– Что вы, я не мог отказать, – ответил Кеннеди, – я слишком заинтересован вашим изобретением, Нортон, чтобы оставаться в стороне. Вы же знаете, каковым было и остаётся моё мнение – я часто говорил вам, что это самое важное достижение со времён открытия братьев Райт, и что аэроплан может быть сбалансирован путём изменения формы крыльев. – Я сейчас ремонтирую свой третий аппарат, – сказал Нортон. – Если и с ним что-то случится, я не получу награды, если соревнование вообще состоится. И я не уверен, что смогу вовремя получить от конструкторов свою четвёртую, новейшую модель. А даже если и получу её, то не смогу заплатить – я разорён, если не выиграю эти двадцать пять тысяч долларов, составляющие премию Брукса. Несколько военных собираются осмотреть мой аэроплан и сделать о нём доклад в Военном министерстве. У меня был бы хороший шанс продать его, если бы испытания проходили как раньше. Но Кеннеди, я бы бросил всё это, если бы не был уверен в своей правоте. Погибли двое, подумайте только. Даже газеты начинают называть меня холодным учёным, бессердечно продолжающим свою работу. Но сегодня я им покажу – сегодня я полечу сам. Я не боюсь того, на что готовы пойти мои люди. Я умру, но не признаю поражения. Было понятно, почему Кеннеди был зачарован таким человеком, как Нортон. Любой испытывал бы то же восхищение. Это было не безрассудство. Это была упорная решимость, вера в себя и в свою способность преодолеть любое препятствие. Мы неспешно вошли в сарай, где двое мужчин работали над бипланом Нортона. Одного звали Жорет, он был французом, работавшим у Фармана, молчаливым, темнобровым парнем с обветренным лицом, выражавшим какую-то угрюмую вежливость. Другой мужчина был американцем, высоким, гибким и весьма подвижным молодым человеком с заострённым, морщинистым лицом. Его звали Рой Синклер. Своей беспокойной проворностью он напоминал птенца. Третий летчик, работавший у Нортона, Хамфрис, читал газету в дальнем углу сарая. Ему сегодня не нужно было садиться в аэроплан, чему он был несказанно рад. Мы с Кеннеди были представлены ему, и он вёл себя вполне дружелюбно, хотя был не особо склонен к разговорам. – Мистер Нортон, – сказал он после знакомства с нами, – тут в статье довольно подробно рассказывается о введении вами судебного запрета в отношении Деланна. Напечатано не в самом миролюбивом стиле. Нортон прочитал статью и нахмурился. – Ну что же, я докажу, что моё применение гироскопа запатентовано. Деланн постарается надавить на то, что юристы называют установлением приоритета на изобретение при одновременном поступлении нескольких заявок. Ну да, полтора года назад я подал ходатайство о невыдаче патента другому лицу. Если я не прав, то и он не прав, и все патенты на гироскопы недействительны. А если я прав, то ради всего святого, я первый занял эту нишу. Так ведь? – он обратился к Кеннеди. Кеннеди беспристрастно пожал плечами, как будто никогда в жизни не слышал о патентном ведомстве или о гироскопе. Механики, работавшие над бипланом, прислушивались, но поддерживали они Нортона или нет, не могу сказать. – Давайте посмотрим на этот ваш гироплан, или аэроскоп, как вы это называете, – сказал Кеннеди. Нортон позволил себе пойти у него на поводу. – Итак, вы первые люди из прессы, которым я позволил сюда войти. Могу ли я взять с вас обещание, что вы не опубликуете ни строчки без моего одобрения? Мы пообещали. По указанию Нортона механики вывели аэроплан из сарая. На поле никого не было. – Это и есть гироскоп, – начал Нортон, указывая на предмет, находящийся под алюминиевой оболочкой, который весил, со слов изобретателя, всего фунтов четырнадцать или пятнадцать. – Как вы видите, гироскоп – это