в нынешние времена недостаточно уважают. Контесса, со своей стороны, вступила во множество комитетов по спасению того и этого, по защите такой-то достопримечательности и такого-то культурного объекта, неизменно посещала премьеры в театре La Fenice и постоянно писала гневные письма в Il Gazzettino. Чтобы это семейство пожертвовало хоть что-то, тем паче очень ценные книги? Брунетти не мог в это поверить, как ни старался. Морозини-Альбани были (по крайней мере, до этого момента он считал их таковыми) хранителями собственных богатств, но не благодетелями. А комиссар за свою жизнь видел очень мало примеров, когда человеческая натура изменялась. «Но ведь контесса, в конце концов, сицилийка, – сказал он себе. – А они славятся расточительностью, в плохом и хорошем смысле этого слова». Дети графа от первого брака, по слухам, были никчемными и пустоголовыми; возможно, именно это подвигло графиню раздать свое имущество, прежде чем оно попало им в лапы. Контесса Фальер наверняка знает об этом больше… – Вы можете предсказать, какой будет реакция графини? Дотторесса Фаббиани скрестила руки на груди и оперлась спиной о подоконник, выпрямив ноги и прижав их друг к другу, – перед Брунетти снова была береговая птица. – Думаю, это зависит от того, насколько нерадивыми мы будем выглядеть в этой ситуации. – Мое предположение: Никерсон – профессионал, работает по заказу. – Комиссар сказал это, давая понять, что нерадивость вряд ли была ключевым фактором. – Коллекционер, которому нужна конкретная вещь, нанимает его, и похититель доставляет требуемое. Директриса фыркнула: – Спасибо, что не сказали «добывает». – Ну, полагаю, это было бы слишком, – сказал Брунетти, – учитывая то, кем я работаю. – Он позволил себе улыбнуться. – Контесса дает библиотеке и деньги? – спросил он, не утруждая себя упоминанием имени графини. – Сто тысяч евро в год. Морозини-Альбани? Когда Брунетти оправился от изумления настолько, что снова смог говорить, он спросил: – И насколько это важно для вас? – Мы ежегодно получаем что-то из городской казны, и от региона, и от центральных властей, но этих денег хватает лишь на текущие расходы. А средства спонсоров идут на приобретение и реставрацию фолиантов. – Вы сказали, что контесса передала библиотеке книги. Их было много? Директриса отвернулась, словно ее задел этот вопрос, но не нашла ничего подходящего для разглядывания и снова посмотрела на Брунетти. – Да, это было очень щедрое пожертвование. Уверена, за ним стояла именно графиня. Ее супруг был… Морозини-Альбани. После паузы она добавила: – Контесса пообещала передать нам всю свою библиотеку. – Дотторесса немного помолчала и продолжила почти шепотом: – Ее семья была в числе первых покровителей Альда Мануция[30]. Она хотела сказать что-то еще, но осеклась. Суеверие? Если раньше времени расскажешь о чем-то, это не произойдет и библиотека лишится множества ценнейших фолиантов, выпущенных в свет величайшим книгопечатником в городе, славившемся своими издательствами и типографиями… Во времена, когда Брунетти был еще нерадивым школьником и не хотел по утрам вставать с постели, мать обычно говорила, что новый день наверняка приготовил для него приятный сюрприз. Конечно, она не имела в виду столь щедрых подарков, какой собирались преподнести библиотеке Мерула Морозини-Альбани, но в целом оказалась права. – Не тревожьтесь, дотторесса. Я никому об этом не расскажу. Она с облегчением выдохнула.