– У них весьма обширная… коллекция. – И она решила пояснить, что имела в виду, когда упомянула о покойном графе: – Контесса – единственный человек в этой семье, который понимает реальную ценность таких книг и дорожит ими. Понятия не имею, где она почерпнула эти знания – у меня так и не хватило смелости спросить ее об этом, – но она очень много знает о старинных изданиях, и о книгопечатании, и о консервации книг. Директриса развела руками, желая показать широту талантов контессы, и ненадолго умолкла, словно прикидывая, стоит ли продолжать. – Я не раз спрашивала у нее совета, когда речь шла о сохранении книги. – И с воодушевлением, которое комиссар нередко замечал у истинных ученых, добавила: – У контессы настоящий дар. Она чувствует книгу! – Чувствует? – переспросил он. Дотторесса Фаббиани улыбнулась. – Пожалуй, «любит» – более подходящее слово. Как я уже сказала, она обещала передать нам свою библиотеку. – Обещала? Женщина окинула взглядом комнату. – Но после всего этого, – произнесла она таким тоном, словно вандалы только что ее покинули, оставив после себя пустоту и разорение, – контесса уже не сможет нам доверять. – Разве не могло произойти то же самое у нее дома? – Вы имеете в виду мошенничество, обман? – Да, – ответил Брунетти. – Не могу представить, чтобы ее можно было ввести в заблуждение. О чем бы ни шла речь, – сказала директриса. 3 Брунетти улыбнулся, давая понять, что это замечание его позабавило, и ничуть не покривил душой: более того, эти слова так или иначе отражали его собственное мнение о графине Морозини-Альбани. Но, подумав немного, он понял, что таким образом дотторесса Фаббиани выразила искреннее восхищение суровостью контессы – это первое, что приходило в голову, когда комиссар пытался подобрать эпитет, чтобы описать ее характер. И хотя за много лет он лично встречался с контессой всего пять или шесть раз, Паола с матерью так часто упоминали о ней в разговоре, что у Брунетти сложилось впечатление о ней как о женщине, у которой на все есть собственное мнение и которая – этим качеством он всегда восхищался! – если и ненавидит, то от души. Более того, свою враждебность она весьма либерально делила между Церковью и государством, между левыми и правыми. Паола обожала контессу, теща Брунетти, контесса Фальер, считала ее своей близкой подругой, что лишний раз подтверждало свойственную женщинам демократичность. – Дотторесса, хочу поделиться с вами некоторыми соображениями, – сказал комиссар, переключая внимание собеседницы, да и свое собственное, на текущую проблему. Во взгляде директрисы промелькнула тревога, однако она промолчала. – Я понятия не имею о стоимости украденных книг и о том, каким образом можно продать отдельно взятые страницы. – Брунетти выдержал паузу, однако дотторесса Фаббиани не нашла, что сказать в ответ на это. – Поэтому вот мое мнение: этим делом должен заняться Отдел по борьбе с кражами произведений искусства. Но он находится в Риме, так что… – Так что у них есть заботы поважнее, чем эта? – закончила за него фразу директриса. Действительно, к чему сейчас обсуждать многочисленные ограбления, которым подверглись частные жилища, церкви, библиотеки и музеи (не стала исключением даже Библиотека министерства сельского хозяйства) за последние несколько лет. Брунетти регулярно читал циркуляры, рассылаемые Отделом по борьбе с кражами произведений искусства и Интерполом; в них шла речь о крупных ограблениях и упоминались не только картины и скульптуры, но и манускрипты, книги – целиком или в виде отдельных страниц. Книжные вандалы не гнушались ничем, безнаказанно хозяйничая в старейших коллекциях Европы. – Сколько печатных изданий в этой библиотеке, дотторесса? – спросил комиссар. Женщина склонила голову набок, размышляя над вопросом. – Общий фонд Мерулы насчитывает около тридцати тысяч экземпляров, и бо́льшая его часть находится на первом этаже, это так называемая современная коллекция. На втором этаже, – продолжала она, жестом указывая на помещения, расположенные за спиной у Брунетти, – хранится порядка восьми тысяч томов. И манускрипты – это еще около двухсот экземпляров. – Это все? – Еще у нас есть коллекция персидских миниатюр. Один торговец вывез их в конце прошлого века из Ирана. Осмотреть их можно только в присутствии сотрудника библиотеки. Это напомнило Брунетти о том, что иногда дотторе Никерсон находился в читальном зале не один. И, возможно, проводил там бо́льшую часть времени. – Читатель, которого вы прозвали Тертуллианом… У вас есть