маховик, установленный на универсальных шарнирах, и любую из своих осей он может поворачивать в соответствии с углом в пространстве. Пока он в состоянии покоя, оси можно с легкостью вращать. Но в действии прибор сохраняет то положение, в котором он начал передвигать свои оси. Я осмотрел прибор поближе и потрогал его. Оси легко вращались в любом направлении, и я чувствовал маленький маховик внутри аппарата. Нортон тем временем продолжал: – Внутри алюминиевого корпуса находится вакуум. Благодаря этому трение сводится до минимума. Энергия для вращения осей поступает из небольшого генератора, питаемого газовым двигателем, который также вращает винты аэроплана. – А если двигатель заглохнет? – скептически спросил я. – Гироскоп будет работать ещё несколько минут. Так же как и монорельс Луи Бреннана будет сохранять равновесие через какое-то время после остановки двигателя. Я установил ещё и небольшую аккумуляторную батарею, она будет питать двигатель ещё некоторое время. Всё предусмотрено. Жорет завёл двигатель с семнадцатью цилиндрами, торчащими, как спицы колеса без обода. Пропеллеры вращались так быстро, что я не мог различить лопасти – они двигались с таким громким, яростно гудящим звуком, который слышишь издалека, и который захватывает дух. Нортон подошёл к биплану и присоединил небольшой генератор, одновременно установив гироскоп под определённым углом и запустив его. – Это механический мозг моего нового летательного аппарата, – Нортон с любовью провёл рукой по алюминиевому корпусу. Из-за гула ему приходилось кричать, – если заглянете вот в это окошко в корпусе, увидите внутри маховик. Он вращается со скоростью десять тысяч оборотов в минуту. Помните, как вы буквально минуту назад легко вращали его оси? Попробуйте теперь надавить на гироскоп. Я положил обе руки на маленький аппарат, казавшийся очень хрупким. Затем надавил на него изо всех сил. Я практически поднялся на руках, перенеся весь свой вес на гироскоп. Казалось, что маленький аппарат возмущается, именно возмущается от того, что я к нему прикасаюсь. Это возмущение было почти как человеческое. Он и не собирался мне уступать, напротив, ось приподнималась там, где я давил на неё. Наблюдавшие за мной механики смеялись над озадаченным выражением моего лица. Я убрал руки с гироскопа, и его оси неторопливо и осторожно вернулись в исходное положение. Нортон продолжил рассказывать. – Именно это свойство мы используем по отношению к рулю и элеронам (подвижным поверхностям крыльев аэроплана), укреплённым на шарнирах. Таким способом обеспечивается автоматическая устойчивость летательного аппа­ра­та. Не буду вдаваться в подробности, какие именно комбинации элеронов я использую, пока суд не решит дело с патентом. Но я уверен, моя правота будет доказана, и все поймут, что Деланн – мошенник, заявляющий, что моё изобретение не запатентовано и вообще практически не применимо! А правда в том, что это его изобретение не способно летать в своём нынешнем виде, но он ведь ещё и ущемляет мой биплан. Хотите полететь со мной? Я посмотрел на Кеннеди, а в голове у меня вспыхнули фотографии обломков от двух предыдущих падений, сделанные фотографом «Стар». Но Кеннеди опередил меня с ответом. – Хотим. Только без трюков, просто поднимемся в воздух. Мы заняли места рядом с Нортоном. У меня всё же оставались некоторые опасения по поводу этой затеи. Биплан легко поднялся в воздух. Ощущение полёта захватывало дух. Свежий утренний воздух обжигал лицо. Под нами, словно в кинофильме, проносилась земля. Сквозь непрерывный грохот двигателя и пропеллеров Нортон рассказывал Кеннеди об автоматической балансировке гироскопа при изменении угла элеронов. – А возможно летать на биплане