его документы? – А он вам зачем? – спросила директриса, явно желая оградить этого человека от неприятностей. – Хотелось бы с ним побеседовать. Я слышал, он бывает здесь так часто, что к нему относятся чуть ли не как к сотруднику. Если это правда, он вполне мог заметить нечто… скажем так, нечто необычное. – Не думаю, что он сможет вам чем-то помочь, – не сдавалась директриса. Брунетти надоело изображать «хорошего полицейского». – Дотторесса, не уверен, что следственный судья разделяет вашу точку зрения. – Что вы хотите этим сказать? – спросила дотторесса Фаббиани напряженным голосом. – Что судья своим постановлением наверняка обяжет вас сообщить полиции имя этого человека и любую информацию, которая поможет установить его местонахождение. – И не давая ей времени на то, чтобы возразить, добавил: – Это библиотека, дотторесса, а не медучреждение или церковь. Имя и адрес этого человека – не защищенная информация, к тому же существует большая вероятность того, что он был свидетелем преступления. Единственный способ это выяснить – поговорить с ним. – Полагаю, это может быть… – начала директриса и задумалась, подбирая слова, – …тяжело для него. – Почему? – спросил Брунетти уже мягче. – У него были некоторые проблемы. – Какого рода? – Комиссар постарался вложить в вопрос бесконечное терпение, которое поощряет людей рассказать нечто такое, о чем они предпочли бы умолчать. Директриса явно прикидывала в уме, что стоит говорить, а что – нет. – Возможно, в прошлом он был священником или по меньшей мере семинаристом. «Что ж, это объясняет его увлечение трудами Тертуллиана», – подумал Брунетти. – Возможно? – переспросил он. И когда директриса смущенно кивнула, продолжил: – То есть в определенный момент он решил отречься от духовного сана или уйти из семинарии? Или вынужден был это сделать? – Не знаю, – ответила женщина. – О таком не спрашивают. – Но у вас есть догадки? – предположил комиссар. Интуиция его не подвела: дотторесса Фаббиани заметно смутилась. – Почему мы вообще о нем говорим? – спросила она. – Он всего лишь посещает нашу библиотеку. Это не преступление! – Однако если ты читаешь и вдруг видишь, что рядом орудует злоумышленник, но молчишь – это, безусловно, преступление! – воскликнул Брунетти, немного искажая правду в личных целях. – Он – хороший человек, – не сдавалась директриса. Комиссар же по собственному многолетнему опыту знал, что хороший человек не обязательно храбрый и не всегда горит желанием ввязываться в чужие дела. Давным-давно Брунетти приходилось изучать труды Тертуллиана (и он помнил, что этот богослов родился в Африке и был законником), и то, что он прочел, ему совершенно не понравилось. Никогда еще комиссар не сталкивался со столь яростным порицателем удовольствий, да и о жизни в целом Тертуллиан был не очень высокого мнения. Кем надо быть, чтобы читать это… добровольно? – Вы покажете мне его читательскую карточку? – спросил комиссар, не позволяя отвлечь себя от темы. – А без этой беседы никак нельзя обойтись? – спросила директриса. – Никак, – ответил Брунетти. – Этого человека зовут Альдо Франчини. Живет в Кастелло[31], в конце Виа-Гарибальди. Брунетти достал блокнот, записал имя и адрес, потом поднял глаза на дотторессу. Интересно… Ей известно, где он живет? – Насколько хорошо вы его знаете? – Почти не знаю, – сказала она, проходя к своему столу и присаживаясь. Директриса указала Брунетти на стул, и он тоже сел, надеясь, что это хоть немного облегчит их общение. – Зато я знакома с его младшим братом, мы вместе учились в школе. Года три назад он позвонил мне и сказал, что старший брат вернулся в Венецию, после того как лишился работы из-за конфликта с начальством. Это означало, что у него не будет рекомендательного письма. Мой знакомый спросил, может ли его брат приходить в Мерулу почитать – с моего позволения, ведь он лишился места. – И кем же он работал? – Преподавателем теологии в частной школе для мальчиков в Виченце[32]. – Теологии? – переспросил Брунетти. Директриса посмотрела ему в глаза. – Тогда он еще был священником, – ответила она, и ее голос стал гораздо увереннее. – Тогда? – Не думаю, что это мое дело, – сказала дотторесса Фаббиани, и было ясно, что она не лицемерит, не выставляет напоказ свою деликатность, как часто делают люди в подобных случаях. – И что же вы ему ответили? – Сказала, что раз его брат – житель Венеции, ему не нужно рекомендательное письмо. Пусть просто принесет документ, удостоверяющий его личность, и оформит читательский билет.