без гироскопа? – прокричал Кеннеди. Гул был настолько оглушительным, что разговаривать было невозможно. Кеннеди пришлось дважды повторить свой вопрос, прежде чем Нортон смог его услышать. – Да, – прокричал Нортон в ответ. Подавшись назад, он показал способ, которым можно было отсоединить гироскоп и запустить что-то вроде тормоза, который почти мгновенно останавливал вращение маховика. – Это слишком деликатная работа, чтобы проделывать её в воздухе. Будет безопаснее снять гироскоп на земле. Вскоре мы приземлились и восхищались летательным аппаратом уже стоя на твёрдой поверхности, в то время как Нортон вслух размышлял о компактности своего маленького генератора. – А что стало с обломками двух других бипланов? – спросил наконец Кеннеди. – Они лежат в сарае возле железнодорожной станции. Это просто груда металла, хотя там есть некоторые детали, которые я смогу использовать ещё раз. Позже отправлю всё обратно на завод. – Можно на них посмотреть? – Конечно. Я дам вам ключ, но сам поехать не смогу. Хочу удостовериться перед полётом, что всё работает должным образом. Дорога до сарая возле станции заняла достаточно долгое время, и вместе с осмотром самих бипланов мы потратили на это оставшееся утро. Кеннеди осторожно перевернул и осмотрел каждый обломок. Мне казалось, что поиски ни к чему не приведут, но для Крейга это была ещё одна задачка на дедукцию и научное решение проблемы. – Эти гироскопы вышли из строя, – отметил он, глядя на помятые и побитые алюминиевые корпуса приборов, – но в них нет никаких неисправностей, за исключением повреждений, полученных во время аварии. Я, со своей стороны, испытывал страх, глядя на обломки, среди которых погибли Браун и Херрик. Для меня всё это было чем-то большим, чем просто перемешанная груда проводов и обломков. С этими обломками были связаны две человеческие жизни. – Двигатели полностью неисправны. Посмотри, как выгнуты и покорёжены цилиндры, – с большим интересом отметил Кеннеди. – Бензобак не повреждён, но покорёжен. Никакого взрыва не было. И посмотри на генератор. Провода в нём как бы переплавлены в одну массу. Изоляция полностью сгорела. Кеннеди ещё какое-то время продолжал в задумчивости разглядывать эту массу, потом он закрыл сарай, и мы вернулись на поле, где уже начала собираться толпа. По другую сторону поля можно было увидеть разные летательные аппараты, выгнанные перед своими ангарами, и людей, работающих около них. Лёгкий летний ветерок разносил гул двигателей, похожий на гомон тысячи цикад, предвещающих хорошую погоду. Два летательных аппарата были уже в воздухе – маленький желтый Демуазель, кружащий над землёй, как перепуганная курица, и Блерио, парящий высоко в небе и поворачивающийся плавно и грациозно, как огромная птица. Мы с Кеннеди остановились около маленькой беспроводной телеграфной станции сигнального корпуса, находящейся рядом с трибунами, и наблюдали за работой оператора над его панелью с аппаратами. – Ну вот, опять началось, – пробормотал оператор. – В чём дело? Любители перебивают линию? Оператор в ответ яростно закивал головой, потрясая трубкой, похожей на телефонную. Он продолжал настраивать телеграф. – Будь оно всё проклято! – вскрикнул он, – Да, какой-то парень последние два дня перебивает линию каждый раз, когда я собираюсь отправить или получить сообщение. Уильям через минуту сядет в аэроплан Райта, не оборудованный беспроводной связью, а этот парень так и не пускает меня в эфир. Клянусь Юпитером, это из-за него. Слышите потрескивание? Такими мощными импульсами меня ещё никогда не перебивали. Приставьте к дверце нож. Кеннеди так и сделал, вызвав при этом крупные искры, появлявшиеся с лёгким потрескиванием. – Вчера и позавчера соединение было настолько плохим, что нам пришлось отказаться от попыток связаться с Уильямом, – продолжил оператор. – Это было ещё хуже, чем работать во время грозы. Обычно в такую погоду у нас возникают проблемы из-за того, что воздух наэлектризован, прямо как сейчас. – Очень интересно, – отметил Кеннеди. – Интересно? – откликнулся оператор, яростно записывая положение дел в журнале, – может и интересно, но я считаю это откровенной подлостью. Я будто работаю на электростанции. – Правда? Извините, я смотрел на это чисто с научной точки зрения. Вы не знаете, кто может вас глушить? – спросил Кеннеди. – Понятия не имею. Скорее всего, какой-то любитель. Ни один профессионал не станет таким заниматься. Кеннеди вырвал листок из своей записной книжки и написал короткое сообщение Нортону: «Отключи свой гироскоп и генератор. Оставь их в ангаре. Лети сегодня без них, посмотрим, что получится. Сегодня нет смысла пытаться выиграть приз». Мы неторопливо вышли на открытую часть поля за оградой и в стороне от трибун, какое-то время понаблюдали за пилотами. Трое были в воздухе, и я видел, как Нортон со своими ребятами готовились к полёту. Мальчик-посыльный с запиской быстро пересёк поле. Кеннеди наблюдал за ним с нетерпением. Мы находились слишком далеко друг от друга, чтобы можно было увидеть, что именно там происходит, но казалось, что Нортон уже был готов занять своё место, когда получил записку, но аэроплан откатили обратно в сарай. Я предположил, что Нортон отсоединяет гироскоп и собирается лететь без него, как и просил Кеннеди. Через несколько минут аэроплан снова выкатили. Толпа, с особым нетерпением ждавшая вылета Нортона, начала аплодировать. – Пойдём, Уолтер, – воскликнул Кеннеди, – пойдём туда, на крышу трибуны, оттуда мы сможем лучше всё разглядеть. Я вижу там площадку с ограждением. Пропуск Кеннеди позволял проходить куда угодно на поле, и через несколько минут мы уже были на крыше трибуны. С вершины открывался захватывающий вид, и я так глубоко погрузился в наблюдение за толпой внизу, пилотами в воздухе и аэропланами, ожидающими своего полёта на поле, что совершенно забыл про Кеннеди. Когда я всё же обернулся посмотреть, что он делает, то увидел, что он намеренно отвернулся от авиационного поля и беспокойно оглядывал окрестности. – Что ты высматриваешь? Мне кажется, скоро Нортон взлетит. – Тогда смотри на поле. Скажешь, как он поднимется в воздух, – ответил Крейг. В этот момент аэроплан Нортона медленно поднялся с поля. Под нами раздались громкие аплодисменты, адресованные героизму человека, решившегося полететь на этой новой, обречённой на крушение машине. После оваций наступила мёртвая тишина, как будто после всплеска энтузиазма толпа внезапно осознала всю опасность, которая нависла над неустрашимым авиатором. Станет ли Нортон третьим погибшим? Внезапно Кеннеди дёрнул меня за руку. – Уолтер, посмотри, через дорогу от нас стоит старый и обветшалый сарай. Вон тот, рядом с жёлтым домом. Что ты там видишь? – Ничего, кроме столба на крыше, который похож на огрызок маленькой антенны. Должен сказать, что там сидит мальчик, смотрящий за сараем, он читает книгу по радиосвязи для начинающих. – Может быть, – сказал Кеннеди. – Это всё, что ты видишь? Посмотри на маленькое слуховое окошко, с закрытыми ставнями. Я внимательно присмотрелся. – Кажется, я видел блеск чего-то яркого над ставнями, Крейг. Искру или какую-то вспышку. – Это должна быть яркая искра, раз её заметно при таком ярком солнце, – размышлял вслух Крейг. – А может, это маленький мальчик играет с зеркалом? Помню, когда я был маленьким, прятался за ставнями и запускал к соседям через дорогу солнечных зайчиков в их тёмную комнату.